ПЕРСОНА
Лейла Махат, современный казахстанский художник, общественный деятель, куратор, галерист и поэт. Родилась в городе Балхаш. Училась в Алма-Атинском театрально-художественном институте, Ленинградском Государственном академическом институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина (мастерская Г.И. Суздалевича), Музейной Академии муниципалитета города Берлина, Свободном университете Берлина (Freie Universitat Berlin).
Доцент кафедры живописи и скульптуры Казахского Национального университета искусств, доктор философии в области изобразительного искусства, председатель кураторского совета Центра современного искусства «Куланши». Почетный член Академии изобразительных искусств (Прага, Чехия), профессор кафедры дизайна Казахстанско-Российского университета (Астана, Казахстан).
Обладатель множества наград, в том числе медали имени Франца Кафки за вклад в развитие культуры и искусства (Прага, Чехия), диплома Азиатско-Тихоокеанского объединения живописцев (Токио, Япония), награды «За заслуги в развитии культуры и искусства» Международной парламентской ассамблеи (Москва, Россия). Лауреат Европейского союза искусств.
Персональные выставки проходили в Казахстане, Турции, России, Италии, США, Японии, Индии, Китае, Германии, Молдове, Бельгии, Нидерландах, Венгрии, Чехии, Великобритании, Сингапуре, Бангладеш, Австрии, Словении, Лихтенштейне. Теперь к списку добавилась Латвия. Картины Лейлы Махат находятся в коллекциях Государственного музея изобразительного искусства им. А. Кастеева, Музея Первого Президента, Музея современного искусства, в музеях Германии, Турции, Молдовы, а также в частных коллекциях Казахстана, Турции, Германии, России, Великобритании, Бельгии, Индии.
В связи с работой мужа-дипломата в последнее время много живет в Вене. Мать четверых детей.
На открытии Лейла Махат поблагодарила Лиепайский музей за приглашение: «Для меня, как и для каждого художника, важно быть востребованным. Дом у человека в голове, но в голове у меня то, что вы видите здесь. А здесь — Казахстан, горы, степи, лошади. И цвета, с которыми мы растем...»
Место встречи — Тель-Авив
— Вы впервые в Балтии вообще и Латвии в частности. Как получилось, что первая поездка и выставка — в Лиепае?
— Мы познакомились с директором Лиепайского музея Даце Карклой на фестивале современного искусства в Тель-Авиве. Я приехала туда как художник и галерист, она — как директор музея. Нас автобусами возили по музеям и галереям. А потом, уже после фестиваля, я неожиданно получила мейл из музея Лиепаи с приглашением устроить тут выставку. Конечно, для меня это круто, это очень значимо для каждого художника — быть приглашенным в музей. Правда, подготовка заняла немного больше времени, чем мы рассчитывали, думали, что выставка в прошлом году будет, но, мне кажется, сейчас даже лучше, потому что весна и апрель.
Города и страны
— И как впечатления от балтийского города? Вы сказали, что были в странах на берегу Балтийского моря только один раз и «с той стороны», в Ростоке.
— Каждый город по-своему уникален, и в то же время, все города похожи друг на друга. Потому что город не состоится без любви жителей к нему. А здесь я ее чувствую очень много, и меня даже умиляют такие детали, которые не бросаются в глаза, например, ноты на тротуаре (так в Лиепае отмечен туристический маршрут «Как по нотам» — Л.М.), скамеечки какие-то, малые архитектурные формы, когда вдруг понимаешь, что это скульптуры, а не просто обыкновенные предметы.
Мне очень нравится, что людям не безразлично, где они живут.
Это место, которое любят, и это классно. Особенно сегодня, когда ты видишь, какие сумасшедшие миграционные процессы происходят, и это больно.
Родину нельзя любить абстрактно, ее надо любить предметно — нотами, скульптурами, клумбами, деревьями...
— Вы учились дома, в Питере, в Берлине, работали и жили в Турции, в Германии, в Австрии. Обычно, когда куда-то приезжаешь, что-то удивляет абсолютной непохожестью, а что-то вызывает реакцию — «совсем как у нас!». Было такое?
— Я же кочевник. И не только по крови, но практически и по образу жизни. А для кочевников самое главное — принимать мир таким, какой он есть. Поэтому я открыта ко всему. Но эта открытость... К примеру,
почему кочевые народы сохранили свою культуру? Потому что мы ко всему открыты, но при этом очень стараемся сберечь свое.
Поэтому я готова принять для себя любые новые какие-то вещи, как эстетику, как культуру, как какие-то новые процессы. Но при этом я всегда буду оставаться казашкой. И это с одной стороны облегчает встречу с другой культурой, а с другой — предполагает немножко отстраненный взгляд. Так может показаться. Но мне комфортно везде.
— У вас, как у художника, часто возникает мысль — «вот это место надо бы запечатлеть»? И что в этих местах должно быть, чтоб зацепило?
— Запечатлеваю очень часто. Если говорить конкретно о Лиепае, я обязательно сделаю работы, связанные с пляжем — потому что безбрежность моря, дюны, растения, которые вопреки всему из песка вырастают. Мне кажется, что там какая-то совершенно сумасшедшая энергетика.
