- Для вас юбилейная дата – просто цифра или тянет на обобщение, подведение всяческих предварительных итогов и т. д.?
- На самом деле у меня такой … цифровой идиотизм слегка. Я сразу не могу сказать, сколько лет сестре, маме, мне… Надо высчитывать. В подъезде, где я живу, 17 лет не менялся код, но я могу позвонить мужу и спросить, какой у нас код… С датами у меня сложные отношения. Я три года назад как-то проснулась, подумала, что мне уже 50, посчитала и обрадовалась, что еще нет. Ну, вот, теперь есть. Никакие итоги я не подвожу, ни о чем таком не думаю.
- Я попробую вехи вашей биографии обозначить, а вы меня поправьте, если ошибки будут. Вы родились в Тбилиси, школу закончили в Резекне в 1990 году. С 1990-го по 1994-й учились в Латвийской музыкальной академии имени Язепа Витола на актерском факультете. С 1994 по 1998 служили в Рижском русском театре имени Михаила Чехова, с 1998-го – актриса Даугавпилсского театра.
- Всё правильно. Уточню только: училась я на базе Даугавпилсского театра, и в моей трудовой книжке первая запись – 1992 год, Даугавпилсский театр. Уже на втором курсе на неполную ставку я была принята на работу. Первая роль – цветочница в «Талантах и поклонниках», вообще участвовала в массовках без слов. А 1998 год – это второе пришествие в Даугавпилсский театр.
- Сколько ролей сыграно?
- Я пыталась считать… Первая большая – Антигона в спектакле по одноименной пьесе Ануя. Если считать, что выпустились мы в 1994-м – в августе получается тоже юбилей – 30 лет, то в год я играла одну-две роли, получается не меньше 50…
- И среди них очень много комедийных. Сильные женщины, не всегда счастливые, часто сварливые, мужчина рядом – так себе… Не надоело?
- По молодости мне часто давали ярких стерв, потом пошел, да, целый пласт комедийных ролей.
В каждой стерве что-то свое есть. Я очень люблю спектакль «Джейн Эйр». И когда знакомые говорят: «Ой, ты там такая злая», мне грустно. Получается, за два часа увидели только это. Очень обидно. И как приятно было прочитать недавно другое мнение. Один человек написал в фейсбуке, что увидел в моем образе, как страшно жить без покаяния. Я так хочу это донести, особенно в последней встрече с Джейн Эйр в сумасшедшем доме: как страшно моей героине жить с грузом непрощения, когда ты неприкаянная и нераскаянная; как это съедает эту несчастную женщину, не успевшую полюбить, неправильно воспитавшую дочерей, которые в итоге ее обокрали…
- Давайте попробуем выделить самых значимых режиссеров, с кем вам довелось работать, и роли…
- Ох… Я благодарна всем режиссерам, кто встретился со мной на моем жизненном творческом пути. Кто-то добрым словом, как Феликс Дейч, направлял и подталкивал, кто-то, как Леонид Белявский, ни разу доброго слова не сказал и разносил в щепки, но я теперь понимаю, что и воспитание кнутом – это монеточки в твою копилку.
С Дейчем я в одном спектакле встретилась, там три новеллы. Я в первой играла старушку-маму, сын которой сидит в тюрьме, она приходит его навещать. Молодая тогда была, но меня как-то особо не старили, даже морщины не рисовали. Андрей Шляпков был тюремным надзирателем, помню, как Феликс говорил – найди руки, грубые мужские руки… Во второй новелле я не играла, а в третьей была Коломбиной, чей муж – режиссер, его Вова Дупак играл. К Коломбине приходил молодой артист – Миша Самодахов, и она его охмуряла в каком-то рыжем парике и с большими толщинками.
Мы с этим спектаклем приезжали в Рижский русский театр на гастроли, и бывшие коллеги говорили: «Как Ира-то вес набрала… Как себя распустила…» А ничего, что я в первой новелле худая? Это я в течение часа вес набрала?! Валентина Мацулевича назову, он меня из Риги пригласил в Даугавпилс вернуться. Благодаря ему я встретилась с Раневской в «Вишневом саде». Он такой … мягкий кот был. Вроде требует жесткого рисунка, но как-то умеет всё это мягко расстелить перед тобой.
