— Для многих спектакль «Кто убил Анну?» будет первым знакомством со сторителлингом. Что бы вы сказали такому зрителю?
— Что он сам и есть сторителлер. Потому что каждый человек не раз и не два в жизни рассказывал истории, а сторителлинг — это как раз рассказывание историй, или, как Леша Розин говорит, устное народное творчество, самое древнее развлечение людей, обладающих речью: собираться у костра и слушать байки… Те, кто сейчас этим в театре занимается, еще по-другому сторителлинг называют — «самогон»: сам придумал, сам гоню. Но кто-то и в штыки воспринимает этот жанр, у нас, например, вчера была кафедра… В Школе-студии ведь практикуют очень разные методы обучения, и когда в нашей Мастерской вводили вербатим, все были очень против и возмущались — почему мы должны смотреть, как люди на остановке что-то там рассказывают… Теперь то же самое происходит со сторителлингом. Мастера на кафедре просто схлестнулись, нужно это, не нужно… А ведь это жанр, где актёр становится ну просто максимально подкованным как профессионал. Вот захочется тебе играть, но негде — выйди, поставь себе табуретку и играй. Все можно сделать, даже роль мечты.
— А что вы делали на кафедре? Вы преподаете в Школе-студии МХАТ?
— Леша Розин преподает, а поскольку мы очень дружны, он меня позвал ему ассистировать. Я там как маленький режиссер, как помощник.
— Он же и у вас преподавал, когда вы учились?
— Да.
— И вы достаточно скоро после этого оказались с ним в кадре в «Нелюбви», к тому же играя пару.
— Да. На самом деле, я много думаю о том, могла бы я оказаться в кадре с человеком, который мне по-человечески неприятен, или нет. Наверное, это было бы невыносимо. Но здесь у меня не было ни сомнений, ни боязни. Во время учебы никакой длинной дистанции между нами не существовало, Лёша и другие молодые педагоги скорее были старшими друзьями. Безо всякой фамильярности, конечно. Но если Брусникин шел по коридору — все по струнке стояли. А тут другое дело совсем.
— Мастерскую Брусникина называют самой работоспособной труппой Москвы, вы заняты в десяти постановках, и опыта вам не занимать. Но «Кто убил Анну?» — моноспектакль. Каково это — быть одной на сцене?
— Вот я очень против того, что это моноспектакль. Во-первых, это не тот материал, который я бы для себя выбрала. Во-вторых, если бы я делала моноспектакль, вряд ли это был бы сторителлинг. Я видела работы своих однокурсников в этом жанре, это прям завораживает, но у меня не было желания… Нет, не желания… В общем, я бы сама на такое не осмелилась, потому что для меня импровизация — как и для многих актеров — это самое сложное, что только может быть в профессии. Потому что ты остаешься один на один со зрителем. Текст есть, но он не закреплен. То есть если мне хочется пошутить на какую-то тему или зрители отвечают, — в спектакле есть моменты, когда мне нужен ответ зрителей, — нужно максимально быстро сориентироваться и отреагировать не самым худшим образом. И тут, конечно, нужна такая уверенность в себе!.. Сторителлинг же на том и стоит, что очень важна личность рассказчика: то, что ты придумываешь, то, как ты говоришь, твой язык — все это становится частью спектакля. И представить, что это кому-нибудь интересно… Словом, я испытывала большие сомнения. Но Леша как тренер, как режиссер меня очень сильно поддерживал и подбадривал, внушал мне, что я классная актриса, и в какой-то момент я с ним внутренне согласилась. Так что мы сейчас планируем работать дальше.
— Но текст зафиксирован у вас? Вы его создавали, а потом наизусть учили, как традиционную роль?
— Да. Но это все так происходило… Мы в течение нескольких месяцев встречались, вместе перечитывали книжку, что-то подчеркивали, искали дополнительный материал, напрямую не относящийся к Толстому, к «Карениной», просто наговаривали какую-то массу вокруг… А потом все это вылилось в текст, который есть в спектакле — в ходе репетиций мне достаточно было его только проговорить, и он уже укладывался в голову. Я вообще очень хорошо запоминаю. Поэтому я не помню такого специального процесса — чтобы я сидела и учила. Нет, помню: финальный монолог, он прямо из романа.
