В 2006-м вышел первый том полного собрания сочинения Александра Исаевича (в целом планируется 30 томов, но, возможно, их будет больше). Это была классическая солженицынская «малая проза»: «Крохотки», «Матренин двор» и другие рассказы, а также повесть «Один день Ивана Денисовича», после публикации которой в «Новом мире» Твардовского в 1962-м на 44-летнего прежде никому неизвестного литератора моментально свалилась мировая известность.
А там уж до «нобелевки» было всего восемь лет. Случай, в общем-то, уникальный и вполне заслуженный. Та самая «малая проза», приросшая после этого фундаментальным романом «В круге первом», представляет из себя классическую русскую литературную традицию, идущую прямиком и от Достоевского, и от Льва Толстого. «Архипелаг ГУЛАГ», который по жанру является совершено новой формой литературно-документального произведения, был уже потом
Так вот, ту «малую прозу» и «Архипелаг...» многие из нас впервые прочитали еще в 1989-1990 году. Тогда у рижского Памятника Свободы появился загадочный мужичок, который продавал «Архипелаг...» — один переплетенный томик репринтного издания YMCA-press с мелкими печатными буквами запросто помещался в карман пиджака. Один том стоил 50 рублей (при средней зарплате в 130-140 рублей). В течение трех месяцев в продажу поступили и дальнейшие два тома. А уж потом были и первые публикации в уже залыгинском «Новом мире», в московском издательстве «Современник» вышли «Рассказы»...
Тогда, в 2006-м, получив первый том собрания, я сел на лавке у деревенского дома, открыл книгу и... меня как-то по особому впечатлили первые же «Слова от автора»: «Начинаемое сейчас Собрание впервые включит все написанное мной - во взрослой жизни, после юности. А продолжится печатание уже после моей смерти». После того тома возникла пауза. И уже после смерти писателя мне позвонили впервые: «К вам пришел Солженицын».
Самое интересное, что все вышеупомянутое литературное, уже отмеченное нобелевским сиянием, — только одна часть совершенно неординарного наследия писателя, которое еще предстоит оценить по-настоящему. Да, тридцать томов. И вместе с книгой Солженицына каждый раз привет от причастных: «Редактор — Наталия Дмитриевна Солженицына. Дизайн и макет — Валерий Калныньш».
Литература пережила своего автора и переживет многих из нас. И тому свидетельством нижеследующая история. В мае 2009 года, спустя несколько месяцев после смерти Солженицына, судьба решила порезвиться и забросила меня десантом в Москву, на игривый конкурс «Евровидение». Два дня писал репортажи с международной телезабавы. После чего на меня, пардон, снизошло. Плюнул на все и исчез, вызвав некоторое беспокойство рижских коллег. Извините, дорогие товарищи.
В общем, абсолютно волшебное состояние: побег! Воскресное утро, поездка до станции метро «Шаболовка», получасовой променад до старинного Донского монастыря, храм, оттуда сразу на погост. Крутой маршрут.
К счастью, кладбище было безлюдным. К счастью, потому что не пришлось ни у кого уточнять, где могила Солженицына. Я просто шел, куда глаза глядят. Пошел на стук молотков — где-то вдали кому-то ставили надгробие. Оказывается, это как раз ставили памятник перезахороненному генералу Деникину. На мой взгляд, история эта как раз очень жизнеутверждающая. Знаете почему? Потому что там хорошо. Поймите правильно: там — хорошо.
Могилу писателя я нашел через полчаса. Она была сразу за маленькой церквушкой, рядом с последним земным место историка Ключевского. Вскоре там открыли надгробный памятник Солженицыну, но в тот день был только бугорок, засыпанный цветами (свежими), были венки, знаменитый портрет Александра Исаевича и тишина. Вот та самая тишина, которую надо прочувствовать и которую так любил сам писатель, будь он в своем эстонском Укрывище, где писал «Архипелаг Гулаг», в Вермонте или в Троице-Лыково.
А еще была книга на могиле. Я осмелился взять ее в руки. Это было издание «Одного дня Ивана Денисовича» на английском. Я открыл эту маленькую книжечку в мягком переплете, великую повесть, начинающуюся просто: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать». И которая заканчивается не менее просто: «Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый. Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось...»
В такие моменты кое-что понимаешь... Например, как-то глубже понимаешь историю, которую напомнил лет двадцать назад рижский журнал «Даугава». История о том, что в шестидесятых Солженицын заезжал в Ригу из Эстонии, где работал в Укрывище. И... фотографировал наш югенд-стиль. Эти фотографии сохранились и каким-то образом были опубликованы в рижском журнале с веселой подписью под каждым снимком: «Фото: Александр Солженицын». Такой вот «фоторепортер». И в той публикации были опубликованы слова Солженицына про то, что Рига — красивый город с прекрасной архитектурой. «Удивляет, что рижане, когда ходят по своему городу, редко смотря вверх, на архитектуру».
Солженицын прав. Жаль, что рижане редко видят ту красоту, что рядом. А он ту красоту видел. В конце концов, он ее выстрадал и умел ее замечать моментально.
