Агнесе Андерсоне: «Мы не можем требовать от детей врожденного аристократизма»

Агнесе Андерсоне рассказывает, рискованное ли это дело — учиться классическому танцу, почему Латвия поставляет миру по преимуществу оперных звезд и каково это — быть директором единственной в стране хореографической школы. К слову, с сентября это уже не хореографическая школа, а балетная. Как в 1932 году, когда ее история только начиналась.

— Вы были в Рижской хореографической школе педагогом, были завучем, теперь директорствуете. Очень логичное движение по карьерной лестнице. И очень быстрое.

— Наверное, так оно и выглядит со стороны. На деле я за руководящими постами никогда не гналась, никогда о них не мечтала. В бытность завучем даже подумывала о том, чтобы вообще уехать, поменять жизнь. Но когда кресло директора опустело, мне пришлось полгода заботиться о школе. После этого я поняла, что надо остаться и продолжить этим заниматься. Мне кажется, каждый в один прекрасный момент находит свое место. Есть в этом какая-то предопределенность. Я в этом на собственном опыте убедилась. 

— В свое время вы внезапно покинули театр…

— Да, и это было только мое решение. Я оттанцевала 10 лет. По мне, этого было более чем достаточно. И зрителю меня хватило, и я получила от сцены все, что могла. Если бы я осталась в труппе, то ничего бы от этого не выиграла. Личностного роста без перемен в жизни, наверное, не бывает. Когда человек боится вырваться из зоны комфорта, он закукливается в одном состоянии, консервируется… Другое дело, что желание танцевать никуда не девается,  даже если ты завершаешь карьеру по своей воле.

Я, только уйдя из театра, осознала, как мне было хорошо там. Как легко. Но я ни о чем не жалею.

Я очень счастлива, что судьба меня привела к педагогической деятельности, она мне даже больше душу грела, чем артистическая. За 10 лет преподавания я очень многому научилась, очень многое получила, почувствовала себя по-настоящему нужной. А новая  должность… Как раз недавно думала, что я только сейчас полностью разобралась, как наша школа функционирует, чем дышит. Вышла на другой уровень понимания. Но для этого мне пришлось здесь пару лет провести с восьми утра до восьми вечера, во все дела вникать — до мелочей, до последнего винтика. Ты должен беспокоиться о хозяйстве, о педагогах, о детях, об учебных программах, о пиаре — перед тобой масса задач, с которыми ты прежде не сталкивался, надо постоянно искать решения, вступать в область неизведанного, испытывать себя, и это очень интересно.

— Интересно, но тяжело?

— Нет! Я каждый день иду на работу с удовольствием. Я обожаю свою школу, обожаю людей, которых тут встречаю. Не скажу, что мне всегда легко — бывают проблемы и с педагогами, и с родителями, и с детьми, мы все не идеальны. Я просто делаю то, что могу. И пока я в силах это делать, я буду тут. Но как только пойму, что на большее уже не способна, что достигла пика — значит, надо будет двигаться дальше.

— Начало вашего директорства совпало с объединением в Национальную школу искусств четырех учебных заведений с именем и историей — Школы Дарзиня, Школы Розенталя, Школы Домского собора и Хореографической школы.  Вам эта идея нравится?

— Очень. Я не скрываю, что это непросто — собрать всех нас вместе, но в будущем, я думаю, это окупится с лихвой. Речь ведь идет о детях, которые лет через двадцать будут определять лицо латвийской культуры! И они будут друг друга знать со школьной скамьи: музыканты, художники, танцовщики. В 2018 году мы открыли программу современного танца — так вот наши ребята учатся вместе с ребятами из Школы Розенталя. Это принципиальное решение, поскольку contemporary dance крепко-накрепко связан с визуальным искусством. Мне кажется, они смогут многое друг у друга почерпнуть. Все только выиграют от этих тесных контактов.

— У вас 130 учеников; из 25 человек, которых вы принимаете ежегодно, школу заканчивают примерно 10, и далеко не всех берут в театр. Если это все держать в уме — я совершенно не понимаю, как вы заманиваете детей на поступление.

