Детали известны: с родственниками и близкими Юрис поехал на Лиго на озеро Звиргзду, погрузился с аквалангом. Сын Подниекса увидел отца, вынырнувшего из озера уже без маски, Юрис что-то воскликнул и уже ушел под воду насовсем. Еще долго ходили версии, что гибель 41-летнего Подниекса - работа неких спецслужб, месть чеченцев и т.д.
В конце концов, основания для таких версий были. У журналистов есть такая фраза: «Что такое гениальный журналист? Это человек, который в то время, как падает мост, стоит под этим мостом и пишет об этом репортаж». Подниекс был гениальный журналист, он попадал в такие ситуации, происходившие здесь и сейчас, которые сразу же становились историей. И материалом для исследований различных серьезных организаций.
Одна история с расстрелом его съемочной группы во время баррикад января 1991 года чего стоит!
А ведь были еще поездки в Нагорный Карабах, различные горячие точки. В чем-то Подниекс был тем, кого сегодня называют «стрингером» - человек, ради денег рискующий жизнью в горячих точках. Но дело в том, что Подниекс был изначально намного больше, чем журналист. Он был, несомненно, художником и настоящим человеком кино. В одном интервью он рассказывал, как в молодости, когда не было места в машине, везущей группу на киносъемки, он мог пройти пешком десятки километров, лишь бы попасть в дремучий лес, где создавалось кино.
А летом 1992-го как-то разом завершилась эпоха. За полгода до этого рухнул Советский Союз. Латвия стала независимой и... в ту пору стала какой-то совершенно одинокой. Не было нравственных ориентиров. Кроме таких, например, как Юрис Подниекс, который уже к своим сорока давно был по сути человеком мира (да и к тому времени этот мир объездивший основательно, в отличие от простого пост-советского человека). Или таких, как выдающийся кинорежиссер и артист Гунар Цилинский. Мистика: в одно лето сперва утонул Подниекс, а затем и Цилинский.
Позади осталась юность с ее ставшим классическим вопросом «Легко ли быть молодым?», вопросом, который стал названием самого известного документального фильма Подниекса и который стал одним из символов не только латвийского кино, но и времени, в историю вошедшем под названием «перестройка».
В памяти осталась Вия Артмане, рыдающая над закрытым гробом во время прощания с Подниексом в Домском Соборе 4 июля...
Что было, если бы Юрис остался жив? В конце концов, сегодня ему было бы всего 66 лет. Наверное, стал бы депутатом Сейма (говорят, незадого до гибели уже были ему соответствующие предложения).
Но все-таки судьба - такое понятие существует. Подниекс был человеком, ведомым свыше, сейчас это понимается особенно отчетливо.
Это было лет десять назад, когда я оказался в гостях у нашего выдающегося художника Арнольда Плаудиса, вместе с лидером кинофорум «Арсенал» Аугустом Сукутсом. Посидели, пошли в баню. Там в предбаннике, где был накрыт стол, на полке стояла початая бутылка водки «Столичная». «Ее не трогай, это Юрис оставил...», - сказал Сукутс.
Подниекс был в этой бане, искупался в озере Лангстини, немного выпил и сказал, что еще вернется. Это было за несколько дней до его гибели в озере Звиргзду... Коллеги ждали...
Несколько фрагментов из интервью Юриса Подниекса газете «Диена» 20 апреля 1991 года.
«Меня всегда пугал стрелок с завязанными глазами Карлиса Зале на Братском кладбище. Я очень не хотел бы, чтобы меня ослепила национальная идея, идея нашей независимости».
«Когда после январских событий в Риге я снимал на базе ОМОНа, многие восприняли это, как предательство, где-то в прессе появилась едкая реплика, что Подниекс жал руку омоновцу, на моей лестничной клетке кто-то написал «Подниекс – Невзоров». Мне было важно быть там, видеть, что в них, что в их глазах, отодвинуть от себя желание схватить автомат, и, отправляясь к ним, вместо автомата взять кинокамеру».
«Важно, чтобы в хор объединились люди, которые могут устоять против ветра и поодиночке, которые могут быть свободными и сами по себе, независимо от тех, кто находится рядом».
«Я встречался со смертью и раньше, но теперь, когда Андрис умер у меня на руках, это было так близко, так непосредственно касалось меня, словно бы вместе с ним убили и меня. Теперь я к этому совершенно готов, я больше не оцениваю себя так высоко. Я всегда думал о смерти. Еще Микеланджело писал, что она - единственный стимул, единственный ориентир реальности».
