«Многие стихотворения, которые звучат в этой передаче, были опубликованы только в фейсбуке. Сначала я просто делилась этими стихами в своей ленте. Потом стала сохранять в отдельную папку. А первое такое стихотворение оказалось написанным за четыре дня до вторжения, не только предсказав войну, но и попытавшись объяснить ее причины. Я нашла его автора, им оказался живущий в Берлине поэт Александр Дельфинов. Он сразу согласился начитать для нас несколько своих стихов из сборника «Война и война». Так начала складываться эта эмоционально очень важная для меня и, надеюсь, для слушателей программа. Ведь русская классическая литература всегда становилась на сторону жертвы», — поясняет главный редактор Латвийского радио 4 Анна Строй.
Живущий в Латвии литературный критик и поэт Дмитрий Кузьмин, интервью с которым также вошло в поэтический спецвыпуск, отмечает, что за минувший год вышло несколько антологий антивоенной поэзии. Причем две — в России. Пока ни один из, к примеру, 150 поэтов, чьи стихи вошли в сборник петербургского Издательства Ивана Лимбаха «Поэзия последнего времени. Хроника», не подвергся каким-либо преследованиям.
«Хотя они наговорили куда больше того, что предусматривает закон о фейках», — невесело шутит Кузьмин. Он говорит, что совесть сохраняет большинство представителей «поэтического цеха». Тех, кто представляет так называемую Z-поэзию, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Еще одна характерная черта — сосуществование стихотворений с публикациями в соцсетях, с новостями. Многие действительно появляются как живой и мгновенный отклик на события, но не становятся ли они от этого чем-то вторичным, рассуждает Д.Кузьмин. Проблемой для развития литературного процесса является и гибель небольших независимых изданий на территории России, хотя поэзия не сдается и уходит в Интернет. Где при всей эфемерности существования вызывает порой бурную реакцию.
Есть ли в этой войне у представителей России (пусть связанных с ней только культурной пуповиной) моральное право говорить от лица тех, кто покинул свой дом, кого бомбят, кто защищает свою страну на фронте, задается вопросом живущий в Латвии литературный критик и поэт Дмитрий Кузьмин. «Есть те, кому за них говорить, — отмечает он, имея в виду украинских поэтов, поскольку и украинская поэзия сегодня переживает невероятный подъем. — Нам вроде как не положено!»
Однако в работе над первым поэтическим спецвыпуском такого рода (а в планах редакции ЛР-4 — обращение к поэзии украинской) главным остается как раз намерение показать, что носители русского слова, где бы они ни находились, вопреки преследованиям авторитарного режима и его идеологическим «разнарядкам», способны назвать войну войной, а стало быть, сохранить честь и достоинство — и свое, и родного русского слова.
- Александр Дельфинов
- Валерия Прима
- Вера Павлова
- Эли Бар-Яалом
- Женя Беркович
- Полина Жеребцова
- Аля Хайтлина
- Юрий Касянич
В передаче «365-е февраля» большинство стихотворений звучит в авторском исполнении.
Александр Дельфинов
365-е февраля
«Ля-ля-ля!» — поёт весёлая кукла Ляля,
Можно выбрать в лавке кошер или халяль,
Лишь по небу плывут облака из стали,
И каждый месяц опять февраль.
Я находил себя, выходил из дома,
Но сыпался пепел, вздрагивала земля,
Трескаясь как от нового перелома
365-го февраля.
Рыба-нож на вдох втыкается в рыбу-сердце,
Рыба-пуля мчит со свистом куда-то вдаль,
Можно читать все тексты с любого детства,
Но в каждом месте опять февраль.
Я занавешивал окна, замкнувши двери,
Да только туже затягивалась петля,
Сели со мною молча мои потери
365-го февраля.
Зимняя зелень, летняя белизна,
Шёлковый грохот, звонкая тишина.
Друга спросил я: «Ну, как там Одесса, море?»
Друг отвечал: «Война».
И кругаля даст автобус любого рейса,
Выйди и сядь, снова выйди, сядь — заискрит спираль.
Сплющенные монетки слетают как годы с рельса,
Но каждый месяц опять февраль.
