Карлис Лацис: «Мы с Бусулисом друг друга не ревнуем»

Обратите внимание: материал опубликован 3 года назад

Он может год работать над одним-единственным мюзиклом, а может за неделю сочинить 14 песен. Может месяц к роялю не подходить, а может в качестве пианиста записать альбом с начала до конца, без склейки. Часть его публики — завсегдатаи Большой гильдии и других солидных залов, часть — театралы и синефилы, часть — любители поп-музыки; охват получается настолько широким, что жить в Латвии и не слышать музыки Карлиса Лациса ну просто не получится.

ПЕРСОНА

Карлис Лацис (1977, Тукумс) — композитор и пианист, выпускник Латвийской музыкальной академии им. Язепа Витолса, автор мюзиклов «Вей, ветерок», «Онегин», «Жанна Д’Арк», «Синяя птица», «Казанова», «В трясине. В огне», балета «Оскар Строк. Рижское танго», симфонических, камерных и хоровых произведений, музыки для кинофильмов и драматических спектаклей, множества популярных песен.
Обладатель двух национальных театральных премий «Ночь лицедеев», и двух национальных премий в области звукозаписи «Золотой микрофон». В 2017 году совместный альбом Карлиса Лациса и Интара Бусулиса Nākamā pietura («Следующая остановка») получил в Латвии статус золотого.
Женат, отец двоих сыновей. Хобби — спортивное ориентирование, рыбалка, сквош, моржевание.

— Чем больше я слушаю вашу музыку, тем меньше понимаю, как в одном списке сочинений могут соседствовать симфония «Крестный путь» и песни для Интара Бусулиса. Где вам легче и удобней, в академической среде или популярной?

— Везде свои плюсы и минусы. Когда одно надоедает, можно со спокойной душой браться за другое. Так и мотаюсь туда-сюда. Главное, не пытаться существовать в двух параллельных мирах одновременно. Но, может, это чисто мужское, женщины с многозадачностью как-то справляются, а я не умею.

— Ваш только что вышедший альбом Lācis. Aija. Divatā («Лацис. Айя. Вдвоем»), если его относить к популярной музыке, — самый некоммерческий альбом популярной музыки, который только можно вообразить. Вызывающе некоммерческий, я бы сказала. Одна «Фуга» на эсперанто чего стоит. Какие цели, кроме удовольствия, вы преследовали, записывая его?

— Ну, он не очень-то и затевался как коммерческий. Просто мы с Айей Витолиней знакомы уже лет двадцать, мы практически выросли вместе как музыканты, когда у меня возникали какие-то идеи — наброски для театра, например — я всегда приглашал Айю домой попеть, попробовать, как звучит. Но до общего альбома дело ни разу не доходило. Не складывалось, и все тут. И вот в прошлом году, после первой волны пандемии, мы запланировали три концерта в Hanzas Perons, подготовили программу. Правда, очень мало кто ее услышал, зрителей пускали по двадцать человек всего. А захотелось, чтобы это осталось, не пропало. И мы придумали такую особенную пластинку, где нас только двое, Айя у микрофона, я за роялем, такие, какие есть, ни за кем не прячемся. Что еще интересней, записали все одним махом — без склеек, без монтажа, на роскошном инструменте, том самом «Стейнвее», который Паулсу подарили, а он его на Латвийское радио отдал. 

— Вы довольно долго сочиняли песни исключительно для Бусулиса. Он не ревнует к тому, что после спектакля «Зиедонис. Лацис. Женщины» у вас появились крупные проекты с Айей Андреевой и Айей Витолиней? 

— Об этом, конечно, лучше его спросить, не меня. Но

Интар ведь и сам разные вещи на стороне делает. Нет, мы друг друга не ревнуем.

Каждый должен попробовать все, что ему кажется интересным, и если после этого захочется вернуться — возвращаться.

— Ходят слухи, что на горизонте «Зиедонис. Лацис. Мужчины».

— Не зря ходят. Почему мне это раньше в голову не пришло, не знаю. Я года два-три назад спросил Артура Скрастиньша: как ты думаешь, а не сделать ли мне вторую часть «Зиедонис. Лацис. Женщины»?  Он говорит, почему нет? А этой осенью я вдруг понял, что вторая часть должна быть мужской, а не женской. Сидел однажды вечером… вдруг как осенило.  И так стремительно все стало развиваться, что просто удивительно. Послал сообщения тем, кого хотел пригласить в проект.  Все мгновенно откликнулись, и понеслось.

— Все — это кто?

— Интар Бусулис, Янис Шипкевиц, Янис Айшпурс, Артур Скрастиньш, Каспар Знотиньш и Андрис Кейшс.

— Красота.

— Ага. Ну ведь так и надо.

Проект «Зиедонис. Лацис. Женщины» был очень сценичным, в пространство театра «Дайлес» вписывался как родной. Сейчас тоже намечается нечто большее, чем концерт?

— Конечно. Только пока непонятно, когда именно. Я уже на лето даты в «Дайлес» зарезервировал, но кто ж его знает, сложится или нет. Тут все от ситуации с ковидом зависит.

— У вас планы обычно надолго вперед составлены?

