Небольшая предыстория. В сентябре минувшего года, после репетиции камерного оркестра Kremerata Baltica в малом зале «Дзинтари» (был традиционный фестиваль коллектива) Гидон Кремер дал интервью Rus.LSM.lv. По его окончании выдающийся музыкант сказал великое: «А вас я попрошу остаться!» и уже без диктофонной записи поведал тайну: он написал книгу.
«Я бы хотел ее издать именно в Риге и, если вы не против, в издательстве, где вы готовите книгу “Рига и три ее Миши”», — сказал он. После чего с улыбкой добавил: «Я свою книгу написал на двух языках, на которых думаю — русском и английском. Не дают мне покоя лавры Льва Толстого, написавшего “Войну и мир”»...
И вот апрель 2022 года. Перед нами книга небольшого формата. В галерее издательства на Валдемара, 69, присутствуют переводчик на латышский Эдуард Лининьш, издатель Даце Гайлевичюне, редактор книги Александра Заматаева, ведущий церемонии, артист Нового Рижского театра Гундар Аболиньш, читавший по-русски фрагмент книги (Лининьш дублировал на латышский).
Это как бы фрагменты из записных книжек Гидона. Много юмора и иронии (уловите разницу!). И не просто небольшая такая «Война и мир», но и «Игра в классики» Хулио Кортасара. Книга стоит того, чтобы включиться в эту игру и... постараться не заиграться, как это делает осторожный и аккуратный Гидон Маркусович.
«Андрею с благодарностью за инициативу в издании этого опуса. Гидон Кремер, апрель 2022», — надписал Гидон книгу. А теперь — слово автору.
— Сейчас происходит нечто ужасное, и это ужасное начинается в России. Я должен сказать, что мне русский язык все же очень близок. Не скажу, что духом... Может быть — звучанием, привычкой... Но он мне очень важен! Все-таки я прожил в Москве пятнадцать лет. Все-таки большинство моих друзей — из России, независимо от того, где они живут. Но я понимаю, что есть основания сейчас не хотеть слушать и играть по-русски. Это пройдет, но сейчас такое время.
Из-за этого времени мне даже хотелось привлечь во вчерашний юбилейный концерт Kremerata Baltica в Латвийской опере одну девочку, которая была в оркестре с самого начала, 25 лет назад. Мы всегда говорили, что из первого состава Kremerata осталось четыре музыканта, на самом деле их вчера было пять. Потому что Мирослава Казарович была первой скрипкой в первом составе. Она беженка из Киева здесь со своей дочкой, и она из тех, кому трудно говорить и слушать русскую речь. Хотя она прекрасно говорит по-русски и даже ее дочка читает по-русски.
Но перейдем к книжке... Эта книжка, как я написал в послесловии, родилась совершенно случайно. Это на самом деле не книжка, это предвестница книги, которая когда-нибудь — увижу я это или нет — выйдет. В ней, быть может, будет более полное описание того времени, в котором мы все жили эти два года. То, что сейчас издано, и так красиво издано — в моем любимом цвете, желтом, в такой замечательной обложке, в таком замечательном формате. Я просто горжусь, что я являюсь автором книжки такого формата (при этом кладет книгу в карман пиджака. — прим. Rus.LSM.lv). Красиво и изысканно, я бы сказал.
Большинство моих пожеланий было учтено — и то, что не должно быть слишком много строк на одной странице, и то, что надо иногда отвлекаться на рисунки, которые сделал сын замечательного композитора Гии Канчели... И формат, и цвет — все совпало! А на самом деле это только все «заметки на полях». Потому что с того времени, как началась пандемия, я решил вступить в переписку с одним моим очень близким другом, с которым учился в школе имени Эмиля Дарзиня (кстати, это не композитор Георг Пелецис, как можно было подумать. — Rus.LSM.lv). И вот
мы с 26 апреля 2020 года ведем переписку. За это время, за два года, почти не было ни одного дня, когда бы мы не писали друг другу. И я счастлив, что у меня есть такой друг, я счастлив, что удалось описать какое-то время.
