ПЕРСОНА
Анна Абалихина — хореограф-постановщик, режиссер, педагог, перформер. Закончила Московский хореографический лицей и Rotterdam’s Dance Academy в Нидерландах. Работала в нидерландской труппе Galili Dance и In-Jung в Германии, принимала участие в проектах Родольфо Леони и Анук ван Дайк. Была резидентом American Dance Festival, куратором направления «танец» в проекте Кирилла Серебренникова «Платформа», куратором телепроекта «Большой балет». Сотрудничала со многими драматическими и музыкальными театрами, фестивалями и лабораториями современного искусства.
— В вашей творческой биографии есть собственные проекты — спектакли, перформансы, и есть работа с выдающимися драматическими режиссерами, среди которых Юрий Любимов и Кирилл Серебренников, Филипп Григорян и Тимофей Кулябин, сейчас вот Дмитрий Крымов. Они очень разные. Вам тоже приходится быть разной рядом с ними?
— Всегда. Это какое-то особое волшебство созидания, сотворчества. У каждого режиссера есть свой метод, свое представление о том, как работать с авторами, с командой. Ну а я — я просто очень люблю театр и исполнительские искусства.
— А вы, когда слышите или читаете пьесу, уже придумываете в голове, какой она будет на сцене? Вот эта внутренняя со-режиссерская работа — сразу в вас начинается? Ведь за хореографом в спектакле не только танцы, если там вообще есть танцы, еще же, наверное, все пластические характеристики персонажей?
— Режиссер берет столько, сколько ему нужно. Я всегда говорю: выбирай то, что больше всего подходит твоей идее. Это устроено вот так. Я могу предложить ему это, я могу предложить то, но все равно у него есть какой-то авторский стиль, видение себя в искусстве. Я могу быть для режиссера его мамой, подругой, критиком, злой бабой-ягой и так далее и так далее, большая ипостась. Иногда важно просто поговорить, что-то обсудить с человеком, который вместе с тобой в процессе, которому ты доверяешь, который способен стать твоим третьим глазом или взглянуть на все со стороны, это тоже всегда ценно. И вообще, творческая команда, пока вы делаете проект, это семья. Вы, в принципе, в это время не расстаетесь. До и после репетиций все равно еще идут какие-то встречи, можно созваниваться в ночи, с утра, такая вот жизнь, которая кипит, двигает проект куда-то. Я хочу про Любимова сказать. Это так удивительно, что вы его сразу же назвали. Я как раз сегодня о нем вспоминала. Мы обедали с Дмитрием Анатольевичем Крымовым, и я думала: ну нормально я приложилась к истории?! Ничего себе… Повезло! Повезло! И, конечно, тут же Любимов на ум пришел. Это, по-моему, был его последний проект, 2013-й год…
— Опера?
— Да-да-да, это была опера Владимира Мартынова, называлась «Школа жен»… На самом деле, вообще не важно, что это был за проект. Важно, что были репетиции у Любимова дома. Такие пяти-шестичасовые монологи, в принципе, обо всем — начиная с детства и заканчивая… Я так себя ругаю, что ничего не записала… Это было волшебно. Я, конечно, очень сильно тогда напиталась. Маленькую историю расскажу. Он, когда был ребенком, учился в студии танца Айседоры Дункан. «Ты знаешь, Анька, я делал соло на выпускном спектакле. Это был танец волосины». Спрашиваю: Господи, да что же это может быть?! «А ты представь: берешь волосину, натягиваешь, отпускаешь, и она превращается в такую вот спираль. Представила? Вот я именно так и кружился». И я подумала: я в одном рукопожатии до Айседоры Дункан. Можете себе вообразить? Эту историю, конечно, я как-то очень храню.
— Вы переехали в Ригу в марте прошлого года…
— Это сложно назвать «переехала». Не то чтобы я выбирала. Мы все понимаем, какие это были обстоятельства. 24 февраля 2022 года — это просто черный день. Ну да, я полтора года уже нахожусь в Латвии и как-то пытаюсь себя пересобрать из точки ноль, определить, кто я теперь и как мне дальше жить, функционировать. Переосмыслить все, найти право на существование — такая задача стоит, в принципе, перед всеми русскими художниками сейчас. Я счастлива, что Латвии принимает в том числе и русских переселенцев. Я очень признательна за это.
— До начала репетиций «Одиночества в хлопковых полях» вы здесь ни разу не бывали, да?
— А вот как-то получилось, что, к сожалению, да. Как-то ни творческие мои пути, ни иные со странами Балтии не пересекались. Поэтому это тоже новая для меня ситуация была.
— Как вас принял город? Как вы приняли его?