— Алексей мне рассказывал, как внес в компьютер готовый материал своего сторителлинга «Страшная месть», а потом компьютер сгорел… У вас нет этой фобии любого пишущего человека — страха лишиться текста?
Я очень люблю бумагу, не могу читать книги в Интернете… Когда готовлюсь к пробам, переписываю роль на бумагу, нас так приучили в Школе-студии — чтобы текст как бы входил в тебя вместе с рукой… Но вот совсем недавно, перед репетицией, искала эту свою тетрадку по «Карениной»… Перерыла всю квартиру, все сумки, все сундуки, в какой-то момент решила, что я где-то ее оставила… Такая паника была — о боже, я потеряла все! В итоге нашла и испытала величайшее облегчение. Хотя ничего, чего я не знаю, в этой тетрадке нет. Мне кажется, я уже изучила «Анну Каренину» вдоль и поперек.
— Самая крупная аудитория, перед которой вы играли «Анну», это…
— Наверное, это было на фестивале Толстой Weekend, на премьере. Когда мы туда приехали, уже были проданы все билеты, люди в первый день пришли, посмотрели, а во второй день пришли еще раз и привели с собой своих детей, свои семьи, сидели на стульях и на пледах на поляне, стояли вокруг… Мне кажется, там было очень много народа. Прямо биток. Как на каком-нибудь музыкальном фестивале, а не театральном.
— Чем больше людей, тем лучше? Или есть разумные пределы?
— В этом жанре очень важен контакт со всеми и с каждым отдельно. Наверное, если людей будет слишком много, то кому-то меня будет слишком мало. (Смеется.) Но я слышала, где-то у нас будет 250 человек, мне кажется, что 250 человек — это еще ок, но больше — уже вряд ли.
— «Я не могу поставить свое имя под тем, что плохо сделано», — сказали вы в одном из интервью. Перфекционизм для вашей профессии — благо или источник карьерных проблем?
— В нашу профессию все за разным приходят. И цели у всех очень разные, и критерии. У меня была очень высокая планка в самом начале, мне кажется. Первый фильм, в котором я снялась, получился очень хорошим («Как меня зовут» режиссера Нигины Сайфуллаевой получил гран-при фестивалей «Балтийские дебюты», «Начало», «Спутник над Польшей», спецдиплом жюри «Кинотавра» и приз за режиссуру на смотре российского кино в Женеве, был показан на фестивале в Сан-Себастьяне, отмечен на Stockholm Film Festival и Tallinn Black Nights Film Festival, — прим. авт.), и потом я очень долго не могла ходить на дурацкие пробы. Я понимаю, что это необходимо… но я скорее заставляю себя это делать, это какая-то вынужденная часть профессии. Но мы сейчас можем забрести в такие степи… Что смотрят люди по телевизору… и в принципе про киноиндустрию…
— Вы верите в то, что одна роль в кино или на сцене можете изменить творческую судьбу актера?
— В каком плане? Что человек может сыграть только одну роль? Такое бывает.
— Или человек может однажды проснуться знаменитым и начать диктовать свои условия игры.
— Ну, вот, пожалуйста: Ира Горбачева, которая была никому не известна, начала вести блог в Инстаграме — и стала знаменитой, ее стали всюду приглашать, она крутейшая просто актриса…
— А вас в Инстаграме нет. Почему?
— Не знаю. Он мне никогда не нужен был. Хотя очень многие говорят, что без этого никуда, особенно сейчас, когда ты и актёр, и сам себе менеджер, продюсер, пиарщик и агент. Ты можешь через Инстаграм получить роль, продать себя. Но вот как-то меня это не занимает. Правда, для спектакля, поскольку мы сами всё на коленках делаем и у нас нет громадной команды пиарщиков, как в обычном театре, я пишу посты в Фейсбуке, очень напористые такие — покупайте билеты, и все говорят, что это довольно смешно, поэтому ещё раз может прокатить. Но как стратегию я бы это не использовала. (Смеется.)
