— Эллада, какое у вас образование?
— Училась в Лиепайском педагогическом институте: поступила в 1987-м, то есть, в Советском Союзе, окончила в 1992-м, в свободной Латвии, по специальности «дошкольная педагогика и психология».
Пыталась найти работу, но мне откровенно сказали, что русские школы и детсады у нас закрываются, и места мне не найдется.
Через год поступила на теологический факультет Латвийского университета, где проучилась полтора года, а затем с мужем и маленьким сыном уехала в Америку. Муж получил стипендию латышского американского фонда, который был создан для подготовки теологов-преподавателей в рамках программы Всемирной федерации лютеранских церквей, помогающей странам, в которых были какие-то религиозные преследования или по иной причине возник недостаток кадров.
Мы уехали в Чикаго. Там я два года изучала английский, а в 1998-м поступила в магистратуру в Лютеранскую школу теологии, где на тот момент защищал докторскую муж, теперь уже бывший. Это одна из семи теологических школ разных конфессий, сосредоточенных в одном районе Чикаго. Фактически ты можешь из одной школы за десять минут добраться до другой. Там же находится и Чикагский университет, на территории которого мы жили. Все эти вузы объединены в Ассоциацию теологических школ Чикаго, и студенты каждого из них, включая университет, могли посещать любые лекции и мероприятия и пользоваться библиотеками во всех восьми, чем я активно и пользовалась.
Я выбрала направление междисциплинарных исследований «гендер и религия». В результате получила степень, которая в Латвии, как и в Англии, признается как «магистр теологии», а в США называется Master of Divinity и дает мне право проповедовать. Наша школа поддерживала борьбу за гражданские права, и упор был на социальную справедливость, развивалось движение в поддержку ЛГБТ-пасторов, хотя в церкви эти вопросы до сих пор не решены.
Там, в Чикаго, ковались так называемые агенты перемен.
Поэтому у меня появилась возможность осознать и принять свою идентичность.
— То есть, вы — женщина-пастор?
— Да, я и работала в течение двух лет в США, можно сказать, проповедником на фрилансе. Когда я окончила штудии в магистратуре, у меня появилась возможность продолжить изучение теологии в докторантуре, даже нашлись спонсоры, которые этого очень хотели. Нужна была всего-навсего подпись главы церкви, в которой я изначально состояла.
Я встретилась с архиепископом Ванагсом, объяснила ему ситуацию и попросила подписать мое заявление. Он мне любезно отказал, заявив, что «ему не позволяет совесть», поскольку, по его мнению, женщин не только нельзя рукополагать, но они не должны даже и разбираться в теологии.
Я надеялась, что Латвийская [лютеранская] церковь в США встанет на мою сторону, но там по политическим соображениям этого делать не стали. Мне пришлось вернуться в Латвию без докторской степени. В то время магистерская степень давала право преподавать в вузе, и в 2003 году я стала вести курс «Гендер и сексуальность в новых религиозных движениях» на теологическом факультете Латвийского университета (моим работодателем при этом был Центр гендерных исследований). Длился он один семестр, ко мне приходили студенты с разных факультетов, заинтересованные в теме. Из набранных в начале 20 человек к концу осталось 14, что, в общем, хороший показатель. Однако прожить на доходы начинающего вузовского преподавателя было невозможно. Я переключилась на английский для частных клиентов. А в 2008-м уехала в Англию, в Манчестер. Немного позже ко мне присоединилась моя спутница, затем сын и дочка.
— От кризиса бежали?
— Нет. Я чувствовала давление общественного мнения
в связи с моей сексуальной ориентацией. И в кругу близких, и среди знакомых, да и не в каждом рабочем коллективе можно было позволить себе быть открытым геем, приходилось жить с оглядкой. Это нельзя назвать полноценной жизнью.
Мы уже знали, что в Англии можно найти работу, и что геев там не дискриминируют. Это регулируется с помощью эффективного правового механизма: просто обращаешься в полицию, анонимно. Притеснения, оскорбления квалифицируются как «преступления ненависти» (hate crime) и расследуются по ускоренной процедуре. На трудовые споры оперативно реагируют профсоюзы. Справедливость восстанавливают очень быстро, люди чувствуют себя защищенными.