— На год-полтора. Что-то меняется, но несущественно. Большие концерты и премьеры идут точно по расписанию. То есть шли. У меня сейчас столько работ заморожено… Соответственно, новые никто заказывать не спешит. Вот выпустили мы с Регнаром Вайварсом мюзикл «В трясине. В огне», его в Лиепайском театре сыграли пять раз, и все остановилось. Сидим по домам, ничего не делаем год почти. Ужас.

— Переживаете, что нет предложений?

— Ну, в нынешние времена для простоя имеются объективные причины, поэтому я не дергаюсь. Могу себе позволить взять паузу. Но многие, к сожалению, не могут, и

я вообще не представляю, как выживают те, кто раньше только творчеством на жизнь зарабатывал. 

— Что самое трудное в вашей работе? Дождаться мелодии?

— Не знаю. Раньше я занимался композицией каждый день. Вставал и шел к компьютеру. Сейчас сажусь работать, только если что-то придумал. Тогда могу четыре дня только и делать, что писать. Не отдыхаю, даже спать не ложусь, пока все не закончу. А потом опять накапливаю. Я уже понял — для того, чтобы получить толчок и полететь, иногда достаточно одного-единственного такта… Скажем, второго «Зиедониса» я сочинил за неделю. Все 14 номеров.

Да, я такой, я не в состоянии остановиться, я как в лихорадке, я чувствую, что должен сделать то, сделать это, одно за другое цепляется, несется вперед.

Только когда все в голове оформляется, я успокаиваюсь. Хотя с мюзиклами такие номера не проходят, там надо четко высчитывать, что и как. Это на год работы. Но интересной работы.

— А бывает чувство, что вам свыше диктуют, а вы только записываете?

— Это самое лучшее, что может случиться. Это очень круто. Но это и очень трудно, потому что сильно устаешь за это время, куришь без всякой меры, кофе в себя вливаешь литрами.  

— Композиторы — самый запасливый народ в мире, у них ни одна нота, ни одна гармония даром не пропадают. Но вот, положим, сочиняете вы музыку для спектакля, не мюзикла даже, и мелодия приходит красивая до невозможности — вы ее тихонечко положите на другую полочку, чтобы применить получше?

— Нет, я всегда живу тем проектом, над которым работаю. Все туда вкладываю.

У меня нет иллюзий, что все всегда получается, бывают удачные вещи, бывают не очень, некоторые нравятся, некоторые нет, но они очень точно отражают, каким я был в тот момент, когда их писал.

В следующем году, может, во мне все изменится. Но если действительно какая-то жемчужинка появляется, я могу ее потом еще раз использовать.

— Есть у вас фавориты среди собственных сочинений?

— Ой… Наверное, хорош был первый мюзикл, «Вей, ветерок» — но это естественно, это то, что копилось всю жизнь и потом выплеснулось. Первый альбом для Интара, «Кино», тоже был такой, вдохновенный, наполненный. Насчет симфонических работ не отвечу, тут я еще не чувствую себя сложившимся автором. 

— А кто из композиторов вам брат по музыкальной крови, по духу, по школе?

— Чайковский. Это не модно, наверное. Но что мне врать.

— Вы к нему пришли уже в зрелом возрасте?

— Я ко всему пришел в зрелом возрасте. Потому что когда я учился на пианиста, то не слишком задумывался, как создавалось то, что я играю. Я штудировал историю музыки, теорию музыки, но всерьез начал что-то понимать только лет в 25. И тогда пошел как будто на второй виток — осмысление. Кто-то же писал это произведение. О чем-то же размышлял при этом. Чем-то жил. Каким-то канонам профессиональным следовал, какие-то каноны нарушал. Вот эти вещи меня занимать стали. Хорошо, что у меня к тому времени было консерваторское образование, без него ничего не получилось бы… А

к Чайковскому я в последние лет пять прикипел. Мне нравятся его мелодии, его гармонии и то неуловимо-русское, душевное, которое нельзя объяснить, но можно почувствовать.

— Какая музыка у вас чаще всего дома звучит?

— Никакая. Слушаю только тогда, когда учусь.

Учитесь — чему?

— Композиции, конечно. Я же, по большому счету, самоучка, хотя факультативно на занятия к Юрису Карлсонсу (композитор, в 1990-2007 годах — ректор Латвийской музыкальной академии им. Язепа Витолса. — М.Н.) ходил, даже поступил на композиторский, но только год продержался — там сразу надо было писать в современной манере, и как-то меня это не вдохновляло совсем… Понятное дело, я потом книги какие-то по инструментоведению, по оркестровке, по композиции читал, надо же понимать, как сочинения крупной формы строятся, но в основном на практике все проходил.

И если ты, сочиняя, все-таки упираешься в тупик, надо слушать и разбираться, как Рахманинов или Равель с такими проблемами справляются.

— Вы всегда чувствуете, что вот она, та мелодия, в которую все влюбятся?