С краю дороги недвижно лежит персона,
Красные буквы запачкали все поля,
Ракета взрывается прямо в центре Херсона
365-го февраля.
Влажность пустыни, сухость морского дна.
«Где же весна, моя милая, где весна?» —
Спросил я жену, но старуха, взмахнув косою,
Шепчет в ответ: «Война...»
365-го февраля.
365-го февраля.
Я знаю, однажды наступит первое марта,
А пока...
365-го февраля.
Как ни печально признавать
«Как ни печально признавать, порой война необходима,
Ведь после кризиса опять жизнь расцветёт, — сказал мне Дима. —
Волна огня очистит почву, начнётся новая весна,
На всём плохом поставив точку — вот для чего нужна война!»
Мы с ним в кафе сидели где-то, не помню, в Питере, в Москве,
Но это точно было лето, и ветерок шуршал в листве,
И я представил, как внезапно сметает всё волна огня,
Зачистив землю поэтапно, и нет ни Димы, ни меня,
И только в бункере бетонном на генераторном ходу
Гигантский сервер «Амазона» гудит в густую пустоту.
Прошла лишь пара-тройка лет,
И Димы правда больше нет.
Мы все в солдатики играли, мальчишки из СССР,
И пленных — нет, не убивали, простите, благородный сэр,
Позвольте выйти с белым флагом навстречу вражеским войскам,
Ведь честным и лихим воякам почёт и слава тут и там,
И после битвы злой и страшной хотим, как водится в игре,
Мы наших обменять на ваших за гаражом на пустыре.
Хоть, помню, был один мальчишка, который бил всегда всерьёз,
И часто набухала шишка, и подтекал кровавый нос
У тех, кому не повезло так наткнуться на него в бою,
А он хихикает жестоко, высасывая боль твою —
Так повторялось много раз.
Есть те, кто любит мучить нас.
Как сны, в художественных фильмах мелькали образы войны,
Кино такое в детстве сильно любили и смотрели мы,
Ведь там в психической атаке на красных белые идут,
И наши в рукопашной драке фашистов бьют и там, и тут,
Актёров был уютен мир лиц: вот лысый Мюллер-Броневой,
И Тихонов, который Штирлиц, и тот старик, идущий в бой
С одними только стариками, и девушки из тихих зорь...
Серёжа машет кулаками, пират Салех, ты с ним не спорь...
Война цветна и чёрно-бела, многосерийная порой,
А то уложит нам всё дело в один сеанс киногерой,
Попав не в глаз, а прямо в бровь,
И воскресая вновь и вновь.
Ну, и конечно, вместе с нами взрослела и входила в толк
Одна война в Афганистане — «интернациональный долг»,
Как дикторы в программе «Время» сказали бы в те времена.
Влила отравленное семя в страну афганская война,
Как похороночка в конверте, как обожжённый прах земной,
И поднимался призрак смерти над рассыпавшейся страной.
Но эта тема — вроде сказки: душман, и дух, и моджахед
Не вызывал большой опаски, такой Хоттабыч, вредный дед,
Всё это где-то далеко там, как Алладин с Али-Бабой,
А нам, весёлым идиотам, на рок-концерт пора гурьбой
Спешить, лишь в спины целил зрак
Созревший опиумный мак.
Но дед мой был фронтовиком, серьёзным, хоть и не суровым,
Он побывал в бою таком, что не изобразят в кино вам,
Где ополченье под Москвой, как текст, мгновенно было стёрто,
А дед Савелий чуть живой вернулся к нам из царства мёртвых.
Прошло полвека. Как-то раз публиковал его стихи я,
И сам об авторе рассказ такой составил: «В дни лихие
Был ранен тяжело поэт, сражаясь за страну родную».
Он прочитал и молвил: «Нет, поставим запись мы иную,
Такую: “Был на фронте”». Так и написали мы в журнале,
Но я запомнил этот факт, и если вы ещё не знали,
Скажу: кто воевал, тот не
Начнёт болтать вам о войне.
А может быть, война во мне? Как некий эндемичный вирус,
Что вдруг окажется вовне, на волю из-под стражи вырвавшись?