Я сразу попыталась устроиться по специальности, пастором. Лютеранская церковь в Англии маленькая. Там, говоря секулярным языком, мне бы не досталось рабочего места. Мне предложили волонтерство, но я нуждалась в заработке. Я обратилась в Англиканскую церковь. Это мощная и влиятельная организация. Мне предложили год интернатуры, а затем возможность рукоположения. Но, поработав там, я сняла свою кандидатуру. Мне бы пришлось скрывать мою сексуальную ориентацию, но даже и просто из принципа я не смогла бы работать в организации, с политикой которой я не согласна.
— Гомофобной политикой?
— Полностью гомофобной ее назвать нельзя, но она довольно лицемерна, потому что, с одной стороны, церковь дружелюбна к геям-прихожанам, а с другой — для открытых геев определенные посты в ней закрыты. Эти вопросы открыто дебатируются и церковь по ним расколота. Однако для сохранения ее целостности принимается административная линия большинства.
Я, уехав от дискриминации из Латвии, не захотела в Англии идти именно туда, где она, по стечению обстоятельств, тоже есть. И вот мы, два магистра, теологии и филологии, поступили работать горничными в гостиницу.
Мы сорвались и поехали, не разузнав точно, куда, и попали в Салфорд, который славится как самый расистский район Манчестера (центр же совершенно космополитичен). Мало того, устроились в гостиницу, в которой время, кажется, остановилось в 50-х годах прошлого века. Даже должность наша называлась не room attendant (уборщик помещений), а maid (служанка), что само по себе содержит признаки сексизма. К нам и относились соответственно. Проблему усугубляло то, что мы попали туда в самый разгар кризиса, который вызвал рост расистских настроений. Мы отличаемся от англичан по внешнему виду, манере одеваться и двигаться. Поэтому столкнулись с враждебностью со стороны коллег, начальства, прохожих, нам орали вслед на улицах, кидали в нас землей. Есть еще такая деталь: приезжему из Латвии сразу приходится столкнуться со специфическим британским юмором — на грани оскорбления. Это целое искусство — понять, когда собеседник настроен враждебно, а когда дружелюбен.
Руководство устроило нам настоящую травлю, и, в конце концов, уволило мою спутницу. Угроза потерять место нависла и надо мной. В частности, за то, что в обеденный перерыв мы говорили по телефону на непонятном им русском — якобы мы можем замышлять плохое. Если к тебе относятся иначе, чем к англичанину, явно хуже — это повод для иска по обвинению в расизме.
Мы обратились к марксистам
в «Ресурсный центр для безработных и Салфордской общины». Это было чистое везение: вывеску этой организации случайно обнаружил по пути на работу коллега-англичанин. Первое, с чем ты сталкиваешься, приезжая в Англию —отсутствие какой-либо информации на сайтах официальных или правозащитных организаций, и даже представители власти выдают справки неохотно и обрывочно.
В 80-90-х, на волне очередной кампании, таких правозащитных организаций было основано много. Однако рабочее движение сошло на нет, и теперь осталась всего одна. Она получает какие-то деньги из муниципальных или европейских фондов, но в большой степени держится усилиями волонтеров.
Люди бескорыстно работают за идею, потому что любят людей и справедливость.
Мы узнали от правозащитников, что историй, подобных нашей, было много, иногда люди теряли крышу над головой и даже погибали на улице от удара ножом. Они объяснили нам наши права и помогли составить заявление. В результате работодатель вынужден был восстановить мою спутницу на работе и выплатить ей компенсацию за вынужденный простой.
— Вы попали из огня да в полымя?
— В Англии действительно никого не волнует, какая у тебя сексуальная ориентация. В Манчестере прекрасная gay village, около трех десятков баров и дискотек, их посещают и гетеросексуалы. Мы думали, что мы, как европейцы с высшим образованием, имеем отличные шансы, но ошиблись. Нас там видели исключительно как выходцев из Восточной Европы. Ключевой вопрос : Where are you from? — «Откуда ты?». И ты уже чувствуешь по его интонации второй вопрос: «Зачем ты сюда приехал?»
Иногда мы представлялись как русские. Русская мафия, Путин — это вызывает уважение.