— Как вы реагируете на себе на экране?
— Я никогда не смотрю playback. Если я соглашаюсь на какой-то проект, значит, я сошлась с режиссером во всём и абсолютно ему доверилась. И если он говорит — снято, это было, значит, это снято, это было. А потом уже — что получилось, то получилось. На сколько ты талантлив, на столько и выдал.
— То есть у вас отношение к своей внешности чисто актерское, ни разу не девочковое?
— Ну, я могу на себя смотреть и думать: надо было всхуднуть на несколько килограммов, а то второй подбородок появился. Или, не знаю: ой, блин, вот что бы им меня как-то покрасивее не снять? Просто был такой момент как раз на первом фильме — я себя увидела на playback и сказала: господи, какая я уродина. И потом несколько часов оператор выставлял свет на меня. Сейчас я вспоминаю об этом с юмором, а тогда это стало причиной большого конфликта между режиссером и оператором, потому что с оператором у нас была любовь, и он не мог сделать мне плохо, он сделал так, чтобы я себе понравилась… Но с тех пор я не смотрю playback. Ну а что? Я такая, какая есть. Скажут сбросить вес, я сброшу. Скажут потолстеть, я потолстею. Тут все должно работать на образ. А свои личные вкусы… Я вот дома накрашусь блестками, надену юбку, какую мне нравится, и буду выглядеть так, как я хочу. А в кино и театре у меня другое отношение к телу, к своей внешности. Я бы сказала, более профессиональное.
— А существует какая-то граница, перед которой вы говорите — стоп, да, тело — это инструмент, но дальше я ни ногой?
Бывает плохой материал, который не подкован ничем действительно стоящим. И я не буду с ним связываться, потому что мне просто непонятно, зачем. А если материал хороший и возникает какой-то творческий союз, то, мне кажется, уже не может быть никаких границ. Это вопрос сговора только.
— Что мешает вам жить, а что помогает?
— Мешает то, что у меня, как, наверное, у всех творческих людей, очень резкие перепады настроения. Но это и есть я, и только из-за этого я и держусь на плав. В общем, профессия, она как-то мешает в обычной жизни, но без неё никуда. Помогает — спорт.
— У вас с ним серьезно? Или это так, средство для поднятия тонуса?
— В Пскове, пока я не уехала поступать, занималась легкой атлетикой, прыжками с шестом, а сейчас такой возможности нет. Когда ты подписываешь контракт, то обязуешься не подвергать себя опасности во время съемок, в период подготовки к съемкам, и вообще пока действует договор, а действует он обычно очень долго… Ну и времени свободного тоже особо нет, так что мы сейчас просто работаем в зале с тренером — наша команда, наш театр. Какие-то силовые, какие-то кардиотренировки проходят. Потому что невозможно себя — ну, тело свое — не держать в тонусе. Это как инструмент. На самом деле твое физическое состояние очень действует и на твое душевное состояние. Они как-то неразрывно связаны между собой.
— Есть ли что-нибудь главнее, чем театр? Что?
— Есть. Семья. Любовь. Дружба. Но поскольку сейчас театр впитывает в себя все это сразу, — я живу с этими людьми, я дружу с этими людьми, это моя семья, — то он естественным образом занимает очень большую часть моей жизни.
— Вы ведь уже сколько лет вместе — восемь? Не надоели друг другу?
— Тебе же не могут надоесть твой брат, твоя мама? Ты их просто принимаешь такими, какие они есть. Мастерская — это просто такой единый организм, который растет, меняется, развивается, и все мы — его маленькие части… Мне уже очень тяжело представить свою жизнь — я не говорю именно про профессиональную — без некоторых людей. С одной стороны, чувствуется, что мы в каком-то, наверное, вакууме находимся. С другой, Мастерская всегда открыта к новым предложениям, и мы только рады поработать с новыми людьми. А еще очень приятно отлучиться на какой-то проект, а потом вернуться и сказать — чуваки, я так по вам соскучилась!
* Маша Насардинова является редактором издания Pastaiga.ru. Этот материал подготовлен специально для Rus.Lsm.lv.
