— Алик, как вы начали играть одесскую музыку на Западе?
— Началась моя музыкальная деятельность в 1991-м. Я года два играл в дуэте «Дети лейтенанта Шмидта» в Голландии. У нас как-то сразу пошло, покольку тогда
все русское было в большой моде, Glasnost and Perestroika, мы начинали с того, что пели русские народные песни.
Герман Попов, мой напарник и земляк, человек с одесским колоритом, сейчас выпускает диски под названием OMFO — Our Man from Odessa, у него довольно удачные электро-балканские песни, две из них были взяты Сашей Бароном Коэном в трек «Бората». А потом началась мода на все этническое с уклоном в еврейское, то, что называется World Music, и все стали играть клезмер.
— Для вас это был маркетинговый ход?
— Нет, я-то пою, что у меня попросят, если это на русском и мне хоть сколько-нибудь близко. Но то, что называется World Music, это, конечно, раскрученный бренд.
— Ваш бэнд выступает именно в этой категории.
— Дело в том, что кроме меня, — а у меня фактически нет никакого музыкального образования, — все наши ребята окончили консерватории, как правило, школу джаза. Они все джазмены, и,
когда началась мода на клезмер, все дружно прыгнули на эту лошадку. А потом началась балканщина, стали писать под Бреговича и всех остальных.
Так что мой первый диск до того, как я присоединился к Amsterdam Klezmer Band, вышел в 1995 году на одной французской фирме, тогда я назывался Klezmer from Odessa. Название было не мое, я как раз на этом хочу поставить точку, за меня придумали продюссеры, заплатили мне какие-то деньги, а потом сделали такую обложку, как они хотели. Но, так или иначе, он по сей день остается моим самым успешным диском. А потом в 2002 году та же фирма переиздала его под названием Crazy Balkan.
— А с Шантелем, популярным в «нулевые» немецким диджеем с румынскими корнями, вы в то же время начали сотрудничать?
— Шантель было немного позже, потому что тогда началась вся эта балканская история, клезмер отошел, и ребята срочно переключились. Номер с Шантелем Sadagora Hot Dub хорошо выстрелил в 2005 году. Сегодня меня спрашивали: а что ты не поешь на идиш? Во-первых, поэтому. А во-вторых, потому, что я на нем не разговариваю, хотя знаю очень много слов, но составить предложение не смог бы, и он мне не так близок, как русский.
Я русскоязычный, вообще-то.
— А как вы вообще воспринимаете сочетание «клезмер» и «Одесса», «клезмер» и «балканщина»?
— Начнем с того, что клезмер – это инструментальная музыка, она не подразумевает пения. Точнее, это танцевальная музыка для свадеб. Там есть определенный ритуал: сначала приводят невесту, потом начинается все это лицемерие: «Ой, мы отдаем нашу доченьку!», хотя на самом деле: «Какое счастье, что ее у нас забирают!» А потом другие родители приводят парня, и музыканты знают, что под доченьку нужно играть вот эту мелодию, а под жениха вот ту, все строго регламентировано. Ну, а в World Music получается полный фьюжн в буквальном смысле слова, там кто ни взялся, тот и король. На этом и выплываем.
— Это, по большому счету, конъюнктура?
— Конъюнктура чистейшей воды, тысяча миллионов процентов!
— Ваши коллеги по бэнду когда-нибудь играли на свадьбе?
— Да, конечно. Вот именно тогда мы на месте. А
когда мы стоим на сцене, и виден только первый ряд, а остальных людей вообще не видно, это такой бред вообще! Мы играем танцевальную музыку, а люди сидят. Ну, за деньги мы и на голову встанем, мы же музыканты, все-таки, народ продажный.
Даже Ицхак Перельман играет клезмер, так что уж говорить о таких, как я…
— Сколько лет уже живете не на родине?
— В 1978 году, 26 августа, мы пересекли границу Советского Союза: эмиграция в государство Израиль, воссоединение несуществующих семей.
В Израиль мы не поехали, нужно быть идиотом, чтобы туда рваться.
— Почему?
— Вторая страна после России, которую я ненавижу. По концентрации «умных» людей с ним могут сравниться только Советский Союз и Америка. Я приехал туда, а они меня не пускают в страну, начинают рассказывать, что я себя, якобы, выдаю за другого человека. Оказывается, есть какой-то Алик Копыт, который родился где-то в Жмеринке, тоже 26 августа 1959 года, и живет в городе Петах Тиква. Они мне говорят (на «ты»!): не давай нам свой австралийский паспорт, давай израильский. Пытают меня этак минут 45, а потом вдруг: «Мы знаем, зачем ты приехал, у тебя здесь концерты. Но ты пойми, у нас много врагов…» Я отвечаю: «С таким подходом —неудивительно».