Оно, это время, продолжается, и я продолжаю писать, хотя сейчас, когда уже начались концерты, мне писать особенно трудно. Я должен сказать, что я не пишу один — мой друг задает вопросы, я на них отвечаю. Так возникла эта переписка. Вот эта книжка возникла из того, что осталось за рамками наших разговоров. И где-то это, как я уже упомянул, «записки на полях». И я рад, что эти «записки на полях» оформились во что-то другое.
Так же, как и моя первая книга, которую я написал двадцать... нет, сейчас уже тридцать лет назад — «Осколки детства», не считая себя писателем, где я зарегистрировал другое — свое детство. То есть я писал манускрипт, который состоял из семисот страниц. Первые пять-шесть недель у меня был первый приступ... не графомании, а вот того, что я описываю как желание поделиться. Тем, что не могу не поделиться с вами. Так вот, те семьсот страниц потом оказались текстом для трех книг. Первый текст был «Осколками детства». Так вот: об этой книге можно сказать, что это осколки ковидного времени. Это осколки того, через что каждый из нас проходил и что осталось у каждого из нас в жизни за полями того, что он совершил.
Еще рекомендую не читать эту книжку подряд. Я сам, когда ее перечитываю, очень устаю. Так же, как со своими музыкальными записями, которые я почти никогда не слушал и только в ковидное время начал слушать... и комментировать. Точно так же я устаю от своих текстов, но я почти их не редактирую в процессе. Но когда дело уже дошло до того, что надо издавать, то здесь уже приходилось редактировать и делиться с друзьями, которые помогали выбросить совсем ненужное, помогали найти то, что важно.
Но я рад, что одна или другая фраза вызывает смех. Не смешок, а именно смех. И вот — как то, что я только что сказал, перевести на латышский, который я тоже, в общем-то, знаю? Каждая строчка, каждое слово подвергалось анализу — анализу автора и переводчика, анализу корректора, анализу издательства, и кое-что ушло. И слава богу, что ушло.
Если вы найдете в книжке то, что должно бы было уйти — вы можете перечеркнуть, я не обижусь. Потому что у каждого свой вкус, свое понимание действительности, и я понимаю каждого в этом процессе. Я не настаиваю ни на одном выражении, ни на одной фразе, именно потому они и «(не)крылатые».
Я прячусь за это «не», потому что кое-что может полететь, а кое-что — не улететь. Мне важно сохранить, как и в музыке, когда я играю незаученное. Мне важно сохранить спонтанность. И вот в большинстве этих фраз есть большая доля спонтанности. И я и говорю: если она вызывает смех, а не смешок — мне приятно! Даже самому приятно, что такое иногда пришло в голову. И теперь только вам судить, насколько это допустимо, интересно, насколько это входит в ваши уши, в вашу голову, в вашу жизнь.
Я не хочу вторгаться в ничью жизнь. Если прочитают — рад. Если прочитают даже десять страниц — тоже хорошо. Как я говорю после каждого концерта, что если кто-то уходит из зала, даже если это десять человек — они что-то запомнят, они что-то пережили. Для меня это достаточно.
Я вообще не считаю, что надо овладевать большими помещениями или толпами или находить радость в блокбастерах. И в тиражах. Хотя издательство, конечно, подумает по-другому (улыбается).
Для меня важен разговор один на один с читателем, и тут у меня в голове сразу возникает цитата от великого пианиста Глена Гульда. Он к тому времени большую часть жизни уже не играл на публике, только записывал. И однажды его спросили, не испытывает ли он нужды в публике, аплодисментах, успехе. Он ответил просто, как и думал (я присоединяюсь к его мнению): «Музыка на самом деле — это разговор двоих. Моя музыка — это разговор с партитурой того человека, который ее написал». Вот этот интимный разговор — это дух моей книжки, послание буквами или словами, а где они приземляются и летят ли они вообще — это судить вам. Спасибо.
Спасибо, что вы пришли на такое незначительное и значительное событие.