Об искусстве и корнях
— Недавно один художник мне сказал, что современное искусство интернационально и космополитично. Вы с этим согласны?
— Мнений много, конечно. И они все, надеюсь, искренни. Периодически художники говорят — мол, «живопись умерла». ... Я не люблю громкие фразы. Вот что значит «интернациональное искусство»? Для того,
чтобы сделать интернациональное искусство, нужно, чтобы в этот «интер» вошли нации.
То есть для того, чтобы что-то дать миру, ты должен, прежде всего, сам из себя что-то или кого-то представлять. Поэтому мне кажется, что без корней культура невозможна. Соответственно, и искусство просто невозможно. Ведь все самые прекрасные вещи, которые есть в нашей жизни, впитываются с молоком матери. Шаблонная фраза. Но это всё с нами с детства. Это какие-то нерушимые вещи, к примеру, обустройство быта, цвета, которые характерны для того или иного региона или общества, обычаи, традиции... И если у тебя этого нет, то это очень грустно. А если есть, то ты чувствуешь себя защищенным, полным и цельным. И ты можешь делать то, что... да хоть велят небеса! Если у тебя есть потребность создавать, творить, но у тебя есть вот такой бэкграунд, опора — в виде бабушкиных сундуков или дедушкиных садов, это, мне кажется, делает человека намного сильнее.
— То, что делают сейчас ваши братья и сестры по искусству — оно более национально или космополитично?
— Если честно,
не всегда понятно, что делают братья или сестры, особенно если говорить про contemporary art...
Иногда мне кажется, что просто для того, чтобы привлечь внимание, иногда — что так надо было человеку, может, болит у него и надо вылить это все. Иногда просто никаких эмоций не возникает. Но когда красиво и это цепляет, и ты хочешь смотреть и возвращаться... Не зря же люди ходят в музеи, несмотря на то, что уже в нем были, и видели эти работы, но все равно туда тянет и люди периодически туда возвращаются. Это говорит о том, что они настоящие. А когда создавались эти вещи, о таком понятии как глобализация или интернациональное искусство, создатели этих картин вряд ли думали.
— Сейчас в странах Восточной Европы, к примеру, в Польше, Венгрии, заметно усиливается социальный консерватизм. В Польше недавно на вполне классическую выставку решили не пускать детей. И в России это тоже довольно ярко выражается — скрепы все эти и прочее. Как на ваш взгляд — у вас в Казахстане такое наблюдается или нет? Вот всё это ханжество с морализаторством?
— Мне кажется, нет. Дело в том, что, во-первых, такого понятия, как какая-то общая сцена искусства, или, как сейчас любят говорить, арт-рынок, такого, по сути, ни в одной постсоветской стране нет. И в тех же самых Венгрии и Польше нет. Потому что нет спроса.
Поэтому естественно, что
художники ищут новые пути, новые формы, иногда их заклинивает, иногда их прямо заносит очень жестко.
Но это их путь, пусть они идут по нему, какая разница? Кому вообще какая разница? Ну, хочется им там делать какие-то акты, которые привлекают общественное внимание, так пусть.
— Что такое прогрессивное и консервативное в искусстве, на ваш взгляд?
— Это немножко не мои термины. Для кого-то то, что происходило в Ренессансе, было прогрессивным, потом пришел классицизм, и это стало консервативным. Нельзя сейчас сказать, к какому направлению или движению относится ныне здравствующий художник.
— А ваши работы — к какому направлению можно отнести?
— Конечно, то, что мы видим фигуративную живопись — однозначно. Хотя иногда я даже абстракцию делаю, но она у меня не совсем, может быть, классическая, если можно так сказать. Я глубоко убеждена, что
художника можно разбивать по периодам, направлениям только тогда, когда он умрет. Пока ты живой... Может, я завтра начну мультики рисовать,
кто знает? Поэтому я против того, чтобы заталкивать человека в какие-то рамки — вот ты, например, занимаешься гиперреализмом, а ты — символизмом, и вот оттуда никуда не уходи. Так нельзя.
Об искусстве Казахстана
— В чем главное отличие искусства Казахстана от искусства других стран?
— Конечно, как и большинство школ изобразительного искусства всего постсоветского пространства, это — советская школа. Мы все проходили через эти периоды сурового реализма и прочее. Но казахская школа, вернее, казахское искусство, оно отличается, наверное, тем, что какова бы ни была сильна станковая живопись, то есть школа и манера преподавания, в любом случае —
без декоративного мы не можем. Это необходимость такая, прям вот какой-то пунктик.
И всегда вы найдете какие-то яркие вещи в работах казахстанских классиков, пусть это будут акценты или там фоны, но это всегда есть.
— Как дышится искусству в Казахстане?
— Художники есть, они выставляются, рисуют, ищут. Есть концептуалисты, есть реалисты, есть символисты — они себя так называют. «Казахский символизм» — такое я слышала однажды. Если это людям нравится и это происходит, то значит, это есть.
— Вы уже думали, кого из лиепайских художников к себе в арт-центр Куланши пригласите?
— Думаю, мы это все будем с музеем обсуждать, потому что
я не рыба в Балтийском море, и здесь не очень хорошо ориентируюсь,
поэтому мне надо спрашивать местных знающих людей.