В общем, в Вене мы сказали, что мы туда не хочем, а хотим в Австралию. Там у нас была какая-то дальняя родственница, которая заполнила бумажку. Тогда «беженец» значило нечто иное, чем сейчас. Австралия нас приняла как беженцев из «коммунистического ада». Хотя я считаю,
Брежнев был далеко не последний лидер, он нас выпустил, по крайней мере, за что ему спасибо.
Вообще день моего исчезновения из этой страны был благословенным днем, о чем я еще раз вспоминаю, оглядывая интерьер этого театра (озирается на сталинский ампир зала в высотке Академии наук, «в девичестве» — Доме колхозника — Rus.lsm.lv). Я сказал себе, что никогда больше не приеду в эту страну за свои деньги
— Но это не та страна.
— Знаете, я впервые попал в Прибалтику за полгода до нашего выезда, мы поехали в Каунас покупать янтарь, потому что в Риме янтарь шел. А мой отец был мясником.
Что значит мясник в Одессе и в тогдашней Литве? В Одессе они стояли в окровавленных фартуках, и мяса на прилавках не было. В Литве они были в белоснежных фартуках, и мяса было навалом даже в нехорошие времена.
Меня это просто поразило, потому что я приходил к папе на работу, а там все было окррррровавлено! А тут я увидел цивилизацию, почти что Запад. Сейчас то же самое вижу. Нет того беспредела, который в России был и никогда не исчезнет. Хотя, казалось бы, рядом…
— А в Одессе с тех пор не бывали?
— Неохота. Я вообще не люблю ездить в славянские страны, за иключением Чехии, может быть, ситуация не самая приятная: жиды и жиды, наслушался я этого в детстве, учительница перед классом в 40 человек называла жидовской мордой. Меня хоть на Аляску сейчас повези, и то лучше. Голландцы сняли докуменальный фильм о моей деятельности, о моем якобы возвращении в Одессу на халтуру, которой не было, это была постановка.
Я провел там неделю, но понял, что больше не могу. На улицах говор тот же, а людей нет, все уехали.
Но если сравнивать Россию и Украину, то украинцы за последние пару лет себя хоть как-то доказали, там есть хоть какая-то надежда, а россияне безнадежные рабы, там ничего не будет. Приехал парень обучаться к нам в амстердамскую консерваторию тромбону. Он любит родину: мы, Россия, нас гнобят. Почему-то в России такой мнение сейчас, что на Западе их ненавидят, ощерились. А
для меня человек, который любит родину, уже подонок. Надо людей любить, не родину.
К сожалению, большинство русских не могут критично смотреть на свою страну, они по собственному желанию замыкаются. Я это объясняю тем, что
чем больше страна, тем больше шовинизм: весь мир — наша родина, а те, которые еще не присоединились по какой-то причине, должны. Примите во внимание.
— Что в Австралии делали?
— Такси водил, зубным техником работал, грузчиком. Музыкой занялся в Амстердаме совершенно случайно. Как я уже говорил, была мода на все русское, и я, приехав, повесил в университете объявление, что если кому-то из студентов нужно поговорить по-русски за определенную мзду, я с удовольствием подставлюсь. Преподавать толком я не мог, но мог поговорить с кем-нибудь часок по-русски. Набрал учеников, человек 10-15, мог за счет этого жить, потом кто-то приходит, говорит: русские песни можешь сыграть? А у меня еще аккордеон был, я в детстве немного играл.
— В музыкальной школе?
— Естественно. И уши были. Спрашиваю: а сколько платят?
Назвали цифру, у меня глаза закатились, думаю, за такие деньги я не то, что музыкант, я Ойстрах!
И с тех пор я уже 26 лет этим промышляю.
— Как вы объясняете факт, что вы приобрели такую популярность?
