В местной школе латышский — официальный учебный предмет с 2000 года. Изучать ли латышский или какой-то другой предмет по выбору — решают сами ученики. Латышский обычно выбирают дети из латышских семей, но учат его и школьники, не имеющие латышских корней. Этот язык учат как иностранный, потому что дома ни одна семья по-латышски не общается, хотя старшее поколение и знает латышский.
Башкирия была одним из пунктов переселения латышей в XIX веке — люди искали свободные земли. Илона поясняет, что о сибирских латышах известно куда больше, чем о башкирских, хотя переезжали они совсем по другой причине — из-за репрессий.
Башкирские латыши оседали в этих местах задолго до независимости Латвии, но в их среде был интерес к родным местам предков, и в 50-70-е многие в Латвию возвращались. В последние годы уже нет желающих вернуться.
По словам Илоны, в Бакалдине и райцентре Иглино латыши прежде были доминирующей национальной группой, они поначалу жили как на родине — по хуторам, и только с приходом советской власти их согнали в деревни.
«Неоднократно я слышала, что русские и башкиры выучили латышский. А сегодня эта латышскость — она как золотая брошка, которую изредка надевают — «я другой». Но в действительности, если это не считают нужным сохранять и передавать своим детям, это не имеет значения. Тогда, когда гости приезжают — могут поговорить. К тому же дети считают себя русскими», — рассказывает Илона.
Основная этническая группа среди населения Башкирии — башкиры, но вопрос национальных меньшинств здесь важен и учитывается: ведь в Башкирии живут люди разных национальностей, поэтому у меньшинств есть культурно-исторические центры, у некоторых даже по несколько.
— Для латышей в Сибири национальность была и остается большой ценностью. А предмет ли для гордости сегодня — жить в латышском или немецком поселке? Как с этим в Башкирии?
— Это когда-то было важно, теперь нет. Для латышей это было важно лет 70 назад. Теперь неважно; однако косо смотрят, если кто-то берет в жены башкирку или татарку. О таких браках говорят гадости и выражают надежду, что дети не будут походить на татар или башкир.
— У тебя есть ощущение миссии от работы там?
— Этот вопрос часто задают. Нет, я езжу как на работу, которая мне нравится, которая для меня важна. Обучая латышскому языку, прививая понимание латышской культуры и традиций, рассказывая о Латвии, я детям даю лучшее, что у меня есть, потому что это — действительно лучшее. Всегда детям говорю, что они особенные, потому что знают больше других, и что они особенные для меня, потому что нас объединяет нечто общее. Я в них стараюсь пробудить принадлежность ко всему латышскому — если латышей всегда ассоциировали с трудолюбием, интеллигентностью, цветочками у домов, культурой, то осознайте, что в вас этот ген тоже есть — стремиться учиться, создавать вокруг себя красивый мир, жить в красивом мире. Это в вас есть! Хоть немножечко, но в вас это есть! С гордостью примите это!
— А ты эти позитивные вещи видишь в родителях своих учеников?
— Нет.
— Веришь, что это можно пробудить?
— Да. Потому что тебе с чего-то нужно брать пример. Я не знаю, что произошло с тамошними латышами, но все перевернулось с ног на голову. У меня по соседству жила тетя Милда — Милда Вецис, она всегда прямо говорила, не думая, грубо ли это или задевает ли других. Так вот, она говорила, что башкиры народ бродячий, сошли они с гор, жили в юртах — овец выпустят пастись, те всё съедят, и дальше двигаются. А латыши-де их научили работать, картошку сажать, хлеб печь — всему, всему научили.
Сейчас я так скажу: у меня чувство, что от тех трудолюбивых латышей ни одного трудолюбивого не осталось. А в башкирах, которых они якобы научили, теперь есть всё хорошее, что присуще латышам — цветочки, ухоженные подворья.
— У башкир хозяйство ухоженнее латышского?
— Лучше многих, однозначно.
— Ты усматриваешь в этом тенденцию?
— Да, тенденцию. Одна тамошняя немка, вышедшая за латыша, сказала: «Вы — не те латыши, которых я знала до того, о которых мне рассказывали, о ком я читала». Я думаю: что с вами, латышами, случилось?
— Есть ли какие-то латышские традиции, которые они соблюдают?
— Больше нет. Раньше говорили — «был у бабушки, елочку зажигали». Теперь бабушек уже нет.
— Есть ли семьи, где говорят по-латышски?
— Больше нет. Есть семьи, где могли бы, но нет, не говорят.
— Как родители относятся к тому, что дети учат латышский язык?
— Когда я начинала работать, детям приходилось серьезно учиться, домашние работы делать, а теперь родители говорят, что они не заинтересованы так много труда вкладывать в латышский — лучше в русский.
