Российский поэт, издатель и переводчик Дмитрий Кузьмин в 2014 году эмигрировал в Латвию, поселился в поселке Озолниеки в 40 километрах от Риги, основал некоммерческую организацию «Литература без границ» (Literatūra bez robežam) и издал под этой маркой уже три книги. В декабре в его журнале «Воздух» вышел большой блок текстов латвийских авторов, пишущих как по-русски, так и по-латышски. В начале года Кузьмин организовал в Риге чтения с участием русских и латышских литераторов в поддержку саудовского поэта Ашрафа Файяда, приговоренного на родине к смертной казни за стихи. По этому поводу Rus.lsm.lv и разговорился с Кузьминым.
ПЕРСОНА
Дмитрий Кузьмин — российский поэт, литературный критик, литературовед, издатель и переводчик. Открытый гей, активный участник ЛГБТ-движения. В начале 90-х создал Союз молодых литераторов «Вавилон». С 1993 года главный редактор издательства современной литературы и поэзии «АРГО-РИСК». Лауреат Премии Андрея Белого 2002 года в номинации «Особые заслуги перед русской литературой» . С 2006 года издатель журнала «Воздух». В 2014 году — приглашённый профессор Принстонского университета. С лета 2014 года живет в Латвии.
— Есть поэт, которого зовут Ашраф Файяд. Ему 35 лет. Он из палестинской семьи, которая задолго до его рождения переселилась в Саудовскую Аравию, хотя он продолжает считать себя палестинцем.
По складу личности и направлению творчества он человек абсолютно современный. Хотя, конечно, его стихи очень укоренены в традиционную арабскую культуру, и там все время какие-то цитаты из Корана и так далее. Тем не менее, это абсолютно свободные формы, это мировая поэзия, в которой много и социальных протестных мотивов. Но это не политические стихи, они о мировосприятии современного человека, который понимает трагический конфликт между происходящим в мире в принципе и застывшей, традиционной, консервативной социокультурной структурой, которая доминирует в мире арабском. Нефть все та же — сквозной мотив его стихов, нефть и все, что с ней связано. Понятно, что
нефтяные деньги держат эту конструкцию на плаву. Если бы их не было, это общество пришлось бы как-то модернизировать.
Сверх того Ашраф Файяд много занимается современным искусством как куратор и автор художественных проектов. В частности, он был сокуратором проекта Саудовской Аравии на одной из недавних Венецианских биеннале. То есть, он представляет всему миру независимое искусство и культуру, которые в Саудовской Аравии, оказывается, существует.
Понятно, что такой человек должен вызывать раздражение. Но я хорошо знаю по своему российскому опыту, что
есть много людей, которые должны раздражать, но просто не попадаются на глаза начальству или самым оголтелым стороникам консервативной культуры, поскольку ходят с ними разными дорогами.
Даже в эпоху Интернета ты можешь заниматься чем-то совершенно невозможным в этой стране, но до поры тебя не видят. Сложилось так, что Файяда увидели, он попал в фокус тамошней судебно-правовой государственной машины, и она начала его пожирать.
Его арестовали по случайному доносу о неблагонадежности, и когда стали разбираться, всплыла книга его стихов, вышедшая уже достаточно давно, в 2008 году, в Бейруте. Ливан тоже страна трагической судьбы, но там другой градус свободы. И в книге нашли пропаганду атеизма, неуважение к исламу и что-то еще в этом роде. Насколько я могу судить по переводам на доступные мне языки и арабским подстрочникам, там дело совсем не в этом, хотя мировоззрение автора, конечно, далеко от канонического.
Сначала его приговорили к тяжелому физическому наказанию, побиению палками, потом подали на апелляцию, и суд второй инстанции все отменил и приговорил его к смерти. Сейчас подана новая апелляция, судьба его дальнейшая совершенно непонятна.