Очень нравилось в сказках работать с Вовой Дупаком, он был режиссером, писал стихи для песен в своих спектаклях. Актеры на два часа превращались в детей, сидящих в зале, и это был праздник для всех.
С Юрочкой Лосевым хорошо работалось. У нас не всегда случалось единомыслие во взглядах на роль, но он говорил: «Ирочка, я знаю, как ты можешь, ты можешь лучше…» Это когда я иногда хотела на каких-то штампах выехать, чтобы проще было…
Алла Коровкина – прекрасный режиссер. Мой первый опыт работы с женщиной-режиссером. Есть разница. У мужчин прежде всего – дело, логика; у женщин – эмоции.
Ивар Лусис – тоже отличный режиссер, мягкий такой. С Мамедовым – хорошо. Говорили, монстр, шутит на грани фола… Но как-то сразу срослось: «Ну, давай, покажи, что умеешь, прима из Риги…» Меня это сразу развеселило и раскрепостило, делала с Мамедовым «Марию Стюарт».
Семен Лосев еще. В Риге мы работали какое-то время в одном театре, но там не встречались. Встретились в Даугавпилсе. Он очень был скрупулезен в работе. Я играла Рашель в его спектакле «Вся надежда моя…» по «Вассе Железновой» Горького, и если у меня был монолог на страницу, то я знала, что на него уйдет четыре часа репетиции… И за четыре часа еще можем до конца и не дойти. Каждая фраза разбиралась, и каждой искалась своя интонация.
Конечно, Олег Шапошников. Он мне и «Чаек» доверил, и «Джейн Эйр».
У меня вот такой калейдоскоп режиссеров. Все они очень разные, но все классные и очень глубокие.
- От чего и к чему идет Даугавпилсский театр? Я поясню вопрос. Мне приходилось много разговаривать со старшим поколением, увы, все уже ушли в мир иной… Так вот от них часто можно было услышать «Раньше было хорошо, теперь – плохо». У молодых, я вижу, глаза горят, их в труппу приняли, всё прекрасно. Какая уж тут объективность… Вы среднее поколение, я вас делегирую для объективного ответа…
- Ой, я только за себя могу говорить, за поколение не рискну. Конечно, в студенческие годы всё хорошо, хочется репетировать круглосуточно. Ты живешь в общежитии с мышами, на кухне обитает большая крыса, и ты абсолютно счастлив. Лучшего и быть не может. Потом меня пригласили в театр имени Чехова в Ригу…
- Кстати, никогда не жалели, что вернулись в Даугавпилс?
- Вернувшись, я примерно такой вопрос слышала трижды в день. «Что ты здесь забыла?» - спрашивали меня знакомые, встречая на улице. Да мне здесь просто хо-ро-шо. Это мое место. Я помню, как приехала на вступительные экзамены. Папа из Резекне привез на машине, остановился возле педагогического института (ныне Даугавпилсский университет – Rus.LSM.lv), я вылезла из «Жигулей» и поняла – мне здесь хорошо. Я даже точно не знала, где институт, где театр, не знала улиц и т. д., но мне стало хорошо. Сразу. Хорошо с этим воздухом.
В Риге не было такого ощущения. Работа в рижском театре – не первый мой приезд, у меня в Риге бабушка жила, я летом на все каникулы к ней приезжала, но такого ощущения, что хорошо, не было. Я благодарна за четыре года опыта, полезного для молодой актрисы. В Даугавпилсе театр тогда возрождался, закладывались первые традиции; в Риге же всё было прочно и стабильно, со своими примами и премьерами, с устоявшимися традициями.
Каждый старался чему-то научить, даже если тот, кого учат, не очень хочет… Помню, как шла в мягких тапочках за кулисами, и на меня налетели: «Чего топаешь?» Но это был урок: с тех пор за кулисами всегда хожу на цыпочках. Я теперь всему благодарна, но я там не была своей. Держали на определенном расстоянии. Там же параллельно свои студенты были. Ника Плотникова, Леночка Сигова – они тогда учились, вот они и были свои, набранные конкретно для этого театра. Я не стала своей, и когда пришло приглашение от Валентина Мацулевича как бы вернуться домой, я, не раздумывая, вернулась. Именно домой.