Сейчас 23 ребенка, так много еще никогда не было. Может, столько потому, что есть кое-какие бонусы — для лучших учеников, деньги жертвуют уехавшие из Башкирии латыши, и второе — раз в год есть возможность вместе с детьми куда-то поехать, это обеспечивают разные проекты — мы ездили в Аугшбебри (в Омскую область), в Латвию, Москву. Это дает возможность ездить туда, где есть латыши, говорить по-латышски.
— Ты полмира проехала, чтобы учить других латышскому, стараешься пробудить всё лучшее, что в них есть — масштабы задачи огромные.
— Если я там представляю свой народ, то важно показать его с лучшей стороны, чтобы не было такого, что о латышах думают так, как о них в их новостях показывают.
— А они с тобой говорят об этом — об увиденном в новостях?
— Я с ними в дискуссии об этом не вступаю. Отношение порой уничижительное.
Три года назад меня вызвали в полицию. Это учреждение напомнило Угловой дом (здание КГБ в Риге. — Прим. Rus.lsm.lv): узкие, темные коридоры, открываешь дверь, там сидит улыбчивый человек в форме,
он любезен и вежлив, объясняет, что у Латвии с Россией нехорошие отношения, поэтому нужно знать, какие элементы находятся на их территории. За полтора часа спросил всё, что у человека можно спросить: семья, работа, зачем с тем-то и тем-то была коммуникация, имя-фамилия, электронная почта, с кем общалась.
В этом году прокуратура затребовала мой договор, личное дело, объяснительную, зачем ко мне ездят учителя, что делают.
— Тебя эти дела не пугают?
— Нет, я не привыкаю ни к чему, к чему не надо привыкать. Я об этом информировала Агентство латышского языка, посольство, руководителя Конгресса российских латышей Лауму Власову.
Я чувствую себя защищенной — Латвии небезразлична ее гражданка в России.
— Как ты вошла в учительский коллектив? Ты работаешь иначе?
— Да, по-другому. Во-первых, я Илона, а не Илона Волдемаровна. Я детей приглашала к себе домой. Особенно ансамбль, занятия которого проводятся после уроков. Я им подарки дарила и сладости возила из Латвии, они мои маленькие друзья. Если рот перепачкан — даю салфетку, если рубашка грязная — объясняю, что ты уже достаточно большой, чтобы о ней позаботиться. Я и детям себя позволяю учить: как что неправильно скажу или напишу по-русски, они меня поправляют.
Вначале я была одна из тех учительниц, которые через год уезжают. Теперь нет, теперь и у меня открытые уроки, как у других педагогов в школе, и по латышскому мне нужно проводить такие же контрольные, как по другим предметам.
— Что входит в твою работу?
— Латышский, кружки фольклора, дважды в неделю хожу к семье Зверсов учить их сына латышскому. Его мама немка — хочет, чтобы ребенок говорил по-латышски, но его отец с ребенком по-латышски не говорит. Дважды в неделю — банные вечера, баня не душ, на подготовку требуется время.
Нужно работать и по субботам — теперь, с сентября, больше не будут по субботам учиться, но я 10 лет работала по шесть дней в неделю.
— Ты сейчас строишь планы на будущее?
— Человек предполагает, а бог располагает. Физически чувствую, что трудно, потому что я одна. В последние годы я приглашаю к себе учителей, которые могут сделать жизнь школьников интереснее.
— Что происходит с детьми, окончившими школу? Прошло 10 лет — ты видишь плоды своего труда?
— Ни у кого не было интереса к латышскости. Есть один 14-летний парнишка, когда мы осенью были в Аугшбебри, он сказал, что хотел бы учить латышский; но это нелегко. Речь о том, что его некому будет поддержать. Он в прошлом году на Праздник песни не поехал, потому что родители ему паспорт не сделали. Я говорила, пусть скажут мне, если денег нет, но они не сделали. Я бы помогла, я уже много раз семьям помогала, но родители не сказали.
Два раза мы с детьми были в Латвии на Празднике песни. Были такие, кто нашел деньги на визу и паспорт. Я не мама, но будь у моего ребенка такая возможность — я нашла бы деньги. Это огромная борьба с родителями, я начинаю уставать.
Я больше думаю о детях, что у них есть шанс получить нечто большее, чем у их одноклассников.
В лучшем случае мои ученики пошли учиться в университет — или вообще дальше учиться.
На праздник Лиго стараюсь собрать вместе прежних участниц ансамбля, и я рада, что они хотят хотя бы раз в год надевать народные костюмы.
— Мне доводилось слышать мнения, что такое оживление латышскости в латышах, живущих на чужбине, не нужно, лучше пусть их оставят в покое и дадут интегрироваться в местную культуру. Ситуация все же несколько абсурдная: у ребенка дома отец-латыш и мать-латышка, и из Латвии приезжает учитель, чтобы ему это сказать.
— В известной степени это так, но моя работа может быть детям весьма полезна, потому что я могу сделать то, что не сделали в семье. Дергать? Я не считаю, что это дерганье.
Я хочу показать, что можно жить иначе — милые, дорогие, золотые мои, можно жить иначе!