Да как бы ни был Саша плох, за свой могу ответить выбор,
Но как мне выбрать из эпох? Как мне войну из лёгких выблевать?
И государственная медь в тумане мысли жутко свистнет,
И снова позовут на смерть, суля мираж счастливой жизни?
Вы спросите: «А Дима твой? В пылу очередных сражений
Убит ли на передовой? В больнице умер от ранений?»
Нет. Химсоставами губя свой дух мятущийся и гневный,
Загнал в могилу сам себя, и не последний, и не первый,
Он так воинственно трубил,
Что в мирной жизни лишним был.
Тот край не видно из-за грани, меж нами время как стена,
Но пойман в плен его словами: неужто впрямь нужна война?
Нужны ракетные обстрелы и грохот танковых колонн?
Нужны холодные подвалы и искалеченного стон?
Нужны проверки на дорогах? Стекольная взрывная дрожь?
Нужна, скажите ради Бога, главнокомандующих ложь?
И самолёта обгорелый скелет, торчащий из земли,
И снег внезапный белый-белый на тех телах, что полегли?
Как воодушевлён был Дима идеей встать на славный бой,
Ведь пули все промчатся мимо, когда со знаменем герой
В атаку увлечёт солдат,
Как в райский сад — куда-то в ад.
Я ехала домой
Я ехала домой, кругом была война,
Горел вдали огонь, а я была одна,
А я была одна.
На сбитый вертолёт глядела из окна,
И пламя к небесам вздымалось как стена,
Вздымалось как стена.
Автобус тарахтел, и опускалась тьма,
А я глядела на разбитые дома,
И опускалась тьма.
О, этот дивный вид, когда твой дом горит,
Автобус твой разбит, водитель твой убит,
Водитель был убит.
В автобусе пустом я ехала домой,
С пробитой головой, с обугленной спиной
Я ехала домой.
Солдат-убийца
Привыкая к боевому духу,
Шёл солдат российский молодой,
Оставляя трупы и разруху,
Кровь и запах гари за собой,
С матерком и пухлыми губами,
С разумом, ушедшим в мутный сон,
С душными жестокими мечтами,
В Харьков, Мариуполь и Херсон,
Чтобы, суки, поняли, кто круче,
Чтобы сдох от страха каждый лох,
Для того и женщину замучить,
За спиною — хищный русский бог.
Это шли не римляне, не греки,
Не в ночи подкрадывался тать —
В Украине, в двадцать первом веке,
Жизни от людей освобождать
Шёл солдат — убийца из России,
Вор московский, дикая орда,
Подчиняя мир мертвящей силе
И уничтожая города.
Когда привыкают к войне
Когда привыкают к войне,
Что где-то в чужой стороне,
Читают задумчиво новости.
«Ну, что, там закончилось?» — «Не». —
«А смерть мирных жителей?» — «Ну,
Не я же придумал войну!»
Зато перечислил пять евро
Куда-то, в контору одну,
У них там, короче, гумпомощь,
А я тут запарен как овощ,
Полно по работе проблем,
И разве поможешь ты всем?
Нет, этот вопрос не ко мне.
Лиловая тень на стене,
И чайник кипит как обычно,
Когда привыкают к войне.
На главном берлинском вокзале
Две модно одетые китаянки
Фотографируются на фоне плаката,
Где на сине-жёлтом фоне
По-украински и по-русски
Написаны приветственные слова беженцам.
Китаянки весело смеются и делают селфи.
Я прохожу мимо, навстречу две женщины,
У одной в руках два стаканчика кофе,
Другая несёт бумажный пакет с выпечкой.
«Та ладно, шо ты волнуешься, —
Говорит та, которая с кофе. —
Дети нормально чуточку подождут...»
Вторая что-то отвечает, но я уже не слышу.
Когда привыкают к войне,
Всё тихо, как будто на дне,
Где фосфоресцируют рыбы
Во тьме.
Кому-то помог человек,
Кого-то пустил на ночлег,
Но всё же у нас тут не Ноев
Ковчег,
И мест уже нет в общежитии,
И дедушка в лёгком подпитии,
Дней восемь он ехал сюда.
