— Почему решили вернуться на родину?
— Я возвращалась на время пандемии — решила, что лучше побуду с семьей. И именно в это время, с весны, тут начало нарастать сильное недовольство властью. «Ковид» это очень сильно катализировал.
— Это все те истории, когда Лукашенко сперва говорил, что вируса нет, потом сказал, что кто-то от вируса умер, потому что был толстый?
— Да,
люди видели это неуважение.
У нас многие не верят, что официальная статистика смертности от вируса соответствует реальности. В частных разговорах от медиков мы слышим, что они подают наверх реальную статистику, но вопрос, в каком виде они потом доходят до населения. Ну и комментарии [Лукашенко] в духе «ой, эти ковидные...» — при том что их было много, более 60 тысяч (по официальным данным, к 15 августа за всю историю пандемии в стране было выявлено 69 424 случая заражения, из которых 607 привели к летальному исходу — С.П.). И когда по телевизору говорят, что это психоз и неправда, это вызывает недовольство. После этого так много людей активизировались.
Например, раньше я принимала участие в праздновании 25 марта. Это день основания Белорусской Народной Республики, который власти не признают, и считают эдакой оппозиционной датой. Обычно там собиралось немного людей. Считалась, что это такие радикально националистические ребята, и это не соответствовало мировоззрению среднего белоруса, который говорил: нам правительство не особо нравится, но альтернатива слишком радикальна. Но когда на последних выборах появились известные кандидаты, люди с хорошей репутацией, которые не строили свою повестку на национализме — это очень отозвалось в сердцах людей.
А в последнее время у нас уже любая коммуникация со стороны власти воспринималась, как ложь.
Чем больше заявлений она делала, тем сильнее недовольство. В итоге страна вышла на улицы.
— Лет 10 назад считалось, что молодежь против Лукашенко, но пожилые, которые за стабильность и ностальгируют по Советскому Союзу — за него. Сейчас не так?
— Если честно, в своем кругу общения я не знаю никого, кто на этих выборах был бы за Лукашенко. До этого даже в моей семье был этот конфликт поколений: дедушка и бабушка — за [Лукашенко], внуки — против. Сейчас уже не так, бабушка каждое утро звонит, спрашивает, что случилось, понимая, что по телевизору и радио говорят одно, а она видит другое. По телевизору сказали, что у Лукашенко более 80%, а все бабушкины подруги в ее поселке говорят, что голосовали за Тихановскую.
Думаю, так случилось во многих белорусских семьях: внуки начали убеждать своих дедушек-бабушек, чтобы те проголосовали за их будущее.
Я правда не вижу значительных групп общества, кто сейчас за Лукашенко.
— На что надеетесь? Что армия и полиция перестанут подчиняться диктатору?
— Да, на это. Или на раскол элиты, когда его подчиненные не захотят быть частью этого. На днях один из главных журналистов на телевидении — у нас это называют «пул первого», куда входят все представители СМИ, у кого есть прямой контакт с Лукашенко, — уволился с работы. Я надеюсь, что уйдут и другие его коллеги, надеюсь на милицию, на военных. В Интернете много видео, где бывшие силовики выбрасывают свои мундиры. Но проблема в том, что просто протестующий человек на улице — это наказание 15 суток, а если ты силовик при исполнении, и отказываешься выполнять приказы — это другая статья, за это могут грозить годы тюрьмы. Поэтому,
когда вы видите, что в каком-то городе отдельные омоновцы отказываются разгонять людей — это запредельно смелый поступок.
— Вопрос России на протестах в каком-то виде присутствует?
— Многие сравнивают нас с Украиной, с Майданом, но это две абсолютно разные истории. Здесь сейчас нет геополитической направленности. Никакой.
Все эти протесты — они не анти- и не пророссийские. А также не анти- и не проевропейские. Эта повестка отсутствует. Все, что люди хотят… Они злые, потому что у них украли выборы.
Путин поздравил Лукашенко одним из первых, еще до того, как у нас объявили официальные окончательные результаты. Я так понимаю, официальная Россия его поддерживает. И то, что мне даже немного страшно произносить — не дай бог, Лукашенко сейчас попросит помощи у России. Но со стороны людей я не вижу абсолютно никакого антироссийского настроения. У белорусов нет такого противостояния, наоборот, мы все говорим по-русски. (О том, что Россия готова оказать всестороннюю помощь при первом же запросе, Александр Лукашенко заявил в субботу, после звонка Владимиру Путину — С.П.).
— Говоря о ситуации в пятницу, и сравнивая с началом недели — вы видите перемены к лучшему, или все склоняется к негативному сценарию? Говорят, тактика Лукашенко — выждать, чтобы протесты выдохлись.