— Если судить эмоционально, эти цифры выглядят неприятно. Но если включить рациональное начало — все происходит так, как должно. Зрителям во всем мире нужны выдающиеся мастера, уникальные артисты, ради которых стоит ходить в театр. А таких единицы. То, что балетная профессия жестока, а путь с ней тяжел, никто не отрицает. Но дети в 10 лет, в возрасте поступления, совсем по-другому к этому относятся. Они мечтают, они надеются, они горят. Среди них всегда найдутся те, у кого душа с рождения танцует. И они все равно придут к нам.

— Еще один неприятный вопрос. Почему за последние дет двадцать только двое представителей Латвии, Анна Лаудере и Тимофей Андрияшенко, сделали убедительную балетную карьеру за рубежом?

— А перед этим?.. Да, оперных артистов международного масштаба у нас сейчас много, а балетных мало. Но так было всегда. И тут ничего не поделаешь. На свете полно стран, в которых и народу побольше, чем у нас, и генетика для балета подходящая. Есть из кого выбирать.

А мы все-таки исторически — народ сельский. Мы не можем требовать от детей, которые приходят на вступительные экзамены, врожденного аристократизма, длинных рук и лебединых шей.

Но мы гордимся теми, кто у нас учится. Если б вы знали, сколько среди них умных, талантливых, старательных, фантастических просто ребят! Раньше после девятого класса мы с огромным сожалением должны были со многими из них расставаться, потому что нету линий, нету грации, легкости, изящества, всего того, что требует классический балет и что мы хотим видеть потом на сцене. Однако на классическом балете свет клином не сошелся! Нам было важно позаботиться об этих своих детях, дать им возможность не выкидывать на свалку пять лет, что они здесь провели, и продолжить заниматься танцем — только в другом стиле. Поэтому мы и открыли программу contemporary dance для старшей школы. По-моему, это честно.

— Как-то читала интервью Даниила Симкина, солиста American Ballet Theatre. Очень удивилась: оказывается, он учился танцу у мамы с папой, и ему хватило двух часов занятий в день, чтобы стать мировой знаменитостью. Мне кажется, на постсоветском пространстве все уверены, что балетные света божьего не видят, детства лишены напрочь.

— На самом деле Симкин сначала шел в обычную школу, а потом в зал к маме и папе. У наших учеников абсолютно то же самое. С утра у них общеобразовательные предметы, после перерыв и те самые два часа танца.  Единственное — когда они подрастают, чуть больше нагрузка становится, специальные дисциплины добавляются. И практика обширная. Вот она действительно занимает много времени. Но детки очень хотят выходить на сцену, и лишать их этого — жестоко. У меня есть не то что бы мечта, но все-таки цель. Чтобы все ребята, которые пришли к нам в школу (их все-таки только 130 на всю стану, и если уж они сюда поступили, значит, они уже личности и таланты), абсолютно все, получили возможность показать себя на публике. Даже те, кто уйдет рано или поздно. Мне кажется, это важно.  

Давайте я поясню. Речь об учебной практике. Это в первую очередь практика внутренняя — когда ребята учат фрагменты из балетов, дуэты, вариации и так далее, и выступают с ними на школьных концертах. Далее — практика в театре: там, конечно, выше шансы у тех, кто обладает подвижным умом, хорошей техникой, быстро схватывает репертуар и меньше болеет. А еще мы тесно сотрудничаем с Latvijas Koncerti, они устраивают лектории и представления для детей, и моя установка — задействовать здесь всех наших учеников, а не только самых одаренных. 

— У вас же процентов пять — иностранцы. Как они учатся на латышском?

— Зачастую ребята из-за рубежа быстрее учат язык и лучше на нем говорят, чем наши латвийские русские. Странно, да? Девочка из Мексики — та вообще отличница. То есть это — не проблема. Я бы сказала так: было бы желание.

— Сколько они платят?