«Что, пиво хорошее?» — «Да!»
Да что вы долдоните мне
О нашей всеобщей вине?
В конце концов, все привыкают
К войне.
В супермаркете на Ханзаплац пожилая пара
У стеллажа с пивом
Рассматривает бутылки,
Мужчина — мне хочется назвать его Опа Шульц —
Берёт одну,
На ней латинскими буквами написано:
PIVO.
«Это специальная украинская серия», — говорит он.
«Да ты что... Возьмём?» — спрашивает женщина —
Мне хочется назвать её Мутти Шульц.
«Нет», — говорит Опа Шульц после паузы
И ставит бутылку на место.
Когда привыкают к войне,
Всё ровно, спокойно вполне,
Лишь флаг Украины зачем-то
В чужом, незнакомом окне.
А жизнь продолжается? Да,
Везде продаётся еда,
Народ по делам пробегает,
Всё так же, как было всегда.
А где-то свистит, подлетая,
Ракета, как ангел из рая,
И рушится взорванный дом
В две тысячи двадцать втором,
Но это — не в нашей стране,
У нас всё спокойно вполне,
А смерть, как ребёнок, смеётся,
Когда привыкают к войне.
Валерия Прима
Эта СВО
Начало года. Нетрезвый Господь играет в дартс
Это СВО, дорогая скво,
Сволочная их свора, скво,
Не пускай своего, скво,
Продырявят насквозь.
Миллиончик дадут, гут,
Если в поле чужом найдут.
А не сыщется — вой не вой,
Не дадут ничего.
Кто тебе обещал рай,
Тот годами тебе врал.
А теперь он собрал рать
И послал умирать.
На чужую войну, скво,
На чужую страну, скво,
На таких же, как ты, скво.
НЕ ПУСКАЙ СВОЕГО.
Начало года. Нетрезвый Господь играется в дартс,
Вздохнув, ушла к себе в сад Богородица-мать,
Небесный виски крепок, но пьется он как вода.
Ворчит Иоанн: «Господу больше не наливать!»
Господь отвечает: «Ты Меня не беси,
Того, иже есмь самый главный на небеси».
А Петр просит: «Раз ты тут главный еси,
закончи то, что у нас с февраля висит.
Мы все уже нахлебались от этой СВО.
Когда уже, Господи?» А Господь ему говорит:
«Ну да, я неважно прицелился и попал не в того,
Непросто попасть, если вся планета горит.
К тому же мчит по орбите, что твой мотоцикл цирковой.
А виски небесный — это тебе не вода.
Вот погоди, закончится Рождество
Отпразднуем, протрезвеем — и вот тогда...»
Вера Павлова
Листья — жёлтые, небо — синее
Стала душа могилой
Смертию смерть поправ
Листья — жёлтые, небо — синее:
осень за Украину.
А в России бельишко зимнее
мать покупает сыну.
Берцы — не разрешили валенки.
Шапку. Шарф. Рукавицы.
Обнимает: прощай, мой маленький,
будь хорошим убийцей.
Стала душа могилой,
кровавым кошмаром явь.
Молю тебя, шестикрылый, —
двуглавого обезглавь.
На волоске над бездной
всё, что люблю, чем живу.
Архистратиг небесный,
помоги ВСУ.
Смертию смерть поправ,
Собственную — чужими,
Жаден, труслив, кровав,
Грезит о Третьем Риме.
Мастер заплечных дел,
Взвращивая обиду,
Из тел и фрагментов тел,
Строит себе пирамиду.
Эли Бар-Яалом
Nevermore
— Господи, как хорошо было мне в этом городе,
Господи, как хорошо было мне в этом городе
с магазинами, пахнущими добрым светом,
на каждом углу то художником, то поэтом,
с ветром от турникетов, сдобой ночных багетов,
с маленькой жизнью — хотя при этом
сам город огромен как шлейф кометы,
с...
— Погоди, но ведь это Москва.
— Да, Москва. С её тёплым паровым отоплением,
со злу насилием непротивлением,
на каждом углу своеобразным культурным явлением,
с её разнообразным таким удивительным населением...