Общественное сознание регулируется СМИ, насколько нация представлена в новостных блоках, настолько она узнаваема в обществе. Латвию никто тогда не знал. И сегодня
«поляк», «чех», «литовец» — это такой ярлык, который стирает все остальные твои идентичности,
при том что старые сообщества иммигрантов — пакистанцев, индийцев, китайцев — воспринимаются более благосклонно.
Британское общество вообще, по сравнению, скажем, с американским, очень закрытая система, не дружественная к иностранцам. Накануне 2004 года опросы выявили в Англии большее число противников расширения ЕС на восток, чем в других старых странах Европы. Правила трудоустройства «новых европейцев» отличались от правил приема немцев, французов или испанцев: за разрешение на работу нам в 2008 году приходилось платить пошлину в 90 фунтов. Я подала энное число заявлений, и вначале многие потенциальные работодатели требовали, чтобы я предоставила разрешение на работу, потому что не знали, что Латвия входит в состав Евросоюза. Работа, которая достается таким, как мы, не требует никакой квалификации, какого-то знания языка. В Англии не признают нашего школьного образования. Если ребенок окончил в Латвии 9 классов, он не может автоматически поступить в колледж.
— Как изменились настроения в обществе накануне и после референдума?
— После референдума стало страшно выходить на улицу. В нашем районе в окнах стояли плакаты Remain или Leave, общество кипело, и уже
на второй день после референдума в польском квартале на двери приклеили таблички «Паразиты».
Обидели даже пакистанцев, которые живут в Англии нескольких поколений. Однако было и противоположное течение: сторонники европейского выбора прикрепляли на одежду значки, чтобы любой иммигрант, выходец из Восточной Европы мог обратиться к ним за помощью или пожаловаться на притеснения. В манчестерском трамвае произошел инцидент: американского журналиста опознали как приезжего и грубо оскорбили. После этого
в городе возникло движение: англичане подходили к иммигрантам и предлагали заключить их в объятия. Выходя на улицу, ты не мог предугадать, обнимут тебя или кинут камень.
— Расскажите об организации, в которой вы сейчас работаете.
— Это благотворительная организация Europia для помощи выходцам из стран Восточной Европы, входящих в ЕС. У нас есть курсы английского языка и юридическая помощь, все бесплатно. Europia была зарегистрирована в 2009 году, но до сих пор мало кто о ней знал, зато после референдума она оказалась в эпицентре событий. К нам приходят люди в связи с проблемами с жильем, с работой и прочим. Увеличилось число звонков на наш телефон с сообщениями о «преступлениях ненависти». Наша организация является посредником между жителями и полицией. Нам звонят потерпевшие, свидетели (анонимно) и добровольческие организации, представляющие интересы каких-то групп, например, общества помощи инвалидам, бездомным, престарелым или молодым семьям. Дело в том, что мы занимаемся всеми проблемами выходцев из Восточной Европы, у нас есть волонтеры-переводчики со всех языков стран этого региона.
— Какой эпизод вы считаете началом своей истории дискриминации?
— Моя история началась уже с 1989 года с подъемом антирусских настроений в Латвии.
В 1992 году научный руководитель предложил мне использовать дипломную работу как основу для магистерской по только что введенной новой системе. Ее даже не стали рассматривать, потому что она была написана по-русски студенткой с русского потока, несмотря на мою фактическую билингвальность.
По той же причине меня не приняли в 9-месячные курсы переквалификации, которые готовили дошкольных психологов и дали бы мне право практиковать частным образом.
Мне не выдавали ключи от аудитории, подозревая, что мы можем устроить там собрание ячейки Интерфронта,
хотя я не имела к этой организации никакого отношения. Мне кричали вслед: «Убирайся в Россию!» Я жила в Латвии с 8-ми лет и не имела права на гражданство. Это наложило серьезный отпечаток на всю мою жизнь, ведь фактически я столкнулась с несправедливостью на государственном уровне, против которой не могла апеллировать ни к какой инстанции. Я сдала на гражданство в общем порядке, но эта процедура, да и сама такая необходимость были для меня унизительны.
Это вызвало тяжелые отношения со всеми властными и официальными структурами на протяжении всей жизни. И после референдума в Англии ко мне вернулись эти ощущения, ожидания того, что тебе в спину крикнут «убирайся!». Посмотрим, как с нами поступит Англия.