— Нисколько. Это государственная школа.   Поэтому и образование на латышском языке — это государственное требование. А за проживание в интернате иностранцы платят столько же, сколько и наши. Интернат у нас в том же квартале находится, что и школа, все под присмотром.

Вечно вокруг нас мифы какие-то. Большинство людей почему-то уверены, что балетное искусство — для элиты, что у нас учатся богатые дети и обучение стоит громадных денег.

Наверное, нам нужно больше рассказывать о себе, насколько мы, на самом-то деле, доступные. Бесплатное и качественное профессиональное образование, маленькие классы, хорошие условия для проживания — ну правда, нам есть чем гордиться.

— Конкурс большой?

— Обычно три человека на место. Мальчики, конечно, в дефиците, но это во всех балетных школах так, не только у нас. Мы много говорим об этом с зарубежными коллегами. Но все равно берем не всех. Если мама сына привела и просит — ну пожалуйста, возьмите, а мы видим, что не будет он танцевать, то отказываем категорически.

Не надо мучить детей.

Словом, в этом году у нас в выпуске мальчиков нет, на следующий год будет один. А довольна и счастлива я буду только тогда, когда у нас будет учиться по десять  мальчиков в каждом классе. Я верю, что мы этого добьемся. Будет отличный повод выпить шампанского. 

— Как школа пережила карантин?

— Мы, как и все, занимались на удалении, по ZOOMу. Насколько качественно такое обучение, другой вопрос, но тут важнее, чтобы все были живы и здоровы. Для тех, кто выпускался, мы при первой возможности предложили индивидуальные репетиции, работали все лето. Выпуск перенесли на конец июля, приемные экзамены — на август. Особенно жалко было тех, кто в школе и в театре находился на пике формы. Знаете, у танцовщиков бывает такое особое время — благоприятное, сочное, плодотворное, — когда все спорится, все получается. И проводить его без спектаклей — худшее, что может случиться в жизни в артиста… 

А еще меня очень волнует моральное состояние детей, потому что они очень быстро привыкают ничего не делать, это же очень удобно — расслабиться и дома сидеть...

Не дай бог еще один год пойдет коту под хвост... Конечно, какое-то время все могут жить в экстремальных условиях, раз надо, значит, надо, мы готовы. Но я очень надеюсь, что все это закончилось.

— Кого-нибудь в театр взяли?

— Половину выпуска, четырех девочек из восьми. В кордебалет. Для начала это очень, очень полезно. Когда ты проходишь по всем ступенькам балетной иерархии, начиная с самых низов, это самое лучшее для артиста. Это не значит, что ты должен 10 лет в кордебалете провести. Но Айвар Лейманис (художественный руководитель Латвийского Национального балета, — М.Н.) никого в кордебалете не задерживает надолго без оснований. Если у человека талант, он дает ему проявиться. Я помню, когда мы пришли в театр, он с каждым беседовал отдельно, говорил: я всем предоставлю шанс, когда это будет, сказать не могу, но если ты этот шанс не используешь, сам будешь виноват. Все так и вышло.  

— А куда деваться остальным вашим выпускникам?

— Мир велик, возможностей множество. Мне лично очень жаль ребят, которые абсолютно готовы танцевать профессионально, — их не взяли, например, в нашу труппу, но они вполне могли бы найти себе место в других компаниях — а они даже не пытаются! Они не хотят покидать страну. Остаются тут, поступают в вузы, получают другие специальности.

Но танцевать-то мы можем, только пока молоды. Иди! Езжай! Пробуй себя! Учеба никуда от тебя не денется! Вся жизнь впереди!

Вообще, латвийский контингент — он очень домашний, очень семейный. Я ездила по стране, посещала много школ, в которых есть хорошие танцевальные коллективы, приглашала к нам — так многие боятся отдавать детей в Ригу: он же маленький, он же мой любимый, как он в 10 лет будет жить один, без меня?! И я, как мама, это понимаю... А с другой стороны — из России, из Германии, из Литвы ребята приезжают. И ничего, справляются.  Потому что видят цель и идут к ней.