Когда эта история стала известна, ряд крупнейших мировых писателей, включая пятерых нобелевских лауреатов, — среди них Орхан Памук, Герта Мюллер, Эльфрида Елинек, — выступили с инициативой, что писатели всего мира должны высказаться в его поддержку и защиту. И Берлинский международный поэтический фестиваль придумал такую акцию культурной мобилизации: в определенный день во всех странах мира, где найдется кто-то, кому это небезразлично, пройдут поэтические чтения. Я видел сводную афишу этих чтений, в ней довольно большой список, в этот день таких акций проходит с полсотни, но правду сказать, больше всего немецких и американских. В Нигерии проходят чтения, в Бейруте, этом островке свободы на Ближнем Востоке, да и все, хотя обращение сирийских писателей в защиту Файяда я тоже видел.
Восточная Европа представлена не так полно, как можно было бы ожидать: Болгарией, Боснией, двумя вечерами в России – в Москве и Петербурге: никто не может гарантировать, что тебя завтра за что-нибудь неправославное не потянут в цугундер. И пятью на Украине: эта страна особенно остро чувствует, что никто ни от чего не застрахован.
— Есть ли надежда на то, что акция повлияет на судьбу Файяда?
— Мы, простые смертные, только и можем, что бить в этот колокол, демонстрировать через СМИ, что этот случай под особым общественным контролем, что он важен для многих людей, и они не боятся об этом говорить вслух. Есть какая-то надежда, что таким образом и в политической повестке дня эта тема удержится. Конечно, с Саудовской Аравией особо не подоговариваешься, и последняя серия казней там прошла только что.
— Почему лично вы так близко приняли к сердцу судьбу саудита?
— Потому, что всякий, кто хоть что-то пишет, не защищен от того, что какая-то общественная сила скажет: то, что ты пишешь — безобразие, надо тебе запретить, а лучше посадить, а еще лучше — вообще от тебя избавиться.
Живя в России, хорошо представляешь себе, как это возможно, несмотря на то, что неприятности уголовного характера почти никого из русских литераторов и деятелей искусства напрямую не затронули. Мы не говорим об особых случаях вроде Pussy Riot и Петра Павленского.
Хотя
первый судебный процесс о сочинении неправильных стихов в России состоялся, пусть автор и дилетант, и стихи очень плохие, но так или иначе, приговор вступил в силу.
Александр Бывшев, провинциальный школьный учитель в Орловской области, то есть, в довольно неприятном политически российском регионе, называемом «красный пояс», написал стихи в поддержку Украины в чрезвычайно резких выражениях и опубликовал их в Интернете. И местная судебная система низового уровня завела дело и вынесла приговор (300 часов исправительных работ — М.К.), абсолютно неправосудный и аморальный. Прецедент создан, и я легко могу себе представить, как в ночь с сегодня на завтра против почти любого из близкого круга моих коллег может быть заведено дело. Например, спросят: «А что у вас тут против традиционной семьи?»
— В Эстонии недавно на известного писателя Каура Кендера за повесть, опубликованную в Интернете, открыли уголовное дело о пропаганде педофилии. Как вы могли бы этот факт прокомментировать?
— Обвинения в педофилии в истории литературы уже случались. Мы помним, что творилось по поводу романа Набокова «Лолита». Еще раньше были судебные процессы об оскорблении общественной морали из-за книги Бодлера «Цвета зла» и романа «Госпожа Бовари» Флобера. Мне кажется, сама постановка вопроса, перешел ли художник грань, уводит нас в неверном направлении.
Природа искусства в том, что оно переходит грань. Если оно этого не делает, то превращается в элемент обслуживания готовых культурных моделей и начинает крутиться вхолостую. Задача искусства — поставить под вопрос то, что нам кажется привычным и правильным.
Это не значит, что мы потом скажем: это все неправильно, давайте от всего откажемся. Может быть, мы ужаснемся тому, что открывается нам за этой границей, и решим ее не трогать. Такие процессы — гонения на свободу слова. Но надо понимать, что эта свобода — не какой-то абстрактный фетиш, что она работает. Человечество веками шло к ней с большим трудом не потому, что кому-то вожжа попадала под хвост. А потому, что было показано на конкретных исторических и культурных примерах, что в итоге человечество выигрывает, если мы, как сказал Маркс, подвергли все сомнению и научились отличать главное от второстепенного, устаревшее от неустаревающего.