— Точно Москва?
— Точно, Господи. Город-птица,
мне она до сих пор почему-то снится.
Как меня угораздило так влюбиться,
так пристраститься, так влипнуть, влиться так.
— А ты понимаешь, что это столица зла?
— Да, Господи, это столица зла. Тьмы и тьмы
на площади тьмы онанируют на козла.
Бафомет распростёр два чёрных крыла
над улицей, где подруга раньше жила
(убежала, мужа уберегла).
А другая подруга теперь накрыта
последней буквой не тамошнего алфавита.
— Тогда зачем?
— Господи, незачем, повода нет...
я читаю разваливающийся интернет
и вижу встающий на ноги скелет
и открывающиеся шахты последних ракет
но вдруг Господи вдруг внезапно придёт рассвет...
— Это какой, извини, рассвет?
— А такой, Господи, что конец войне,
что чужие земли чужой стране
а говнокомандующий утонет в говне
и те кто сегодня друг с другом не
смогут внезапно очень опять вполне
и тогда...
— Ты охуел, сыне мой,— говорит Господь.—
Никто не вернёт сгоревшую плоть.
Не найдётся на зет такой контрол-зет,
что нажмёшь — от смерти пропал и след.
Что воскреснет Буча, встанет Ирпень,
обнулится выбор: где свет, с кем тень.
Ни один мой ёбаный Нюрнберг
не отменит твой двадцать первый век.
— А дворы, а бар, а стихийный ор?
Китай-город, Сретенка, ля-минор...
— Nevermore,— говорит Господь.— Nevermore.
Женя Беркович
То ли новостей перебрал, то ли вина в обед
То ли новостей перебрал,
То ли вина в обед,
Только ночью к Сергею пришёл его воевавший дед.
Сел на икеевскую табуретку, спиной заслоняя двор
За окном. У меня, говорит, к тебе,
Сереженька, разговор.
Не мог бы ты, дорогой мой, любимый внук,
Никогда, ничего не писать обо мне в фейсбук?
Ни в каком контексте, ни с буквой зэт, ни без буквы зэт,
Просто возьми и не делай этого, просит дед
Никаких побед моим именем,
Вообще никаких побед.
Так же, он продолжает, я был бы рад,
Если бы ты не носил меня на парад,
Я прошу тебя очень (и делает так рукой),
Мне не нужен полк,
Ни бессмертный, ни смертный, Сереженька, никакой.
Отпусти меня на покой, Серёжа,
Я заслужил покой.
Да, я знаю, что ты трудяга, умница, либерал,
Ты все это не выбирал,
Но ведь я-то тоже не выбирал!
Мы прожили жизнь,
Тяжелую и одну.
Можно мы больше не будем
Иллюстрировать вам войну?
Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами.
Как-то уже с нуля.
Не нужна нам ни ваша гордость,
Ни ваш потаённый стыд.
Я прошу тебя, сделай так,
Чтоб я был наконец забыт.
Но ведь я забуду, как в русском музее
Мы искали девятый вал,
Как я проснулся мокрый,
А ты меня одевал,
Как читали Пришвина,
Как искали в атласе полюса,
Как ты мне объяснял, почему на небе
Такая белая полоса
За любым самолетом,
Как подарил мне
Увеличительное стекло...
Ничего, отвечает дед,
Исчезая.
Тебе ведь и это не помогло.
Нужна одежда на женщину
Нужна одежда на женщину,
Семьдесят девять лет,
Из города, которого больше нет.
Футболка M — Мариуполь,
Куртка L — Лисичанск,
Лифчик на чашку B —
Буча и Бородянка.
У нее с собой только паспорт,
Истерика каждый час
И фото внука на фоне танка.
Всегда не хватает обуви и штанов.
Можно не новое —
Кто в этом мире нов —
Но все должно быть постиранным и удобным.
У кого есть нужные вещи,
Можно сразу везти на склад,
А когда наконец закончится этот ад,
То он не закончится
И отдадим бездомным.
Нужна одежда на мальчика,
Он только пришёл на свет,
В городе, которого больше нет,
Где от людей остались одни детали.
