«Все нормально» — пьеса довольно известная. Влада написала ее в 21 год, это было ее первое большое произведение, и оно сразу же вызвало широкий резонанс в театральной среде. Пьесу ставили и в Беларуси, и в России. В 2021-м году силами продюсерской компании KatlZ Riga ее перевели на латышский, потом была публичная читка с участием латышских актеров, и вот теперь это полноценный спектакль. Продюсером и режиссером выступила Евгения Шерменева — кстати, тоже эмигрантка, правда с куда более длительным стажем (в Латвию она переехала из РФ 8 лет назад).
Героини спектакля «Все нормально» — представительницы трех поколений одной семьи: бабушка, мама и внучка. Три эти роли играют всего две актрисы, Даце Витола и Мария Данилюк. Необычно еще и то, что спектакль двуязычный: актрисы постоянно переходят с русского на латышский и обратно.
История болезненных взаимоотношений трех женщин, которые и любят, и мучают друг друга, абсолютно универсальна, она могла бы произойти в любой другой стране мира. Но у этих героинь есть одна особенность — все они жили при/в Советском Союзе, и психологические травмы, полученные тогда, аукаются до сих пор.
— Влада, как вы сами определяете — о чем ваша пьеса?
— О боли, о том, как она передается из поколения в поколение, превращаясь в насилие. А еще о желании вырваться из этого устоявшегося круга жизни, где все время повторяются одни и те же ошибки.
— Есть ли в этой пьесе автобиографический момент?
— Меня часто спрашивали: «Это твоя история?». Нет, это совершенно не мой сценарий жизни. Я выросла в полной семье, мои родители до сих пор вместе, и я была очень любимым ребенком. Со стороны родителей не было никакого тотального контроля, правда, и я им не доставляла особых хлопот — не курила, не гуляла по ночам, как моя героиня. Конечно, в пьесе есть и какие-то мои болевые точки, но они не слишком заметны.
— Значит, это полностью придуманная история?
— Не совсем. Когда я ее писала, вокруг было много подобных сюжетов — отделяясь от родителей, девушки ныряли в историю своего рода, своей семьи и находили там повторяющиеся сценарии жизни. Это была какая-то всеобщая больная тема, которую нужно было как-то проговорить. И вот она вылилась в этот текст.
— Меня удивило, что в вашей пьесе совсем нет политики.
— Я писала ее пять лет назад, мне тогда был 21 год. С тех пор в моей жизни и в жизни Беларуси произошло так много событий, что, кажется, прошла целая эпоха.
Сегодня такой кристально чистый в смысле аполитичности — если понимать политику очень узко — текст появиться бы уже не мог: государство проникло во все.
Но я склонна понимать политику шире и разделяю мнение, что личное — это политическое.
— Вы уехали из Беларуси, потому что…
— …стало совсем невыносимо.
— А как 21-летняя девушка стала драматургом?
— Ну, я всегда писала какие-то заметочки. В 13 лет посмотрела фильм «Кислород» Ивана Вырыпаева и была абсолютно ошеломлена. Хотя и ничего не поняла. Потом, через несколько лет, поступила в лицей и вновь пересмотрела этот фильм. На этот раз кое-что стало понятным, и внимание на себя обратил именно звучащий текст — сам фильм понравился не настолько. Меня поразило осознание: «Ведь это кто-то написал». Я стала гуглить, и так узнала про Вырыпаева, начала читать его тексты.
Потом узнала про фестиваль молодой драматургии «Любимовка», стала слушать все читки пьес подряд, ну, а потом уже начала смотреть спектакли. А в 2018 году Дмитрий Богославский, один из самых известных белорусских драматургов, набирал лабораторию, куда приглашались люди без опыта. Я написала заявку, не приложив к ней ни одного текста, — все они тогда существовали в виде каких-то обрывков. Но меня взяли на бесплатное место, и в итоге я проучилась полгода, написав вот эту пьесу «Все нормально». Она как-то сразу стала заметной, попала в шорт-лист «Любимовки», и на свой первый фестиваль я поехала сразу участницей, а не зрителем. Так все постепенно и пошло.
— Когда в Беларуси развернулось протестное движение, все говорили о том, какие в этой стране удивительные люди — даже выходя на митинги, они ведут себя интеллигентно.
— Ну да, снимают обувь, вставая на уличную лавку.
— Никаких мародерств и безобразий — спокойные, воспитанные люди, с большим достоинством. Это качество белорусов как-то экстраполируется на их семьи? Можно ли сказать, что они более гармоничные?
— Мне сложно сравнивать. О том, как дело обстоит в других странах, я ведь могу судить только по внешним признакам. Вот недавно я вернулась из Швеции, и меня там абсолютно поразило — в хорошем смысле — отношение к семье, хотя, как и большинство, я была о нем наслышана. То, как там ценят материнство, с каким уважением относятся к отцовству — а мужчины там очень вовлечены в процесс воспитания детей. Мне очень близко, как шведы относятся к детям в публичном пространстве, — насколько в этом мало осуждения и много помощи.
