ФАКТЫ
Дмитрий Ранцев изучал математику в МГУ и ЛГУ, работал на Рижской киностудии, учился на режиссерском и сценарно-киноведческом факультетах ВГИКа. Пишет о кино в различных СМИ, периодически читает лекции, участвует в жюри и отборочных комиссиях различных кинофестивалей, в 1996—2002 вел авторскую радиопередачу о кино, в 2011 году получил Приз Союза журналистов Латвии.
Книга издана при поддержке Государственного фонда культурного капитала и состоит преимущественно из статей, впервые опубликованных в журнале и на портале Kino Raksti.
— Вы писали о разных фильмах и в разное время, но все статьи «сшивает» ваша личность. Получается, что книга знакомит с вашим персональным кинематографом, с вами.
— А что делать! Каждый текст достаточно лично написан. Для чего ты пишешь? Чтобы тебя зацепило. А если зацепит меня, то зацепит и кого-то еще. Я не люблю рассказывать о каких-то вещах, о которых не хочу рассказывать. Как в фейсбуке: ой, я кашлянула, пожалейте меня! А если я разоблачусь в каком-то более глубоком смысле, то ничего страшного.
— Для книги вы отобрали лучшее из написанного за десять лет. Лучшее в каком смысле — успешные фильмы, удачные статьи?
— Удачные статьи — это важнее. Потому что в случае моей удачи состоялся диалог с фильмом.
— Благодаря вам читатель понимает, как можно работать над впечатлением, как относиться к кино.
— Я просто думаю, что критик — он сотворец в каком-то смысле. А еще в каком-то смысле это такое же творчество, как и создание фильма. Я стараюсь не ругать — анализировать, разбирать и, соответственно, находить интерпретации. Есть такая теория, что интерпретационная сетка должна ложиться на структуру фильма. И это каждый раз новая творческая задача.
— Нужно каждый раз соответствовать новой теме.
— Да, тому, куда она тебя направит.
— И меняться даже стилистически.
— Мне кажется, что мы с режиссером друг друга дополняем, создаем некое общее кинематографическое пространство. Режиссеры без критиков тоже не могут существовать — это было бы безвоздушье, в этом было бы мало смысла, а так создается некий объем. Один персонаж Борхеса бросил фразу, что критика должна быть безоценочной. И это тот идеал, к которому я стремлюсь. Далеко не всегда получается, но это вектор. Сверхзадача, которой важно следовать.
— Иногда главное, чего ждет от критика читатель, — вывода: идти на картину или не идти.
— Я оценок не выставляю. И если нет ничего глупее, чем спрашивать у режиссера, о чем его фильм...
— ...то, значит, и у критика — о чем его текст.
— Зрители ведь разные: одному — идти, другому — не идти. Кино по-настоящему рождается между экраном и глазом каждого конкретного человека, так что сколько зрителей, столько и фильмов. Мой текст — не гид для похода в кино. Моя амбиция как критика — сказать нечто такое, чего никто другой не скажет. Потому что говорить на общие темы мне неинтересно. И если редактор просит, чтобы я написал что-то, что, по-моему, и так все знают, то я не понимаю, зачем он позвал Ранцева.
— Вы советуете уже тем, что выбираете, о чем стоит писать. Ваша оценка — в отборе материала.
— Если был сделан достаточно глубокий разбор — значит, было что разбирать. Но по большому счету я могу написать о любом фильме в любом жанре.
— Заставить себя?
— Заставить себя увлечься тем, что происходит на экране. Настроиться на тематику: это и есть профессионализм. Можно сказать, что это насилие над личностью, а можно это насилие воспринимать как благо: подстраиваешься, перестраиваешься, увлекаешься. Если «для кино нет ничего невозможного», то, значит, и для зрителя не должно быть ничего невозможного. Ты не должен отворачиваться — ты должен смотреть. Вообще, это интересная тема — является ли кинокритик зрителем. В моем случае — да, является. Я, например, могу какие-то длинноты в фильмах Тарковского смотреть просто потому, что мне близки эти длинноты. Длится какой-то эпизод, в котором ничего не происходит, и он длится ровно столько, сколько мне нужно для счастья. Упрощенно говоря, я смотрю фильм как зритель, но как зритель, может быть, чуть более открытый, с чуть более оголенными нервами. Возникают какие-то ощущения, переживания, я стараюсь расслабиться.
— Не заглушать эмоции.
— Максимально не заглушать. После просмотра надо, чтобы все отлежалось, и потом я начинаю разбираться, почему в том месте та эмоция возникла, в этом — эта, подключаю свой инструментарий, отвечаю на вопросы — почему и как.
— Для этого нужно пожить фильмом какое-то время. Хотя бы несколько дней.
— Конечно. Мне нравится покопаться в материале фильма, добиться, чтобы он проглядывал через толщу моего текста. Чтобы человек читал, и на него дул ветерок этого фильма.
— Слышишь то и дело: Дмитрий Ранцев сложно пишет! Но если читать вас «сплошняком», сложность нивелируется, потому что вы сложны лишь на фоне других. И все же — как вы относитесь к тому, что вас якобы нужно читать со словарем?
— Я это воспринимаю как шутку, скорее. Потому что я особо в словарях не копаюсь.
— Читатель копается!
— Есть словечки, которые я придумал сам, а не подсмотрел где-то.
— А терминология?
— Ее особо-то и нет. Если Сокуров сказал, что кино еще нет как искусства, то кинокритики тем более нет, а значит, нет и какого-то специального словаря. Мой словарь наработался сам собой, потому что, как у Окуджавы, каждый «как он дышит, так и пишет». Но дело еще и в стремлении к точности. Мне кажется, что это очень важно — точно выразиться. И не всегда это удается сделать простой фразой.
— Вы пишете для того, чтобы запомнить картину, то есть ведете своеобразный дневник? Или для вас главное — разобраться в увиденном?
— Важно разобраться. А писать, чтобы не забыть... Можно ведь и написать, а потом забыть. Это не совсем дневник — не могу я сразу сесть и написать. Мне надо «побеременеть» увиденным несколько дней, пока что-то начнет само выкристаллизовываться: это все очень тяжело на начальном этапе. У меня обязательно есть план статьи — я люблю структурировать. Мне нужно знать, с чего я начну и чем закончу, и если возникнет какая-то мысль — я найду ей место в структуре. А уже когда пишешь — возникает эйфорический момент: процесс написания тебя заводит, ты заводишь его.
— А если без плана — просто текст несет вперед, и все?
— Я такое не люблю. Если меня несет, то в рамках жестко заданной колеи. Я знаю, куда вырулю в итоге.
— Есть живописцы, которые идут на поводу у своей картины, и получается не то, что было задумано, а лучше.
— У меня так и происходит, ведь план не возникает сразу. Возникают какие-то мысли разрозненные — я их собираю и расставляю по местам. О, это надо записать! Прихожу в кафе, беру салфетку — не знаю, что обо мне там думают, но я сижу и строчу.
— Зачем человеку кино?
— Кино — это свет, который движется и по-разному преломляется. Игра света, тени, полутонов, и все это складывается в характеры, персонажей, истории, судьбы. Это бесконечно интересно наблюдать.
— Зачем человеку ваша книга о кино?
— Не любой читатель, не в любом тексте и не в любой момент, но может что-то для себя в ней найти. Что-то в нем откликнется, и это будет очень важно для автора фильма и для меня.