Где он был эти восемь проклятых лет?
Где-то, где нет войны
И Азовской стали,
Где-то, где бегают кошки,
Течёт ручей,
Где-то, где нет бурятов и москвичей,
Там, где нестрашный лес
И на завтрак манна.
Там, где нет ни взрывов,
Ни палачей,
Там, где можно неслышно смотреть с небес,
Как ещё идёт
в живую школу
живая мама.
Полина Жеребцова
Нет ни дома, ни сада
Нет ни дома, ни сада.
Воет старенький пес...
Из кромешного ада —
Ангел души унес.
Мама. Бабушка. Дети.
Бомбы с неба и дым...
Кто за это ответит?
Кто заплачет по ним?
Этот мир — обездолен.
Этот мир — обречен.
От неистовой боли
Ангел Смерти смущен.
Про законы забудут...
С этой страшной войной...
Тот, кто выживет чудом
Будет вечно седой.
Аля Хайтлина
Видео: Спектр
Ответственность
Думаешь, как же быть, до ночи, до тошноты
Под глазами мешки, в холодильнике мышь повесилась.
Кто во всём виноват? Наверное, это ты.
Кто-то же должен уже взять на себя ответственность?
Любила не тех людей. Искала не те пути.
В гостях наморщила нос и не доела третье.
Что-то должно же было такое произойти,
Что отбросило нас назад на тысячелетие.
Пускай меня заберут, пусть скажут — это она,
Отправят меня в тюрьму, плюют и кидают грязью.
Но только пусть прекратится страшная эта война,
Останется только в книгах — кириллицей, брайлем, вязью.
Пускай отправят, куда Макар не гонял телят.
Где рак на горе свистит, где конь не станет валяться.
Только пускай сейчас же враги прекратят стрелять,
И все куда-нибудь денутся. Провалятся, растворятся.
Я буду сидеть в тюрьме, я буду полы мести,
А ночью, чтобы уснуть, я буду смотреть на стаю
Прыгучих живых детей, которых смогли спасти.
И пусть они ненавидят.
Но пусть они вырастают.
Юрий Касянич
Русский язык. Первое склонение. Война
Она — в головах и в большой нелюбви.
К аорте, как тромб, устремилась — вина.
Какой операцией ни назови,
она в именительном только — война.
Ну разве родительный есть у войны?
Не знает она ни двора, ни родства.
Ей только бы взрывы, и рвы, и огни,
чтоб вспыхнули дом, и дрова, и трава.
«Родители, я ваших смелых сынов
зову: присягайте на верность войне!
Чтоб знали: победа — основа основ,
отдайте их на воспитание мне...»
Казенный, не сладок сражения дым,
там ставят в вину белизну, тишину.
Весь гнев немезидов достанется им,
кто как на работу пошел на войну...
Не птицы летят. Этот рой неживой..
Пригнись. Повезет — и останешься цел.
Как остановить смерть творящих войной?
Вий веки поднял. Научился. Сумел.
Всех тех, кто — в предложном — скучал по войне,
всех тех, кто и знать не хотел о войне,
разбудят всех спящих в неправедном сне
все те, кто остался на этой войне.
Рiдна мати моя
Мать моя, смерть, как провожала в жизнь!
В. Соснора
на войну его мать провожала:
«обережно там, сынку» и закрылась руками, вздохнув тяжело
пуля в мартовский полдень, как оса, прожужжала
и смертельное жало, наискосок, парню сердце прожгло
эй, стрелок, ты такой же паренек, но залётный,
на экране пулял ты лишь позавчера не всерьез
операция раны не лечит зеленкой
по живому и земли и души кромсает, экономя наркоз
возвратятся ль дрозды гнезда вить по левадам?
молча стонут деревья обгорелой корой
как два лебедя черных в полынную повесть вплывает
двадцать первого века год двадцать второй
я вернусь к тебе, мама, птицей торкнувшись в память
«в тихім шелесті трав, в щебетанні дібров...»
ты прости, все так быстро, не успел тебе внуков оставить,
не всегда на земле побеждает добро
