Действие повести Федора Достоевского, к двухсотлетию которого и приурочена премьера, происходит в середине XIX века. Спектакль же начинается позывными радиосигналами советского радио середины века XX и последующей бодрой музыкой и командами диктора, ведущего утреннюю гимнастику. Важная деталь: в углу стоит старый слуга Гаврила (Александр Полищук) и точит топор, искры летят.
Тут я сразу изумился — неужто Сергей Анатольевич пошел давно протоптанной еще лет тридцать назад тропой, когда все кому не лень переносили классические сюжеты в более близкие к нам или уже вообще в наши времена?
Все, однако, не так просто — отдав, возможно, таким образом дань постмодернизму, режиссер предлагает знакомство с обитателями села Степанчикова, которые напоминают тот самый дремучий век проклятого царского режима. Танец с топорами в исполнении артиста Евгения Черкеса отдаленно напоминает тот самый танец «камаринского», за который потом появившийся Фома Опискин и станет делать выговор зарвавшемуся танцору. После чего, собственно, начнет читать проповеди помещику Егору Ростаневу (Анатолий Фечин), который вообще-то этого Фому и кормит под благословения всего сомна степанчиковских дам во главе с матерью Ростанева в исполнении легенды нашего театра Нины Фатеевны Незнамовой (ах, какой грим, какой наряд, какой яркий персонаж!).
Для тех, кто не в теме: Фома Опискин и является главным героем повести и спектакля. Довольно распространенный тип человека-приживалки, который при этом отличный демагог, который говорит высокие назидательные речи о Всевышнем и литературе и таким образом становится кумиром всего села, хотя по сути — пустозвон и деляга. Короче, русский Тартюф, классика жанра. Он и появляется на сцене Русского театра неспешно, торжественно, невысокого роста «королек». Под тягучую музыку Гии Канчели из «Кин-дза-дза», кстати, которая станет сопровождать каждое явление героя, которого играет Яков Рафальсон, отметивший накануне 75-летие (искренне поздравляем!).
Первое отделение идет почти полтора часа и местами напоминает полный бедлам, учитывая, что там еще и танцевальная музыка и отличные костюмы Кристине Пастернаки в стиле «смесь степанчиковского с нижегородским», о Париже ведь тут слыхали только отдаленно. Наиболее ярко мне запомнился второй танец в исполнении Евгения Черкеса, который играет блаженного Фалалея («крепостной, хорош собой», указано в программке, и в танце топлес он действительно хорош). Попутно герой Александра Маликова (студент Сергей Александрович) призывает к свержению зарвавшегося «властителя дум», пишет «Долой Фому!», начинается беготня с танцами, в общем, нечто среднее между мюзиклом и балаганом.
Нет, картинка театральная ясна и прекрасна: на фоне портрета Опискина в позе Наполеона, правая нога которого стоит на стопке книг (отличная сценография Никиты Воронина) — бюст Достоевского, наблюдающего из глубины сцены за действом. А в целом... «драмкружок с антрактом». Кто-то обиделся за то, что я обозвал все «драмкружком»? Простите, но так в программке указан жанр спектакля. Что и требовалось доказать?
В общем, после первого отделения многим не понравилось. Один гарант театра (между прочим, очень искушенный театрал) удалился в антракте, сказав мне, что не в силах выдержать весь этот ужас ужасный и все эти кривляния: «Ты потом напиши, чем все закончилось, я прочитаю».
Докладываю. При всем уважении к Сергею Анатольевичу Голомазову (он прекрасный человек, но что важно, действительно крепкий режиссер) у меня была тоже подлая мыслишка покинуть зал в антракте. При этом я все время делаю скидку на театральную примету, что премьерный показ всегда является заведомо провальным, а вот самый лучший — седьмой (хотя прецедент есть — великолепная постановка «Муму» к юбилею Тургенева в режиссуре Виестура Кайриша была принята публикой сразу). И то правда: пару месяцев назад в одном латышском театре (не скажу каком, а то не пустят) одна очень знаменитая режиссер (не скажу какая, а то обидится) поставила чисто американскую комедию — так в зале никто ни разу не засмеялся, ужас. Откровенный провал, если совсем честно. Но ничего — говорят, разыгрались, даже какие-то вот зрители, одичавшие во время локдауна, с радостью ходят.
