Людмила Метельская: Добрый человек из Сезуани, Сезуана, Сычуани, далее везде

Обратите внимание: материал опубликован 7 лет назад

Для начала — географическая справка от автора пьесы (обратимся к переводу Е.Ионовой и Ю.Юзовского): «Место действия — полуевропеизированная столица Сычуани. Провинция Сычуань, в которой были обобщены все места на земном шаре, где человек эксплуатирует человека, ныне к таким местам не принадлежит».

Одни обобщения порождают другие: нас приучают абстрагироваться, отвлекаться от конкретики и предлагают предаваться этому занятию в наиболее подходящей форме. В спектакле присутствуют парики — как атрибуты масок, как обозначение того, что они существуют и что все здесь понарошку. И только парик Шен Де разоблачен и теряет пряди: хотел бы соврать такой человек, да все равно не получится. И только она — та самая, которая Добро С Большой Буквы — действительно живет и дышит. Плачет горькими и вздыхает, словно говорит: что поделаешь, будем держаться!

Вздыхает — и идет привечать голодных, кормить бездомных и жалеть других больше себя.

ФАКТЫ:

 

На днях в Рижском Русском театре состоялась премьера «Доброго человека из Сезуани». Бертольд Брехт в новом переводе Егора Перегудова, история о том, как боги отыскали на Земле доброго человека Шен Де — дали ей денег и загубили. Оставаться доброй она больше не может, поскольку вдруг понадобилась всем, вот и приходится периодически выдавать себя за собственного беспощадного двоюродного брата Шой Да.
Режиссер — Элмар Сеньков, сценограф и автор видео — Катрина Нейбурга, автор костюмов — Мария Розите-Витола, хореограф — Агате Банкова, в главной роли — Екатерина Фролова. Авторские права на пьесу и музыку принадлежат Suhrkamp Verlag Berlin, Germany.

 

А вот и они, другие. Героиня Даны Чернецовой то и дело пытается изобразить обморок: такой у нее тик. Персонаж Ивана Клочко теребит воздух загребущими ручками. Дмитрий Палеес в образе улыбчивого маразматика снимает одно лицо, надевает другое, слышит по своему поводу: «Взгляни на него! Где твои глаза?» — и растерянно смотрится в зеркало. Наталия Живец становится старушкой с клубочком дыма, который выпускает изо рта в начале каждой беседы — история ведь крутится вокруг табачной лавки, потом фабрики. Яна Лисова (сочится злобой, колет и режет взглядом) нашла для своей героини не маску — эмоцию, пусть одну, зато раскаленную до опасных пределов. А Шой Да решил все время дергать головой: работа у него нервная — сестру защищать. Он — ее теневая сторона, ее спасение.

Напишем: добро защищает зло — и тут же перестанем понимать, кто кого защищает. Кто здесь курица и кто яйцо? В общем, казнить нельзя помиловать.

Церемония бракосочетания, гости заждались несуществующего двоюродного брата и, посаженные в длинный рядок, чередуют истинные эмоции (в гробу они видели чужое счастье) с показными, приличия ради. Здесь все играют — а героиня живет. Строгая суховатость спектакля противостоит искренности героини со всеми ее теплыми ямочками на щеках. И именно это противопоставление, будучи подчеркнуто, поддержано всем, чем можно, демонстрирует силу доброго человека: ты одна, ты держишься, мы голосуем за тебя!

Когда героиня выдает свой главный секрет, что она и «брат» — одно лицо, конструкция рассыпается. Немой сцены с демонстрацией того, кто из остальных героев в какой позе улегся в обморок, не ждите. Структура, состоящая из людей, которым всегда что-то надо от добрых (сестра) и всемогущих (брат), разваливается, поскольку ей больше не на чем держаться: нет у них больше ни первых, ни вторых.

Все, кто метался между предпочтениями — то им доброго человека подавай, то всесильного — враз сообразили, что им опять придется рассчитывать только на себя. Поняли — и пошли искать новый выход.

За красоту в спектакле в ответе хореография и музыка, которую здесь все поддержали на редкость неколлективным танцем: каждый — медленно, «шепотом», под сурдинку, каждый — уйдя в самого себя. Персонажи движутся тенями, тени отбрасывают ящики, из которых собираются-разбираются декорации, — герои то и дело городят деревянные небоскребы и снуют по улицам с фонариками на голове: люди-машины. Картинку дополняет видео, беззвучно взрывающее черно-белые салюты. Но не позволяйте устать глазу — ждите, пока пасмурная сценическая реальность явит редкие, как смысловые ударения, пятна цвета — надувное сердечко на веревочке, жениха в костюме оттенка ясного неба и главную героиню в красном.

Схематичная пьеса Брехта поставлена в духе первоисточника — дана как схема, суховатая, почти бесцветная, лишенная лишнего и (порой сомневаешься!) необходимого. Во время первого действия кажется, что голая идея, не будучи прикрыта живой плотью, рискует не добраться до зрительского сердца. Так ведь и не должна: пусть работает не эмоция, но мысль! А ее-то режиссер оголил настолько, насколько этого требовала задача быть услышанным без искривлений и вариантов. Второе действие, продолжая работать в той же стилистике, уже берет за душу:

количество переходит качество — вы сочувствуете главной героине, способной любить, верить в лучшее вновь и вновь, и спектакль распускается перед вами, как медлительный цветок.  

Три бога в серых костюмах смотрят на часы: они спешат — нахалтурили и готовятся к отходу на ракете. Надавали человеку неподъемных заданий и вот-вот будут таковы. Снабдили деньгами, но это не сработало — лишь доказало, что людская  беда не в нищете. Когда деньги у Шен Де появились, лучше не стало никому. Дело не в них — а в чем? Что зависит от человека и что — от обстоятельств, где начинается и заканчивается поле нашей личной свободы, когда что-то в нашей власти и когда пора биться головой о стену? Режиссер не дает ответа на вопросы, как не давал их Брехт: думайте сами, решайте сами. И делает спектакль изысканный, интеллектуальный, строго одетый: будь он человеком — ходил бы в круглых писательских очках.

Простая и ясная мысль драматурга для режиссера настолько важна, настолько им оголена и именно что ОЧЕвидна, процесс размышлений явлен как простой в употреблении и настолько для жизни необходимый, что думать никто не перестает даже тогда, когда пьеса закончилась. В эпилоге («Опущен занавес, а мы стоим в смущенье — не обрели вопросы разрешенья») актриса откровенничает: может быть, не стоило так сокращать текст?.. Мысль о том, получился ли спектакль, становится в один ряд с брехтовскими и занимает зрителя, выходящего из зала, так же, как остальные. Получился ли?              

Спектакль получился: тревожный и провоцирующий беспокойство, как полезную болезнь. И стильный именно потому, что абсолютно соответствует Брехту по стилю.

Современные костюмы и аранжированная Эдгаром Макенсом музыка Пауля Дессау, написанная к «Доброму человеку» в 1947 году, не имеют какого бы то ни было экзотического налета: болеет наше общество, не китайское, и болеет сегодня. А броской, сочной — такой, чтобы, чуть тронь, в лицо брызнула сказка, — эта пьеса-парабола (откуда вышли, к тому и пришли) оказаться просто не могла. Хотя бы потому, что на сцене Русского театра она всем своим устройством стала соответствовать главной идее: нам трудно, мы лишены возможности быть такими, какими быть хотим, — почему?

А теперь думаем: лишены ли? И почему?

 

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное