Нынешняя выставка Гершова в Даугавпилсе — четвертая. Первая была в городском музее в 2006 году — в честь столетнего юбилея художника. Вторая — в 2013-м, когда открылся Центр Ротко, и вдова Гершова Тамара Федотова подарила новому очагу культуры «Грузинский пейзаж». Третья — «Преодоление» — проходила тоже в Арт-центре им. М. Ротко в 2016-м, когда отмечалось 110 лет со дня рождения художника. И вот теперь — четвертая.
Rus.LSM.lv отвел душу в разговоре с Таней и Ольгой.
О коллекции
Таня: «В моей части коллекции более 160 работ, не считая еврейской темы, которую я уже сама приобрела. Я тоже коллекционер. В основном — живопись и графика, русское искусство первой трети прошлого века. Я разбираю папки, Ольга помогает мне исследовать работы. Случаются открытия.
Вот пример. Есть рисунок, он подписан, подпись автора неразборчивая и латинскими буквами. Кто изображен на рисунке — тоже не знаем. Делаем выставку, пишем — «Портрет неизвестного, автор — неизвестный художник». После выставки — звонок. Мне говорят, что на портрете Эмануил Ласкер, чемпион мира по шахматам. Это уже открытие, но художник по-прежнему неизвестен. В один день мне пишут в Facebook — это Виктор Барт, он еще в годы Первой мировой уехал во Францию, прожил там около 20 лет, и работы подписывал латинскими буквами. В 1936 году ему в голову пришло вернуться в советскую Россию, как раз в это время Ласкер по приглашению Сталина приехал в Москву, Барт его и нарисовал. Вот всего лишь одна история.
Имена в коллекции разные — очень известные, не очень известные, совсем неизвестные.
Собрание деда раздроблено на части, но никто не занимается тем, чем занимаюсь я. Моя задача — сохранить память о деде и его коллекции, показать коллекцию людям».
Ольга: «Есть имена, которые всем всё говорят. Например, Ольга Розанова. Или Мстислав Добужинский. Яков Евсеевич Рубинштейн собирал глазами — то, что ему нравилось, и в коллекцию попало много так называемого “мягкого” авангарда. Очень крупные художники, но они стали известны тогда, когда разобрались с “первым гарнитуром” — Малевичем, Родченко, Машковым и другими.
Вот Вера Ермолаева. Страшная судьба — в 1934-м арестовали, в 1937-м — расстреляли. Она передвигалась на костылях — последствия детской травмы, и в этом состоянии ее отправили по этапу в Караганду и расстреляли. На фотографии школы в Витебске она стоит рядом с Малевичем, она вторая фигура там по значению».
О связи с Балтией
Таня: «Все отпуска мы проводили в Таллине — там встречались с родственниками и уезжали в Пярну отдыхать. Дед каждый год ездил в Эстонию, там жила его племянница, дочь старшего брата Дагмар Нормет, Дага, как мы ее называли. Она была детской писательницей, привела деда в [Художественный музей] Кадриорг, после чего одна из сотрудниц Кадриорга поехала в Москву, посмотрела коллекцию, и потом в Эстонии организовали выставку. В Эстонии при жизни деда прошло три выставки из его коллекции, всего таких выставок было восемь.
В прошлом году я привезла в Таллин 90 работ из коллекции, это было посвящение деду. Всё прошло очень хорошо.
У меня совершенно конкретная связь с Литвой. Именно благодаря независимости Литвы я сейчас имею возможность хранить коллекцию в Германии и показывать ее. Когда дед и отец умерли, а это случилось в один год, моя мама уже состояла в другом браке и жила в Литве. Я находилась в процессе эмиграции в США, очень тяжело переживала смерть отца. На тот момент меня коллекция мало интересовала. Всё, что я получила, погрузили в маленький грузовичок и отправили в Литву. Коллекция годами стояла в комнате и ждала, пока я проснусь и начну ею заниматься.
Что касается Латвии, то мы привозили Гершова в Музей оккупации в Риге незадолго до пандемии. И вот сейчас эти его лагерные рисунки — в Даугавпилсе.
Кстати, таллинская выставка прошлого года, о которой я только что упомянула, должна была потом поехать в Ригу в Музей биржи.
Были такие планы, но ведь выставка русского искусства, и, кажется, там испугались слова «русское»… В Музей биржи мы очень хотели,
там идеальные для такой выставки помещения, но … Мы всё равно не теряем надежды».
О Даугавпилсе
Таня: «История началась в 1994 году в Вашингтоне, где я училась в университете Джона Хопкинса. Одним из моих профессоров был Илья Призел — я специализировалась на Восточной Европе.
