КНИГА
(Москва, Новое издательство, 2001, 2006, 2015)
Зачем мне это надо было в столь прекрасные летние дни? Социальные сети полны фотографиями счастливых людей: кто в отпуске, кто на даче, все делятся рассветами, закатами, морем, теплом. Цветы яркие, цвета сочные. Скролишь — радуешься.
Отрываешь взгляд от экрана любого из гаджетов: и вот уже Зебальд/«Аустерлиц» забирает тебя к себе — в монохромные, печальные, не предполагающие никакой, даже самой слабой радости, сейчас скажу ужасное, чертоги. Лестница ведет только вниз — вывод читающего обратно, откуда тот пришел, не входил в планы писавшего. Как из всего этого выбираться самостоятельно, пока не совсем ясно. Тем бóльшим предательством кажутся все те рекомендации провести с ним какое-то время, на которые я с готовностью откликнулась. Недорассказали.
В. Г. Зебальд — немец. Родился в Германии в 1944 году. Его отец служил в вермахте, был в плену, вернулся домой в 1947-ом. По легенде, Винфрид Георг Максимилиан Зебальд, которого близким позволялось называть не иначе, как Макс (а в псевдониме он и вовсе усек свое увесистое германское имя до двух инициалов) в подростковом возрасте увидел документальный фильм о Холокосте. Впервые. Хронику показали в школе. Нечто вроде кочующего кинотеатра. И вот тут что-то произошло.
Через несколько лет Зебальд уезжает из Германии. Насовсем. Переселяется в Англию. Всю жизнь (до автокатастрофы, в которой погибает в 2001 году) живет на Британских островах и преподает европейскую литературу в британских университетах. И пишет. По-немецки. В случае «Аустерлица», его последнего романа, изданного при жизни, пишет по-немецки, по его собственному выражению, docufiction о еврейском мальчике, увезенном в четырех-пятилетнем возрасте из оккупированной немцами Праги в Англию, усыновленном валлийским священником и узнавшем тайну своего истинного происхождения и настоящее имя (Жак Аустерлиц) лишь по окончании школы-интерната.
Почему я так наивно пишу, что это роман о мальчике, хотя история излагается безымянным автором — случайным знакомым пожилого профессора истории архитектуры Жака Аустерлица, которому последний поверяет свою жизнь (порционно, не сразу, больше во второй половине книги)? Хотя роман настолько многослоен, что малюсенький отклик никак не поможет в нем разобраться. Хотя особое сопровождение текста или, скорее, со-бытование печатного текста с черно-белыми, будто необязательными, но специально так придуманными фотографиями — это особая примета Зебальда. И еще много «хотя», о них достаточно написано (в тех самых рекомендациях), но я все же осмелюсь. Это в принципе роман о ребенке, который не знал. Будь то еврейский мальчик Жак Аустерлиц или немецкий подросток Макс Зебальд.
Ребенок, который не знал, а потом вдруг узнал. Народ, который не знал, а потом вдруг узнал. Страна, которая не знала, а потом вдруг узнала.
Но знание в тот момент, когда наступаешь на заложенную в тебе мину, провоцирующую личную катастрофу или неизбывную личную вину за Катастрофу, почему-то ничего не решает. Что теперь с этим делать? Что теперь делать с тем, что Жак Аустерлиц не может дотронуться до лица своей мамы (или не мамы) в замедленном кадре из заказанного им из архива фильма о концентрационном лагере в Терезине?
В. Г. Зебальд недорассказал, но выбрал для Аустерлица специальность историка архитектуры вокзалов и повесил на его плечи потрепанный, видавший виды «рюкзак Витгенштейна», с которым Жак никогда не расставался и из-за которого ученого однажды приняли за нищего, кинув из милости монетку.