— Я вижу изменения однозначно в лучшую сторону. Сейчас идут мирные протесты, это началось с девушек и женщин, которые собрались все в белом, с цветами, против насилия. Их поддержали тысячи женщин в других городах. Я вижу, что люди начинают терять страх. В Минске именно сегодня (в пятницу, — С.П.) ощущение праздника: идешь с подругами в белом или красном платье, или с белым браслетом, машешь цветами, тебе незнакомые люди машут, благодарят, машины сигналят…
И в то же время… У Окрестино, где содержатся арестованные, совсем другая ситуация. Большинство ребят всё ещё не отпустили, а их больше 6 тысяч задержали.
И те, кто вышли, — совсем еле-еле шли, с очевидными признаками побоев, кого-то сразу забрала скорая.
Протесты не выдыхаются, это однозначно, у меня ощущение, что люди выходят на улицы более активно, с семьями и детьми. Сегодня [в пятницу] экс-министр культуры вышел к национальному театру в Минске, к протестующим, и в своей речи сказал, что ему очень стыдно за то, что происходит.
Надеюсь, давление людей будет заставлять действующих чиновников переходить на их сторону.
Многие блогеры сейчас сравнивают это с историей мирных протестов в Армении, пишут, чему мы можем научиться.
— Как оцениваете звучавшие в первые дни после выборов высказывания латвийских министров, что европейские санкции нежелательны, так как это подтолкнет Лукашенко к России, или что нам важна стабильность у границ, иначе будет как с Украиной...
— Пожив в Латвии, я понимаю, что забота любого государства — это свои граждане и свои интересы, они будут на первом месте. Поэтому
не осуждаю, что латвийское правительство заботится о том, чтобы на границе было хорошо, без, допустим гипотетически, России и «крымского варианта». Конечно, в Латвии этого боятся.
Европейский Союз, думаю, в принципе заинтересован в какой-то спокойной «буферной зоне».
С другой стороны, я полностью поддерживаю моральный аспект:
разве людям в Латвии лет тридцать назад понравилось бы, если бы Европа так же смотрела на историю с выходом Латвии из СССР? Думаю, не понравилось бы.
С третьей стороны, я понимаю, что Латвия не может контролировать, как эта ситуация будет развиваться. Понятно, что
все были бы заинтересованы в свободной, демократической и независимой Беларуси. И это то, за что сейчас боремся мы.
Но если латвийское правительство в какой-то момент скажет, что оно на первое место ставит интересы своих граждан — ну, что поделать…
— Когда вы жили в Латвии, что-то для вас здесь было непривычным, по сравнению с Беларусью?
— Думаю, как соседи, мы довольно похожи на человеческом уровне. Резких контрастов не чувствовала. Но, конечно, есть нюансы. Особенно сейчас, когда вспоминаю, что
в Латвии, если ты не нарушаешь законы, тебе не приходит в голову бояться полиции.
А здесь и особенно сейчас ты понимаешь, что тебя могут задержать на пустом месте, даже если ты ничего не делаешь, просто оказался на улице — и полиции все позволяется, и суды будут на стороне властей.
— Многие ваши сограждане, у которых была возможность уехать — уехали, в том числе в Латвию. Вы тут получили престижный диплом и хорошую профессию, — были мысли остаться в Риге насовсем? И почему не сложилось?
— Я ехала в Ригу целенаправленно — учиться в конкретном вузе. Я много для этого готовилась. Но у меня не было цели уехать из страны лишь бы куда, чтобы убежать отсюда. Считаю, это неправильный подход. В фильме Юрия Дудя про Силиконовую долину были белорусские предприниматели, и там хорошо сказано:
уезжать надо не откуда, а куда, — с конкретной целью и планом, а не просто потому, что дома все плохо. У меня было так,
и изначально, когда приехала [в Ригу], не было мысли задержаться после учебы надолго.
После первого курса начала учить латышский язык — сначала в вузе, потом на курсах при Рижской думе. Появился круг друзей, в основном латыши, которые по-русски не говорили. И постепенно я начала видеть Ригу, как то место, где я хочу пожить ближайшие несколько лет. Закончив вуз, целенаправленно искала тут работу, выучила латышский.
— Учили язык, даже не думая тут оставаться навсегда?
— Если у каждого человека есть какая-то «суперсила», то моя — это языки. Я сейчас говорю на пяти. Учеба в Латвии была на английском, но латыши вокруг меня говорили на латышском, и я ничего не понимала. В компаниях говорила: я не понимаю, может, по-русски или по-английски? Они отвечали «да, хорошо» — и через пару слов снова переходили на латышский. Я очень сильно злилась, прямо обижалась — думала, они меня игнорируют, делают специально, чтобы я не понимала. Но раз я нахожусь в этой стране, то я посчитала для себя стыдным, что не могу говорить на этом языке. При том, что языки в принципе даются мне легко. И я начала учить.