Стоял апрель, Песах, нас было пять еврейских студентов, и профессор пригласил нас к себе домой на седер Песах. Из пяти пришли двое, в том числе я. Приезжаем к нему домой, двери открываются… Я в тот момент не занималась своей коллекцией, но я выросла среди произведений искусства, меня всё время таскали по музеям, и … двери открываются, и я вижу две огромные работы Ротко. “Ух, какие репродукции!” — подумала я, а сказала: “Это Ротко!”. “Правильно”, — ответил Призел и, приглашая нас в комнату, продолжил: “Познакомьтесь, это моя жена Кейт Ротко…”
Потом, спустя много лет, в одной из папок, доставшихся мне от деда, я обнаружила рисунок, подписанный “Автопортрет Гершова”. Понимаю, что никогда не слышала этого имени, ничего не знаю. Но уже есть Интернет,
я начинаю копаться, узнаю, что Гершов родился в Даугавпилсе. Потом я приобрела в Иерусалиме вот эти гулаговские рисунки Гершова и поняла — их надо показать в его родном городе.
Я связалась с Фаридой (Фарида Залетило, куратор выставок и экспозиций Арт-центра имени Марка Ротко — Л.В.), рассказала ей ту же, как говорят евреи, майсу (на идиш в зависимости от контекста — история, сказка, басня — Л.В.) про профессора Призела… Потом приехала, мы познакомились, и эта выставка добралась до Даугавпилса».
О выставке
Ольга: «Рисунки Гершова в Центре Ротко очень здорово повесили — тем, кто это делал, ставлю пятерку с плюсом.
Гершов — известный ленинградский художник, о нем книги написаны. Но известен поздний Гершов — последних 30 лет своей жизни, после отсидок.
Сажали его два с половиной раза, и всякий раз всё уничтожалось. Эти лагерные рисунки — невероятная находка, это Гершов, которого практически не знают. Он сидел в Воркуте, очень тяжелом лагере ГУЛАГа.
Многогранность таланта Гершова — он был декоратором, плакатистом, оформителем сцены и т.д. — оказалась востребованной и была для него спасительной. Иногда в связи с необходимостью срочно расписать лагерный клуб художника на целый месяц избавляли от работы в шахте, порой ему позволяли крохотные, но для заключенного жизненно важные свободы.
Воркутинские работы Гершова выполнены простым карандашом или двумя-тремя акварельными красками на плохой бумаге, на упаковках, а иногда и на куске обоев.
Художник зарисовал тех, в ком сталинская система усматривала для себя опасность: людей различных национальностей — евреев, литовцев, молдаван, западных украинцев — и разных профессий. Есть зубной врач, инженер, студент консерватории, маляр, повар… Наконец, приходилось рисовать и членов семей лагерного начальства».
О продолжении сотрудничества
Таня: «Нам очень приятно приехать в Витебскую губернию, Гершов в Двинске родился, а учился в Витебске.
Если о продолжении сотрудничества говорить, то всё зависит от партнеров — захотят ли они, я всегда готова. По опыту знаю, что организация выставок — сложный процесс, особенно, когда речь идет о частных коллекциях. С Фаридой мы легко построили мостик: я училась у профессора Призела, Гершов родился в Даугавпилсе — всё сложилось быстро, просто и с теплотой. Дальше — я готова с удовольствием показывать коллекцию деда. Нужен персональный контакт, тогда всё получится».
Ольга: «Из-за того, что сейчас упало на наши несчастные головы, нужно постоянно объяснять: это искусство не “благодаря”, а “вопреки”.
И я считаю, что всё получается, если делом занимается женщина с сильным прихлопом. Я 16 лет проработала в Москве в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина. Нашего директора — мадам Антонову — не все любили, она была очень своеобразная, но с огромным прихлопом. Благодаря ее прихлопу миллионы людей увидели французскую живопись нового времени и многое другое. Она сделала большую перевеску в 70-ые годы. На разминированное поле она всегда ступала первой.
Первая большая выставка Шагала была в 1987-м, и на ее открытие приехал Гершов, я его видела. Меня можно показывать со словами “Эта женщина видела Гершова…”»
О России и войне
Таня: «У меня нет никакой связи с Россией. Я не просто оттуда давно уехала, я бежала, у меня были допросы в КГБ и так далее, и
я для себя с этой страной закончила — тогда, в 90-ые годы. Я ничего не хотела знать, я не читала на русском и не говорила. Но сейчас, когда началась эта жуткая война, во мне вдруг проснулась та старая ненависть.
То, что происходит, это ужас. Совершенно жуткая агрессия, найти баланс просто невозможно, и я могу понять, например, жителей Украины, которые отказываются от русского языка. Язык не имеет к происходящему никакого отношения, но ожидать от жертв войны понимания и нейтральности очень сложно. Невозможно».