— Думаю, моя популярность зиждется на том, что я не делаю, чего не знаю. Множество людей играет клезмер, который они никогда не слышали. Просто взяли ноты, которые продаются на каждом углу, разучили песни, играют их «без яиц», грубо говоря. Я к этому добавляю то, что видел в детстве. Меня родители таскали на еврейские свадьбы. В Одессе они были довольно красочными. Потому что в Одессе в то время, даже после войны, по сравнению с остальными частями Советского Союза было сравнительно много евреев и пласт довольно зажиточных людей, которые устраивали бо-о-ольшие свадьбы. Конечно, их не сравнить со свадьбой сестры бабелевского Бени Крика Двойры, но отголоски этого я поймал, и
я знаю, о чем пою.
— У вас два фронтмена – вы и ваш голландский коллега, Йоб Хайес.
— Йоб Хайес организатор группы, он долго не хотел меня брать, потому что я ротатый, как у нас говорят, то есть, слишком критичен. И когда они выдавали то, что, на мой взгляд, было безвкусицей, я им это говорил, а они этого слышать не хотят: музыканты народ чувствительный. Хотя я его посвятил в эту музыку. Когда я с ним познакомился,
он стоял на улице и что-то играл. Я его просил: что ты играешь? Он ответил, это называется еврейская музыка. Я ему сказал: если хочешь знать, что такое еврейская музыка, приходи ко мне домой,
я тебе пару записей поставлю. У меня к тому времени собралась большая коллекция. Но он человек крайне амбициозный и не терпит конкуренции. Так или иначе, группа его. Однажды я имел неосторожность представить членов группы со сцены. По окончании концерта он подошел ко мне с каменным лицом и сказал: «В следующий раз группу представляю я». И я понял, кто хозяин.
— А почему они вас держат?
— Да потому, что я аутентичный, красочный элемент, они же голландцы все, белесые и одинаковые, за исключением вот этого (машет рукой в сторону кларентиста Акоса Лаки, новенького — временной замены постоянного Анфи фон Стриена — Rus.ls.lv),
он настоящий серб, слышно по игре.
А я и не лезу на рожон. Когда могу, говорю, что мне эта музыка совершенно не нравится. Саксофонист — он как дирижер, сам объявляет песни, это его шоу, я не вмешиваюсь. В Восточной Европе, там, где понимают русский, он нажимает на русские песни, хотя вот
в Праге играли недавно, там хоть на каком пой, все равно: пока музыка «качает», люди танцуют, потому что умца-умца.
Но если люди сидят, как в этом зале, играется с трудом, общение с публикой тяжелое. Сегодня пришлось какие-то тексты модифицировать, потому что там ненормативная лексика, а некоторые песни я вообще не пел, потому что они куда более скабрезные.
Но, в целом, я считаю, группа достигла очень многого. Неспроста нам дали жирную государственную субсидию в Голландии. Мы теперь, считайте, получаем хорошие зарплаты. Имеем возможноть не гоняться за длинным рублем. Играем все, что нам предлагаем, но на нас работает теперь большая команда, человек 7-8. У нас уже порядка 10 дисков. Однажды мы поехали в Стамбул, записали с прекрасными турецкими цыганами из Эдирне на границе Болгарии и Турции (Galata Gypsy Band — Rus.lsm.lv) альбом Katakofti, наверное, лучший за историю группы.
— В Россию ездите?
— Бывал, но езжу с неохотой. В «Китайском летчике Джао Да» играл неоднократно, в клубе ОГИ. У меня есть несколько друзей в Москве и Питере. Вообще, ненавижу Москву, я провинциал, люблю маленькие города, больше миллиона для меня уже тяжело.
— Ваша песня «Гоголь-моголь»: «Галопом по Европам, пешком по кофешопам» — списана с натуры? Сильно раздражают туристы?
— Да, с натуры. Нет, потому что я сам в кофешопах просиживаю. Это скорее самоирония, чем раздражение. Я в туристических районах просто не появляюсь. На мой взгляд, Амстердам очень приятный город. Но в Голландии я бы в другом городе не смог жить. Я переехал туда из Австралии, потому что хотел жить в Европе, но города в Голландии провинциальны.
— Я знаю, вы знакомы с Евгением Гудзем, лидером известной нью-йоркской эмигрантской панк-группы Gogol Bordello.
— Да, я знаком с Женей, у нас был совместный концерт в Нью-Йорке, в клубе Mehanata. Однажды на фестивале в венгерском Сижете он представлял нашу группу, поскольку тогда был более раскручен.
— Как вы в Ригу попали?
— Не знаю. Менеджер внес этот концерт в наш календарь. Мы уже третий раз в Риге. Лет 6 назад мы играли здесь еврейскую свадьбу, через три года — на дне рождения богатой дамы еврейского происхождения…