- Вернемся к Даугавпилсскому театру…
- Ну, как знают даугавпилсские театралы, через какое-то время наступил сложный период. Вначале всё катилось по рельсам, но постепенно замаячила конечная станция… Безусловно, счастье, что пришел Олег Шапошников, и сложился прекрасный тандем Шапошников – Строде (Рита Строде – член правления Даугавпилсского театра, бывший депутат Сейма и председатель Даугавпилсской городской думы - Rus.LSM.lv). Наши спектакли раскупаются за месяц и больше вперед. Качество постановок высокое, костюмы, декорации – да вы сами всё видите. У меня самое позитивное видение того, как развивается театр.
- Можно иногда услышать: победило шоу, драматическая глубина исчезает…
- Приходите на «Особую породу», на «Чаек»…
- Да я была, поверьте…
- (смеется) Это я всем читателям говорю. Мне кажется, у нас идеальный баланс. Есть серьезные, глубокие спектакли. Но людям иногда нужно и просто отдохнуть в наши непростые времена.
- А страсть к лицедейству у вас от деда? Я прочла, что Левон Кешишев был режиссером Армянского драматического театра в Ереване.
- Да, он погиб на войне, когда папе было три года. Наверное, гены дают о себе знать. Я родилась в Тбилиси, там в педагогическом институте учились мои родители. Потом семья папы переехала в Ереван, папа мой – армянин, мама – русская, в бабушке по маминой линии была украинская кровь. Я давно не бывала в Тбилиси, наверное, последний раз, когда еще в школе училась. А так – мой дом Латвия.
- Если вам в спину бросят – провинциальная актриса, что ответите?
- Ну, да, я провинциальная актриса. Была столичной, но назад не стремлюсь (смеется).
- Что хочется сыграть? Я даже не конкретные роли имею в виду, а скорее стихию, в какую готовы погрузиться. Насколько вам близки роли вроде той, что в «Скотном дворе»?
- Когда-то я хотела сыграть Анну Каренину, но уже не хочу. Возраст не тот. Я и Багиру в «Маугли» хотела сыграть, думаю, тоже в силу возраста не стоит. Вот Аркадина – мое, ей ведь чуть за сорок…
Когда мне позвонили и сказали, что я буду конь Боксер в «Скотном дворе», я не сразу поверила. Но я люблю всех – и Раневскую, и Аркадину, и коня Боксера… Еще из несбывшегося – Федор Михайлович Достоевский, Наташа из «Униженных и оскорбленных» и Настасья Филипповна из «Идиота»… Им тоже, увы, не 50 лет…
Самое главное, чтобы режиссер понимал, куда ведет актера. Актер всё-таки – краска, картину рисует режиссер, ты ему помогаешь; и желательно, чтобы твой цвет был точным. Мне было понятно, куда нас вели в «Скотном дворе». И мне очень нравилась моя «семья» - дочка Молли, которую играл Марк Шелутко, и моя жена Клевер, ее играл Мирослав Блакунов. Очень там интересно всё было. Мы сами писали монологи, многое придумывали. Я вот придумала, как Клевер дышит в больные уши Боксера, он плохо слышит, поэтому у него замедленная речь, и ему проще работать, чем ходить на собрания, где Наполеон много говорит.
- Вы художник, живущий в «башне из слоновой кости», или живо откликаетесь на то, что вокруг происходит?
- Трудно не откликаться. Другое дело, что приходится себя немного вырезать из этого информационного поля, иначе можно сойти с ума.
- Вам не кажется, что в Латвии уничтожается русская культура?
- Это так грустно… Что-то далекое, забытое начинают доставать… Мне не хочется об этом говорить, но то, что происходит, не вызывает позитивных реакций. Всё смешалось в одну кучу: и русский язык, и русская культура, и война в Украине. Мне кажется, это абсолютно разные вещи.
Я помню, как 24 февраля 2022 года началась война, а 26 февраля у нас была репетиция такой залихватской комедии «Отчаянные домохозяйки». И мы приходим на репетицию и не понимаем, как сейчас шутить… Все были эмоционально скованны. Потом – спектакль. Зал стал откликаться, и тут как-то очень остро пришло понимание важности и нужности нашей профессии. Сейчас она нужна как никогда, нас ведь пытаются по-разному разобщать, в том числе и используя языковой код… Мне кажется, театр – то место, которое склеивает, забинтовывает, утешает, дает надежду. Иногда и отвлекает, развлекает, поэтому – спасаемся театром. Я, как Мюнхгаузен, сама себя часто вытаскиваю за волосы. А как иначе?...