Ольга: «У меня много связей с Россией. В Москве на Донском кладбище все мои похоронены. Мой родной язык русский, я его безумно люблю, как и немецкий. Немецкий я стала изучать, завороженная его красотой… И мой муж немец.
У меня в России брат живет, я его очень люблю. И две племянницы, у них дети есть. Девочки, к счастью. Многим подругам боюсь звонить. На Третьяковскую галерею там катят бочки, выгнали Трегулову, главный поп забрал их икону, тот поп, который преступник. Знаете, как его называют? Катриарх Перил. Анекдот такой есть: в связи с политикой импортозамещения исполнять обязанности главного раввина Москвы будет Катриарх Перил…
Если без шуток, то у меня отчетливые параллели с Германией 1933 года. Что у них было? Были законные выборы, и Гинденбург (президент Германии — Л.В.) официально дал власть Гитлеру. Всё на государственном уровне. И многие немцы, у которых за плечами были Первая мировая война, инфляция, безработица и т. д., думали, что будет лучше. И вот что потом получил весь мир.
Никогда Германия не отмоется — ни-ког-да. Это навсегда останется на ее совести.
И репарации они перестали платить только в 2009 году — совсем недавно.
И вот, когда я сейчас вижу в России выборы президента, то я … не вижу разницы. Потом — все эти гонения на ЛГБТ. При Гитлере тоже их убивали, сажали; при этом в верхушке было очень много гомосексуалистов. Сжигали книги Гейне и многих других, но имели своих антикваров, хранивших то, что публично уничтожалось — для своих, для себя. Все равны, но кто-то равнее, это же всем известно.
Эта одинаковость меня очень пугает. Но
самое страшное — полное отсутствие эмпатии у российского населения. Озверение.
Когда я узнаю о зверствах российских войск в Украине, это меня убивает. Война закончится, восстановят Украину, там будут инвестиции и прочее… А что делать с населением, которое вот в таком состоянии озверения и ненависти — ко всему миру, к украинцам, к Америке, которая всегда во всем виновата?
Сколько надо поколений, чтобы вернуть людей в человеческое состояние? Немцам понадобилось 25 лет, чтобы выросло поколение, задумавшееся — что делали их отцы…
Это при самом хорошем стечении обстоятельств, и в таком стечении я совсем не уверена…
В России пишут новый учебник истории для вузов. Великодержавность и чудовищный комплекс неполноценности — страшная смесь. Россия сейчас лишится всей приличной молодежи — уже в Монголию бегут! В Монголии — лучше…»
КОНТЕКСТ
Жизненный путь Соломона Гершова (1906 — 1989) словно аккумулирует в себе судьбы множества людей творческих профессий, годы жизни которых совпали со сталинским режимом.
Соломон Моисеевич Гершов родился в Даугавпилсе (Двинске) в семье книжного переплетчика. В 1910 году семья переехала в Витебск, где мальчик посещал еврейскую школу, а затем реальное училище. Родители мечтали видеть сына раввином, однако художественно одаренный мальчик уже в 11 лет становится учеником И. Пэна, основателя первого еврейского художественного училища в России, а через три года начинает учебу у М. Шагала и К. Малевича в витебских Государственных свободных художественных мастерских. В 1922 году Гершов переезжает в Петроград, где много учится, одновременно работая в самых разных областях изобразительного искусства. Друзьями и единомышленниками Гершова в Петрограде были молодые, открытые всему новому театральные художники, танцоры, литераторы и композиторы. Тогда же состоялось знакомство художника с Д. Шостаковичем, дружба с которым будет продолжаться семьдесят лет.
Первая персональная выставка Гершова состоялась в 1926 году, однако его ранние работы были уничтожены после его ареста в 1932 году по обвинению в «клевете на Ассоциацию художников революции». Гершов вместе с друзьями, художниками Б. Эрбштейном и Е. Сафоновой, был сослан на два года в Курск, где они делили две маленькие полуподвальные комнатки с поэтами Д. Хармсом и А. Введенским.
В 1948 году Гершов был арестован вторично, семья и родственники должны были от него официально отказаться. В течение восьми лет, проведенных в ГУЛАГе, Гершова неоднократно пересылали с места на место. Он работал на шахте, а потом художником в Воркуте.
Освобожденный в 1956 году, Гершов вернулся в Ленинград, где вплоть до кончины много и продуктивно работал, регулярно показывая свои работы на персональных и групповых выставках, совершал поездки по стране, преимущественно в Латвию и Грузию. В отличие от раннего творчества, произведения Гершова после 1956 года хорошо известны.
Ольга Сугробова-Рот, куратор выставки
- Выставка «Искусство ГУЛАГа» (Māksla GULAGā) Соломона Гершова открыта до 27 августа.
