Политику интеграции латвийского общества в эти тридцать лет Алдермане назвала неудачной. В пример же привела Соединенные Штаты:
«Во многих странах Европы есть, естественно, школы на государственном языке — но есть и школы нацменьшинств. Если, например, это нацменьшинство многочисленно. И в США такое есть. Когда я стала начальником УН — во-первых, я сама ничего не знала о натурализации! И все это надо было изучать. По сей день я благодарна посольствам многих стран, которые выделяли определенное финансирование, и у нас были учебные поездки. Я тогда так посмотрела мир... За первые пять лет работы УДГМ у нас было 27 стран, куда мы ездили на учебу!
И в США мы ездили не затем, чтобы засесть в кабинете, где нам что-то будут рассказывать, мы ездили по стране, по разным штатам и видели, какая ведется работа с нацменьшинствами. Меня очень впечатлило то, как они работали с иммигрантами.
Там были прекрасные информационные центры, и там человека не только учили госязыку, но и рассказывал об истории, традициях, праздниках, показывали им фильмы о жизни в Штатах. И эти информационные центры готовили человека к натурализации — так что он шел натурализоваться, уже многое зная о своей стране».
То, что государственная политика сплочения общества не удалась, чувствуется по разговорам с простыми людьми, поясняет Эйжения Алдермане:
«Они не говорят громко... Но в душе у них обида, непонимание и прочее. У многих, очень многих людей! И не думайте, будто это только у русских, белорусов и других — это и у латышей. То есть обида, связанная с очень разными решениями правительства — например, по образованию.
Я еще в 2004 году предвидела, что еще лет через 10-15 все же те школы, которые преподают программы на русском языке, они постепенно все же пройдут это путь к обучению на латышском языке.
Я чувствовала, что до этого обязательно дойдет — что будет полный переход. Но полный переход может быть только в том случае, если всё предусмотрено и приготовлено к нему! В данный момент мы к полному переходу еще не готовы».
Государство не подготовило достаточно кадров, и нет методических материалов, но важно также, что к этому процессу не готова часть общества, говорит политик:
«И мы не готовы и к тому, чтобы на высоком уровне те, кто теперь изучает латышский язык, успели овладеть материнским языком (это чисто научный термин). Но если ребенок не успел на высоком уровне овладеть материнским языком до 7-8 лет (а это детский сад, между прочим!), то у него будут трудности и в изучении других языков.
В данный момент, я считаю, пострадает больше всего латышский язык — качество латышского языка».
По наблюдению г-жи Алдермане, уже теперь в речах политиков, журналистов, в титрах к передачам телевидения виден искаженный латышский язык. За этим явлением стоит «целый комплекс того, что не было сделано для постепенного перехода» к преподаванию во всей системе образования на латышском. И прежде всего это достаточное число педагогов, чей собственный латышский — образцовый: «Корректный, чистый латышский язык».
«Я изучала и вопрос интеграции общества, поскольку Латвия — страна очень многонациональная и очень по-разному политически думающая. И убедила тогда, в середине 90-х, правительство (там были Марис Гайлис, Андрис Берзиньш; я вообще очень высоко ценила тогда Latvijas ceļš, куда в то время пришло очень много думающих, образованных и либеральных людей), что надо работать в Латвии над этим вопросом.
Было принято решение — разработать программу общественной интеграции. Меня поставили руководителем правительственной группы — там работали очень умные люди: Абрам Клецкин, Илзе Апине, Илмар Веберс, Анна Строй и очень много представителей министерств.
И мы выработали эту программу. Она была принята — в искаженном виде. Поскольку мы ее написали, какой должна быть интеграция. Это относится не только к этническим вопросам, но ко многим сферам. К активности, работе школы, инвалидам, людям, у которых любые проблемы — как им войти и быть в этом обществе.
Интеграцию общества часть политиков, особенно правых, понимали только так: всё, что делает Алдермане — это только для русских. Это глупости! Мягко говоря. Но те, кто работает в данный момент — это уже другие люди, там осталась лишь часть очень крупных радикалов, остальные — уже люди более или менее понимающие. Но тогда, тогда... Алдермане была самым большим монстром, которого в Латвии можно увидеть вживую. И было такое чувство, что это — не принятый государством закон и не созданная им институция, а словно моя частная структура».
Отброшено (в соответствующем постановлении Кабинета министров) тогда было всё то, что не нравилось радикалам, поскольку подразумевало какие-то возможности для нелатышей войти в политику, поясняет Алдермане:
«Убирались не просто идеи и пункты, а даже отдельные слова! Анализировались и изымались из этой программы. (..) Получилось, несмотря на это, очень многое.
По всей Латвии были созданы отделы интеграции общества, и наши люди очень активно там работали — с представителями нацменьшинств, негосударственных учреждений. Особенно в Лиепае, Елгаве. Рига не работала! Рига начала работать с вопросами интеграции, когда я пришла в Рижскую думу. Это был 2009 год».