— В мирное время жизнь в школе кипит: концерты, мастер-классы, поездки на конкурсы… Кто это все оплачивает? В бюджете есть особая статья?

— К сожалению, нет. Школа старая, приходится тратить столько средств на то, чтобы содержать ее в приличном состоянии, что на творчество практически не остается. Тут я должна сказать, что состояние действительно очень и очень приличное, я не могу в этом смысле жаловаться, могу только сказать большое спасибо предыдущему директору. Другим заведениям, которые входят в Национальную школу искусств, требуется куда больше вложений в ремонт. Очень жаль, конечно.

Мы единственное в стране образовательное учреждение подобного рода, а львиную долю бюджета тратим на то, что радиаторы чиним и трещины замазываем.

Но, например, три года назад был Балтийский бал, мы там выступали и получили пожертвование в 10 000 евро. И вот эти деньги мы оставили для поддержки талантливым детям. Увы, кошелек становится тоньше и тоньше, и наша задача — найти тех, кто смог бы помочь ребятам куда-то поехать и показать, на что они способны. Скажем, Фонд культурного капитала поддерживает тех детей, кто от себя, в частном порядке, подает заявки. Но это всегда лотерея: будет грант или нет.  

— Чем вы гордитесь как руководитель?

— В первую очередь, педагогами. Мне кажется, именно они определяют лицо школы, и нам невероятно повезло, что у нас есть преподаватели старой еще закалки, с фантастическим опытом. Даже просто смотреть на то, что они делают — наслаждение. Но время летит быстро, и надо заботиться о том, чтобы бесценные знания, которыми они обладают, не пропали, а были переданы молодым наставникам. Тогда школа и дальше будет развиваться, двигаться вперед.

— Сколько их — педагогов?

— С концертмейстерами — 40 педагогов, 25-27 — без.

— А у вас самой остается время преподавать?

— Первые два года я не преподавала, потому что руководитель школы не имеет права этим заниматься больше семи часов в неделю, а если ты хочешь вести класс, нагрузка будет гораздо больше. Это было правильно — на какое-то отказаться от творческой деятельности и сосредоточиться на хозяйственной: я перфекционист по складу характера, мне сначала с делами надо было разобраться, всю себя этому посвятить, не разбрасываться. Но прошлой осенью я начала вести классику на отделении современного танца. Мне этого очень не хватало, я очень люблю работать с детьми, особенно, как ни странно, с детьми непростыми, к которым нужно искать особый подход. Научить ребенка, который тебя не слышит, или тебе сопротивляется, или не верит в собственные силы — мне кажется, это самое интересное в педагогике.

— Чего бы вам хотелось достичь как директору?

— Закрепить на бумаге наше особое положение. Вот есть образовательная система в области культуры — и мы все время стараемся пролезть сквозь игольное ушко, чтобы наша работа соответствовала всем требованиям, чтобы одна структура была нами довольна, вторая, третья... Но у балетного обучения есть своя специфика, и в общие рамки она не укладывается. Например, нашим детям до сих пор надо посещать спорт. Конечно, в законах нигде не написано, что спорт для балетных детей — жуткая нагрузка, причем для будущих артистов неправильная, травмоопасная. А я хочу добиться, чтобы это официально признали, чтобы бумаги наконец-то был подписаны, чтобы следующему директору, который придет после меня, уже не надо было об этом думать...

Да много чего добиваться нужно. Чтобы у наших детей каждый год, как раньше, была спортивная диспансеризация. Чтобы доктор находился в школе постоянно, а не стандартные восемь часов, и ребенок мог к нему в любой момент обратиться. Я думаю, все будут рады, и педагоги, и дети, и родители, если мы наконец сможем какие-то экстры получить. Хотя это не экстры никакие, это то, что нам положено как профессиональной балетной школе. Конечно, это долгий процесс, он требует времени и сил, но ничего. Все постепенно наладится.