— Если бы кто-то знал, в чем эта тайна, как удобно и легко было бы жить… Но, конечно, что-то предсказать можно.… Когда Агнесе Эглиня репетировала мой концерт для фортепиано с оркестром и говорила — ради второй части я готова все остальные выучить, я не удивился…

— Я тоже фанат ваших вторых — медленных — частей. И в Концерте для флейты и гобоя с оркестром, и в оратории Te Deum… Но, кстати, почему вы сами не сыграли Фортепианный концерт? Думали, техники не хватит?

— Думал, да. А сейчас, после альбома с Айей, стал думать о себе как о пианисте лучше. Я по-прежнему считаю, что в плане техники далек от совершенства, но понимаю, что в некоторых случаях это не главное. В моем конкретном случае.

— А вы занимаетесь на инструменте?

— Каждый день — нет. Но если есть концерты, то, конечно, две недели перед ними играю.

— Но не гаммы ведь?

— Почему же. И гаммы. А как же. Пальцы-то надо в порядок привести.

— Мне Люка Дебарг по поводу гамм сказал — да ну что вы, какие гаммы, вы же перед тем, как статью написать, алфавит не перечитываете.

— Ну, это другая история, он же все время над репертуаром своим работает, все время в форме. А я вон полтора месяца к инструменту не подходил.

— Как вам этот сезон без концертов?

— Нормально. Моим друзьям — Интару, актерам драматическим — это все трудней гораздо дается, они привыкли питаться энергией сцены, у меня такой ломки нет.

— Как сыновья относятся к вашему творчеству? Много ваших песен знают?

— Они слышат, конечно, что я делаю, ходят на спектакли, для которых я музыку писал, на концерты, но специально ничего не учат. (Смеется.) Хотя оба, когда им в школе задавали стихи наизусть читать, просто тексты моих песен декламировали.

— Помнится, старшенький ваш за сборную Латвии по баскетболу играл.

— Сейчас в Америке в баскетбол играет, учится там. А младший растет настоящим кулинаром, каждый день нам что-то готовит, следит в Youtube за лучшими поварами… Я думаю, у него к этому дар, повзрослеет — ресторан откроет…

— В музыкальную школу не отдавали?

— Отдавали-отдавали, старший окончил, младший в последнем классе, но, как учительница говорит, талант тут отдыхает… Они и вправду не очень-то музыкальные. Но ничего, образование получили.

— Дома все на цыпочках ходят, когда вы работаете?

— Я могу двери закрыть, этого достаточно. Да у нас никто никому особо не мешает, мы не в Риге сейчас, за городом, в сельском доме, у каждого свое пространство, жена идет в одну комнату работать, сын в другую — учиться, у меня в третьей компьютер, все при деле.

— Вы помните первую вещь, которую сочинили? Можете сейчас спеть?

— Самую первую я сочинил, наверное, в начальной школе. Песню какую-то. А потом ее по радио услышал. Оказалось, Паулс…

А когда мне было шестнадцать, я ночью проснулся и написал одну медленную вещь для саксофона, Saulriets («Закат»). Она потом стала первым хитом группы, в которой я играл — Time After Time. Я, конечно, могу ее спеть, но не буду.

— Почему? Большинство композиторов, сочиняющих песни, рано или поздно начинают петь. Ну да, кроме Паулса. А вы?

— А я всегда на бэк-вокале. И в проекте «Зиедонис. Лацис. Женщины» последняя песня за мной была.

— Поэтому и спрашиваю: когда начнете всерьез.

— Всерьез не начну, мне в ансамбле запретили.

Они записали мой вокальный трек с концерта, дали послушать и сказали: все, больше микрофона у тебя не будет.

— Вы никогда не бьете себя по рукам, чтобы не быть похожим на Паулса — по манере игры, например?

— Я Паулса изображаю иногда — если мы исполняем его песню и там есть фортепианная партия, проигрыши, соло. Сейчас уже не стыжусь этого. Но вообще-то мы разные очень по манере игры, прямо-таки две противоположности. У него очень твердая рука, звукоизвлечение от Бога. А у меня пианиссимо. (Смеется.)

— У вас три спектакля в России идут, «Кинастон» в «Табакерке», «Влюбленный Шекспир» в Московском театре имени Пушкина и «Казанова» в Свердловской музкомедии. А что дальше?

— Наметки есть, но говорить о них пока рано. Да и трудно сейчас, нельзя поехать. Не знаю, как карта ляжет, но

это всегда интересно — в России работать, потому что страна большая, конкуренция огромная, и те, кто добрался до вершин — они, конечно, талантливые очень, с ними общаться одно удовольствие.

Так что я всегда рад, когда меня туда зовут.

— Лучший комплимент, который вы слышали в свой адрес?

— Не скажу. Не помню. Я довольно критически к своему творчеству отношусь, не считаю, что я какой-то там гений. Приятно, конечно, слышать добрые слова, но люди же все разные, я это понимаю — есть те, для кого все мои вещи хороши, и я к этому привык; есть те, что посерьезней и хвалят только изредка — это, конечно, ценнее. Так что по-всякому бывает.

— Вам важно, чтобы жене нравилось то, что вы делаете?

— Ей и так всё нравится. Она уже научилась в каждом такте находить то, за что мужа похвалить. Но так, наверное, и должно быть. 

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное

Еще