У нас кричащий младенец всегда был каким-то стыдом: его мама была вынуждена прятать глаза, чтобы только не столкнуться с осуждением со стороны окружающих — мол, как ты не можешь унять своего ребенка?
В этом смысле, конечно, общество Беларуси до шведского не дотягивает. Но я не думаю, что мы какие-то принципиально другие люди. Просто другое общественное устройство и годы другого подхода к институту семьи сделали свое дело.
— В Польше, где вы сейчас живете, очень остро стоит проблема абортов.
— Да, и это чудовищно! Сейчас у нас прошли выборы, поменялась власть и появилась надежда, что в этой области случатся какие-то изменения. Я еще не очень сильно углублена в польскую политическую и социальную жизнь, но в смысле прав женщин там далеко не все благополучно.
— Почему же вы уехали именно в эту страну?
— Там не страшно — это во-первых. Во-вторых, мне там достаточно комфортно из-за языка: я неплохо понимаю польский. Ни в Литве, ни в Грузии, где есть большие белорусские диаспоры, такого ощущения у меня бы не было. А
я ведь языковой человек — мне важно понимать, о чем говорят люди на улицах, как язык живет.
Да и на бытовом уровне это важно — без знания языка даже поход в магазин становится сложной задачей, не говоря уже о бюрократии. Так что в этом смысле стресс эмиграции у меня был намного меньше, чем если бы я переезжала в другую страну. К тому же в Польше у меня много близких.
Не могу сказать, что моя жизнь после переезда сильно изменилась. Я не поменяла сферу деятельности, я общаюсь с дорогими мне людьми, меня окружает новая, но не радикально отличающаяся от родной среда. Да, я живу немножко в белорусском «пузыре» и не совсем представляю себе жизнь в Польше, скажем, через десять лет, но пока мне вполне комфортно.
— В мире громко звучат имена белорусских женщин — Светланы Алексиевич, Светланы Тихановской, Марии Колесниковой. Можно ли сказать, что у Беларуси женское лицо?
— У моей Беларуси — однозначно да. И так было задолго до протестного движения. Другое дело, что наши женщины часто не получают достаточного признания и сами себя недооценивают — и это не личная, а системная проблема. Как-то у нас был капустник, посвященный Дню театра, и на сцену пригласили драматургов. Вышли одни мужчины. При том, что
пишущих женщин в Беларуси очень много и они очень крутые.
При этом организаторов мероприятия нельзя было обвинить в том, что они не пригласили женщин. Пригласили. Но сами женщины по разным причинам не смогли оказаться на сцене: кто-то был занят домашней работой, кому-то нужно было забрать ребенка из садика, а некоторые просто из-за «синдрома самозванки» не посчитали себя достойными выйти на сцену. Мужчинам же не пришлось сталкиваться с этими преградами — не в последнюю очередь потому, что «приняли этот удар» их партнерши. И это относительно безболезненный пример, который не затрагивает таких тяжелых тем, как, скажем, насилие. Так что да, в отношении положения женщин нам еще точно есть куда расти.
— О чем вы сейчас пишете?
— Я пробую не впасть в воспевание своей эмигрантской боли.
Разлука с близкими, одиночество, трудности адаптации в новой стране, бюрократический ад — про все это я пытаюсь не писать, но оно все равно, блин, так или иначе вылезает.
Есть текст белорусской писательницы Саши Метлицкой, в котором она рассказывает о том, как умирает ее собака. Прямо в тексте она замечает: на курсах по creative writing учат, что нельзя писать про актуальную боль. Для того, чтобы написать о боли, нужно, чтобы прошло время, нужна какая-то дистанция. Но ведь тогда же, пишет она, получится текст не про умирающую собаку, а про умершую. Вот и я сейчас примерно в таком же кризисе. Нужна ли мне эта дистанция, чтобы написать про пережитый кусок жизни, или лучше делать это прямо сейчас, находясь внутри? Я пока не нашла ответ на этот вопрос.
— Еще ни один драматург не был доволен тем, как его пьесу поставили в театре. «Все опошлено и изуродовано» — так они обычно говорят. Что вы испытываете, когда отдаете свой текст в чужие руки?
— Чудовищный стыд. Мне всегда хочется провалиться сквозь землю. Каждый раз, когда я была на читках или спектаклях по моим текстам, я думала, что не перенесу всего этого. Я напоминаю себе, как во время лаборатории Дима Богословский говорил: вот ты поставил точку — и все, дальше твой текст живет отдельной жизнью. Но менее стыдно мне от этого не становится. Единственный плюс — этот стыд облегчает мне восприятие постановки как таковой. Ты настолько поглощена эмоцией стыда, что совершенно не видишь огрехи спектакля. Поставили — и слава богу…
- Ближайший спектакль «Все нормально» состоится 20 ноября в Мемориальном музее Жаниса Липке.