Плюс личная мотивация: у меня был молодой человек — латыш. Плюс потом латышский мне был нужен на работе, все коллеги были латыши, многие клиенты тоже. Любой язык — это твой актив. И меня задевало, когда мне говорили: зачем ты его вообще учишь, на нем только два миллиона человек говорит? В целом
я даже немного восхищалась тем, как латыши относятся к своей культуре — нам, белорусам, стоит этому поучиться.
— При этом культурный национализм массовому белорусу не близок?
— Большинство белорусов — примерно 80-90% — в своей повседневной жизни привыкли использовать русский язык. Есть семьи, которые супер-молодцы, говорят по-белорусски, водят детей в белорусские садики. Но это меньшинство.
Я говорю по-русски, училась на русском, при этом есть друзья, с которыми говорю на белорусском, и все классно. Но если тебе говорят — ой, это плохо, если ты говоришь на русском, давай, переходи на белорусский — если этот вопрос нагнетается, как в Латвии… Тогда есть немного отторжение.
Тебе кажется, что это слишком. А если это делается через культуру, мягко, чтобы ты сам хотел говорить — тогда все происходит естественно. У нас политическая повестка не может строиться только на националистическом факторе. Белорусы очень мягкие, мы любим свою культуру, но Советский Союз конкретно прошелся по данному аспекту.
— Мои знакомые белорусы говорили мне такую формулу: белорус — это русский без имперских амбиций. Плюс региональные культурные особенности, Якуб Колас и Максим Танк.
— Ой, здорово, что вы Якуба Коласа и Максима Танка знаете! (Улыбается.) Какие я различия вижу? Я профессионально много общалась с россиянами, и в Москве была… Мне кажется, белорусы намного мягче, и не такие резкие в общении. Еще кажется,
белорусы более открытые, чем латыши, но чуть менее, чем русские — где-то посередине. И мы не конфликтные.
Те же фотографии с протестов, где по улице идет колонна людей, и никто не заходит на велодорожку — или ребята, которые разулись, чтобы не испачкать лавочку, на которую встали для лучшего обзора. Еще я не слышу, чтобы люди у нас матом ругались — а в Латвии мне это было немного дико слышать в повседневной речи, в том числе в латышской речи.
Думаю, очень многие белорусы недооценивают себя. Мы достаточно скромные, и когда нам говорят, что мы что-то сделали хорошо, мы, такие, «ой, да ладно, можно было лучше» — примерно так.
— Многие латыши ровно то же самое говорят о себе.
— Мне кажется, у белорусов с самооценкой еще хуже (смеется). Приехав в Ригу и начав учиться в вузе, — там уже изначально, в момент поступления, был очень жесткий отбор — в итоге я увидела, что, если брать ТОП-20 лучших студентов — все белорусы как раз в него и входили. Тогда моя самооценка намного выросла: ага, в крутом европейском вузе я могу делать классные вещи, наравне с другими, с латышами, и не хуже. У меня появилось понимание, что то, откуда ты, — это не всегда имеет большое значение.
— И такого фетиша — «уехать в Европу» — не было?
— Нет. Надеюсь, когда Беларусь станет свободной, об этом — чтобы лишь бы куда уехать, — будет мечтать все меньше молодежи. Раньше об этом мечтали действительно многие.
— Ваши дальнейшие планы — планируете ли возвращаться в Ригу, переезжать в какую-то другую страну?
— Когда Беларусь станет свободной (смеется).
В ближайшее время никуда не собираюсь уезжать. Я здесь чувствую перемены, как гражданское общество наконец формируется,
оно проснулось, появляется самосознание, — это то, о чем я давно мечтала. Я чувствую, что в такое время быть здесь, со своей семьей, с близкими — это самый большой вклад, который я могу сделать.
— А потом?
— Что я еще поеду в Евросоюз — это точно. Не знаю, как надолго. Но сейчас я хочу приложить усилия и убедиться, что тут все будет в порядке. Всерьез о дальнейших планах на жизнь я сейчас не могу думать. Когда находишься в такое время здесь, это такое внутреннее состояние, которое трудно объяснить: невозможно планировать будущую жизнь, когда каждый день думаешь про сейчас, просыпаешься и проверяешь, где твои близкие, все ли с ними в порядке, смотришь по мобильной локации, где сейчас родители… Они как раз работают в центре Минска, где в первые дни забирали людей на улицах.
Я работаю удаленно с европейскими компаниями, и физически могу это делать из любой страны. Вида на жительство в Европе у меня нет. С Латвией меня сейчас связывают только друзья и язык — до сих пор runāju latviski (смеется).