И я не уверен, что помещение человека в тюрьму — хороший способ борьбы с идеями, которые нам не нравятся. Покойного фюрера посадили в тюрьму, но, возможно, лучше бы этого не делали, потому что создали ему героическую ауру, благодаря которой он легко пришел к власти.
— Наступления на свободу слова могут случиться в любой стране, даже демократической?
— Да. Но опасения возникают тогда, когда, как в Польше, где недавно попытались запретить постановку «Смерть и дева» по Эльфриде Елинек, или в Венгрии, это консервативное сопротивление начинает принимать откровенно тоталитарные формы.
Не просто к власти приходит партия, которая заявляет, что будет охранять мораль, пропагандировать «здоровые» ценности, и даже они не просто пытаются запретить то, что им не нравится. Тут же — и это неслучайно — начинается какая-то подтасовка законодательства, перекраивание границ политических округов с целью получения нужных результатов на выборах, дискредитация оппонентов, расстановка своих людей на руководящие посты в СМИ.
Очень показательно, что чистыми руками этот фокус не провернешь.
Как только начинается наступление на свободу, выясняется, что для этого приходится жульничать и подличать.
— Вы в 2014 году эмигрировали из России в Латвию. Почему?
— Я уехал не потому, что лично меня там как-то третировали. Ниша современной русской поэзии, в которой я работаю, национальной культурной политикой приведена в жалкое состояние, но в ней никто никого не ущемляет.
Я уехал потому, что мне стало тяжело дышать.
В целом наше профессиональное сообщество оказалось здоровым и иммунным к фашистской заразе, распространяющейся по России, и работает продуктивно. Но у каждого свой порог чувствительности. Я в какой-то момент понял, что выхожу на улицу, впечатленный данными социологических опросов, думаю, что в голове у людей, которые идут мне навстречу, и хочу вернуться к себе в квартиру. Если же объективно, с точки зрения разумных целеполаганий:
я считаю, что русская культура нуждается в точках базирования за пределами страны.
Отчасти на всякий случай, отчасти потому, что тенденция нынешней национальной культурной политики изоляционистская: давайте отгордимся, построим Великую китайскую стену, поскольку к нам со всего мира идет зараза. Этому надо сопротивляться, и каналом сопротивления является интенсификация межкультурного диалога: переводы, совместные чтения и проекты.
Мы должны рассказывать за пределами страны, что русская национальная литература не сгнила на корню, а по-прежнему отстаивает те гуманистические ценности, на которых выросла. И мы должны услышать, что мир нам может сказать, потому что мир тоже волнуют важные для нас вопросы.
— Вы приехали и сразу стали публиковать латышско-русские переводы. Это позиция или попытка адаптирваться на новом месте жительства?
— Я свято верю в то, что, если в стране живут несколько народов и развиваются разные национальные традиции, между ними обязательно должен быть диалог. И в Латвии, в общем, он худо-бедно идет и без меня, хотя я рад в нем поучаствовать.
На верхних этажах культуры в вашей стране здесь порядок, не знаю, в магазине, возможно, сложнее. Я имею в виду авторов первого ряда. У нас сегодня прошел хороший вечер, выступала не только местная молодежь, но и Янис Рокпелнис, к примеру, которого можно назвать живым классиком. И он не стесняется, что в юности писал стихи на русском, это тоже что-то да значит.
Переводчик Александр Заполь несколько лет назад составил антологию, в которой выяснял, отчего и каким образом литераторы — этнические латыши иногда переходили на русский, и что получалось. И то, что сегодня звучали латышские переводы из Мандельшама и Гумилева, или замечательного русского поэта из Белоруссии, ныне здравствующего Дмитрия Строцева, говорит нам о том, что здесь тоже есть запрос на открытость культуры.