В нашем случае, поверьте, все не так страшно. Честно! Учитывая, что в этом спектакле есть все составляющие успеха — литературная основа, отличные актеры (тут все хороши!), сценография... Но чего-то в первом отделении нет. Умная театралка выразилась в антракте выспренно: «Пока что не хватает целостного театрального пузыря!» — во как.
Со мной вообще сложно, потому что я человек испорченный. В том смысле, что я же видел четверть века назад на этой же сцене постановку театра Моссовета в режиссуре Павла Хомского — «Фома Опискин». Это было, конечно, незабываемо! В памяти до сих пор Евгений Стеблов в роли помещика Ростанева, который с повисшими руками стоит покорно перед Фомой, завороженный. А Фома в исполнении гениального Сергея Юрского говорил великое — всему селу: «Заметьте, что я жду!». Занавес. Уж на что замечателен Яков Рафальсон, который по своему амплуа артист гротесковый или трагикомический (в зависимости от настроения режиссера), но Юрский-то, Юрский!.. Пишут, что эту же роль в тридцатые в латвийской столице, кстати, играл и великий артист и режиссер, имя которого сейчас и носит Рижский русский театр. Наверняка это было классно!
В общем, я остался на второе отделение — и правильно сделал. Смотреть надо до конца — работа такая. Невзирая на фразу Жванецкого о том, что «жизнь коротка, поэтому надо вовремя уходить». Господи, поверьте: мне было интересно не только потому, что второе отделение в два раза короче первого. Просто, как мне показалось, проявилась концепция всего спектакля, и вообще-то раскрыть секрет его я могу сразу. Но боюсь. Боюсь, правильно ли поймут мою догадку — зрители, читатели, режиссер?
Ладно, там есть, конечно, замечательная сцена, когда Фома, будто Иисус Христос, омывает ноги Фалалею. Там есть уход Фомы из деревни и истошный крик, с надрывом, от Нины Фатеевны: «Верните мне его, мне не хватает его речей!». Там есть вставка от артистов, которые читают цитаты: «Достоевский исписался. Достоевский — прыщ на теле русской литературы!». Воспоминания современников, короче. Там есть виртуозное возвращение Фомы, который пишет на декорации безграмотно: «Остоюся!».
Цель, в общем-то, достигнута — спектаклем отмечен юбилей Достоевского. Было бы непонятно, если бы Русский театр не отметил юбилей русского классика. Но на самом деле тут, как мне кажется, нечто большее. Здесь явный посыл режиссера, даже не «намек на тонкие обстоятельства». Посыл ни к селу и ни к городу, а явно к столице. Режиссер из Москвы, долгие годы возглавлявший знаменитый театр на Малой Бронной, уже три года главный в Риге. Ему есть что сказать о своем народе — издалека.
С русским народом все понятно — в массе своей он, возможно, за 150 лет так и не изменился. Ему нужен вождь, царь, генсек, президент, назовите как угодно. Неудивительно, что опять же в программке зрителю ниспослан эпиграф из Монтеня: «Массе свойственны глупость и легкомыслие, из-за которых она позволяет вести себя куда угодно, завороженная сладостными звуками красивых слов и не способная проверить разумом и познать подлинную суть вещей».
Так вот: рассказывают, что в конце 1960-х на сцене Большого драматического театра в Ленинграде шел спектакль «Правду, ничего кроме правды!». Роль писателя Даниэля Дефо (посаженного в колодки за свободомыслие) там играл как раз Сергей Юрский. Он выходил на сцену и говорил отчетливо: «Здравствуйте, я — Даниэль... Дефо!». С длинной паузой после «Даниэль». Учитывая, что писатель-диссидент Юлий Даниэль тогда томился в застенках — это было нечто.
Я просто представил, что вот если бы эту версию «Села Степанчикова» показали сейчас в центре Москвы... Зрителю тут бы явно стал понятен давно, казалось бы, забытый «эзопов язык», столь знакомый прогрессивному советскому зрителю. И у режиссера были бы явно проблемы — с теми, нити от которых ведут к главному современному Фоме.
Так что и нынешний спектакль заканчивается опять же позывными советского радио и утренней гимнастикой из шестидесятых годов прошлого века. Ну а потом немая сцена, что-то похожее на финал «Ревизора» Гоголя. Стоит посмотреть — следующий показ 19 декабря.
