Двор, полный какой-то ерунды
Андрей Тимофеев привел товарищей во двор, где, по его мнению, красуется невиданная чушь, нагороженная без какой бы то ни было системы. 
«Вон там — наверное, это самое интересное в рижских дворах. Ну ерунда всякая, глупости вообще. Что это такое?! Это вообще нелогично, но все же это так. Лев Толстой в одном из романов писал, что самые красивые вещи — это вещи, лишенные симметрии. Это относится и к рижским дворам», — говорит он.
Посреди двора, где живет Тимофеев, растет дерево – очень эклектично выглядит. Там же стоит характерный для многих столичных дворов (и не только столичных) элемент – кошачий домик. Там греется уличный котик.
В этом же дворе – и образчики «ерунды», о которых говорил Тимофеев: к старинному дому пристроен верхний этаж. Между двумя домами, как гриб на дереве, примостилась пристройка. Между неровными стенами зданий пристроена какая-то студия.
Андрей Тимофеев живет в Риге с осени прошлого года, до того ему довелось пожить три года в Минске.
«В Риге ты можешь видеть во дворах историю! Очень много разных исторических наслоений. Очень много различных элементов, словно из разных мест и времен собранных. В Минске, например, такого нет вообще, потому что все дворы возрастом максимум 30-40 лет».
Беседу прервал какой-то местный обитатель, вышедший покурить во двор. Он сообщил, что тут не на что смотреть, и лучше гостям пойти на улицу Альберта.
Знаменитый гризинькалнский «Морской лев»
Лаура Дзерве, бывшая журналистка Latvijas Radio (теперь — портала Delfi), показала спутникам скульптуру Рихарда Мауриса «Морской лев» в Гризиньканлсе. Через 12 лет этот памятник, хоть и имеющий государственную важность, но запущенный, отметит столетие. Его состояние беспокоит местных жителей. Встреченные во дворе люди рассказали, что когда-то из «Морского льва» даже текла вода. Тогда жители окрестностей скинулись и починили скульптуру, чтобы она не развалилась.
«Он такой, что просто in your face. Такой, что ни убавить, ни прибавить, никакой стилизации, по-моему – просто гениально», — считает Дзерве. Когда Лаура слышит слово «двор», перед ее глазами встает эта фигура. Это что-то на уровне подсознания уже, считает она.
«Ну, выглядит он трагически. Но с другой стороны, если не смотреть на этот осыпающийся постамент, а смотреть только на него — то, по-моему, там ничего не утрачено. Потому что скульптор сделал его такой глыбой – я бы сказала, очень основательно! Но в детстве это было место, где мы все карабкались на спину морского льва. Туда можно было взобраться спокойно, и было понятно, что ничего ему не сделается. Но теперь, к сожалению, он весь обшарпанный. А когда ты весил мало, так не казалось».
Место трагедии и спасения
Третий участник группы Дидзис Берзиньш решил показать всем особый двор в Московском форштадте. Там в свое время нашел прибежище еврейский скульптор Элмар Ривош.
«Нам, людям, очень неприятно это признавать, но мы ведь очень зависим от ситуации, так ведь? И та ситуация, которую создали нацисты для евреев здесь в 1941-м — мне кажется, что страшнее быть не может. И тогда интересно подумать, как люди действовали, почему они так поступали. С одной стороны, ситуация на нас очень влияет – но это еще не вся история, потому что в эту тему вписывается и Жанис Липке», — сказал Берзиньш.
Даже в таких обстоятельствах Жанис Липке поступал иначе: рисковал своей жизнью и жизнью близких, спасая евреев, сопротивлялся и не подчинялся неправедным законам и правилам. Дидзис Берзиньш рассказал и о местных приспешниках нацистов, соучастниках их преступлений. Кратко напомнил историю места, которое решил показать: именно здесь в годы войны было еврейское гетто. В 12 кварталов согнали 30 тысяч человек, тогда как до войны там проживало втрое меньше народу.
«История большого гетто была короткой. И, кстати, те ворота закрыли 25 октября. Почти в день нашей с вами прогулки. Примерно в это время. Но история большого гетто была короткой. В два захода, 30 ноября и 8 декабря, большинство евреев, 25 тысяч человек, пешком пригнали в Румбулу, в восьми километрах отсюда, и убили».
До расстрела люди в гетто жили в ужасающих условиях. Пытались выживать, и Элмар Ривош стал одним из немногих, кому это удалось. Он прятался во дворе маленького дома. Берзиньш говорит – неизвестно, сохранился ли дом, где Ривош жил.
«Ну, мы можем попытаться войти. Я то описание сейчас повторять не буду, потому что точно не помню, какой это был дом. Но по моим воспоминаниям – такой маленький, одноэтажный, мне кажется,в две комнатки».
Во дворе обнаруживается кирпичный двухэтажный дом, а дальше — еще маленькие домишки.
«Этот домик, можно поверить, что сохранился с тех пор. Это место и сфотографировано для памяти — но с припиской, что это место, где тот дом был. Того домика больше нет, допускаю, что его снесли. Потому что в том описании было указано, что он был в глубине, не рядом с улицей. А теперь в глубине мы видим, что уже новые дома построены».
Дидзис считает, что в Московском форштадте явно представить себе историю можно очень хорошо. Одно — сидеть в аудитории, и другое — видеть дома и всю местность.
Прежде чем проститься с товарищами после прогулки, Берзиньш поделился еще одним наблюдением. Почти все выжившие в Холокосте позднее рассказывали: им помогали люди, от которых они прежде поддержки не ожидали бы. Мы в повседневной жизни склонны делить окружающих на «плохих» и «хороших», говорит исследователь. Так складываются стереотипы восприятия.
«И что интересно — в новых обстоятельствах, когда эта категоризация уже началась, — кто готов меня спасать, кто в таком положении готов рисковать жизнью ради помощи мне, — резко поменялось то, кто был хорошим, а кто оказался плохим. Хорошими оказались вдруг те, кто раньше не улыбался тебе, а может, даже бурчал в ответ или бросал вслед плохое слово. Но оказалось, что те, улыбавшиеся и казавшиеся хорошими, не были теми, кто... Потому что, если снова говорить о подвиге Жаниса Липке — он тоже, скорее всего, не был тем, о ком мы сказали бы «Самый лучший человек» в мирное время. Но, видите, в ужасных военных условиях он стал одним из редких людей, которые рисковали жизнью ради спасения других».