— Я не оцениваю по таким параметрам. В каком-то смысле для меня это был вопрос выживания. Потому что в марте я приехала с маленькой дочкой, у меня еще дочка есть. Тут даже не стоял вопрос о каком-то художественном самовыражении, о каких-то художественных амбициях… Учитывая, что в городе я, в принципе, никого не знала, только несколько человек, с которыми мы как-то общались еще в прошлой жизни. И так вот постепенно-постепенно все раскручивается — счастье встреч, счастье творческих встреч. Я уже несколько сделала проектов в театре «Дайлес», в Национальном, были еще какие-то эксперименты… Я, конечно, очень ценю эти моменты. И у вообще меня есть представление — I strongly believe — что все-таки искусство есть территория свободы, то самое место, где мы можем обмениваться идеями, дискутировать, делиться талантом, как-то менять и обогащать друг друга.
— Помимо «Эвридики» и «Одиночества в хлопковых полях», наши зрители могли видеть еще два спектакля, в создании которых вы принимали участие — «Полночное шоу с Иудой Искариотом» в театре «Дайлес» и «Падшую» в Национальном. И еще один спектакль не видел никто: «Гоголь. Натюрморт» в Новом Рижском.
— Он был прекрасен. Никому не верьте: он был прекрасен!
— Аня, а расскажите про спектакль, которого тоже, как говорят, не было, хотя вся Москва его посмотрела — «Сон в летнюю ночь», вокруг которого шли судебные пляски [в уголовном деле против сотрудников театральной компании «Седьмая студия»]?
— Я не знаю, сколько его человек посмотрело — десять тысяч, двенадцать тысяч, двадцать, сорок?.. Это была большая работа. По-моему, это даже был первый проект «Седьмой студии» (Кирилла Серебренникова и его бывших студентов, выпускников Школы-студии МХАТ — М.Н.), который потом был перенесен в «Гоголь-центр». Такой перформанс-инсталляция: пространство «Винзавода» (центр современного искусства в Москве. — М.Н.) разделялось на зоны, на первом этаже что-то происходило, на втором этаже, на третьем, а на четвертом художницей была построена теплица, внутри которой разыгрывалась финальная сцена — по сути, балет, его я и делала, — а зрители сидели со всех сторон и вращали круг… Это было фантастически. У меня где-то запись есть.
— Как вам работается на рижских сценах, с рижскими актерами, а до этого с Джоном Малковичем и Ингеборгой Дапкунайте — я имею в виду, в ситуации другого языка?
— Ну смотрите: практически все говорят на английском. Поколению постарше здесь, может быть, проще говорить на русском. Нет проблем с коммуникацией в этом смысле.
— Люди театра — один народ по всему миру?
— Конечно, Господи. Слава Богу.
— Было у вас время, желание, возможность что-то смотреть в Риге и вне Риги? Были спектакли, которые особенно пришлись по душе здесь или за границей?
— Я стараюсь практически все смотреть, что происходит в городе, насколько это возможно — не только на государственных площадках, но и на независимых, в Театре на улице Гертрудес, в Dirty Deal Teatro, в Willa Teātris на Стабу. Не хочу давать никаких оценочных и тем более художественных суждений. Мне кажется, очень многое достойно внимания. И еще, мне кажется, очень важно поддерживать независимый театр, независимый танец, современную музыку, современное искусство. Инвестировать в культурную среду. Наверное, в любой стране мира есть проблема у молодых художников — дефицит финансирования. И единственное, на что они могут опереться, так это на публику, на своих верных зрителей, на самом деле. Поэтому, хоть я не имею права, конечно, призывать, но идите на независимые площадки. Там всегда очень дерзко, интересно, там всегда есть что-то, что можно осмысливать, и там вы всегда очень близко к авторам, можно задать им вопросы после спектакля, обсудить, сказать какие-то слова.
— Вы так делаете?
— Конечно. И опять же есть социальные сети, чтобы написать что-то художнику, ему это будет приятно. Не всегда ведь какие-то впечатления получается сразу положить в слова. А авторам это очень важно — какую-то обратную связь иметь.
— Не могу сказать за всех — что мы все очень, очень любим Дмитрия Крымова. Но точно знаю, что многие и очень многие здесь его любят, ценят и с нетерпением ждут его первый латвийский спектакль. Дмитрий Анатольевич сам интервью давать пока не будет, говорит, рано. Но мы же можем спросить у вас — как проходили первые репетиции? Как реагировали актеры?
— Мы влюбились. Мы все влюбились друг в друга. Понятно, что Дмитрий большой художник, большой мастер слова, у него невероятное образное мышление. Но это просто чудо. Просто какое-то чудо. На протяжении всех репетиций актеры и актрисы улыбаются, включаются в предложенную игру — потому что пьесы как таковой нет, это игра, это такой пинг-понг, Дмитрий задает вектор какой-то мысли, фантазии, и я потрясена, на самом деле, как актеры в это включаются, уже приносят какие-то тексты, мысли, идеи, детали, это все обрастает, обрастает, обрастает, обрастает плотью и, я думаю, превратится во что-то прекрасное… Приходят актеры, который не участвуют в проекте — чтобы побыть рядом в этих лучах созидания, энергии творческой. Мне кажется, это фантастический опыт для всех. Я, конечно, тоже сижу, развесив уши. Мы с Крымовым были светские знакомые, естественно, но никогда вместе не работали. И для меня это теперь такое вдохновение огромное.
