— Лайма, с чего начать? Вы сами можете начать и рассказать так много и интересно, что вам просто необходимо книги писать, а не только кино снимать!
— Ну, я еще не Миша Барышников, о котором вы написали книгу (смеется – Rus.LSM.lv). Что сказать? Наступил такой возраст, когда необходимо оценить себя и рассмотреть со стороны.
— Как вы пришли в кино?
— К кино я шла достаточно целеустремленно, им я стала интересоваться в возрасте четырнадцати лет, когда посмотрела бельгийский фильм. Я тогда увидела сразу, из чего состоит кино, тот фильм был примером монтажа высшей киношколы. Много крупных планов, деталей и психологически обоснованный монтаж. Интересен был не только сюжет, но и то, как это сделано. И после этого первым делом я пошла в фотостудию, которой руководила Ванда Полякова, мама нашего знаменитого оперного певца Александра Полякова. Фотостудия находилась в Старой Риге в Малой гильдии. И там же была студия любительского кино, к которой я присоединилась.
Там я готовилась к поступлению в московский ВГИК, куда был огромный конкурс. И в Москву я поехала, чтобы ознакомится с ситуацией, но... Произошло чудо, и меня там приняли сразу же. В том году не было приема на курс режиссеров актерского кино, и я полностью незапланированно попала на курс документального кино. И через год поняла, что мне это интересно.
Соприкосновение с жизнью — это намного интереснее, чем работать с актерами в павильонах и реализовывать какие-то свои высокие фантазии.
После второго курса меня послали на практику, и я попала к одному из лучших латышских кинорежиссеров Гунару Пиесису. Мне на входе к нему сказали: «Ох, у Пиесиса ужасный характер, желаю вам выдержать!» Не будем смотреть на характер. Я понимаю, что у Роланда Калниньша и Вариса Браслы милые характеры, но надо смотреть прежде всего на то, кто сколько сделал. С Пиесисом я нашла общий язык, я, наверное, об этом когда-нибудь напишу. А через год меня пригласил в свою группу Улдис Браунс, чтобы снимать документальный фильм «235 000 000».
— Для читателей — этим фильмом, музыку к которому написал тогда еще совсем молодой Раймонд Паулс, и открыли вашу ретроспективу...
— Так вот, об этом фильме. Все мы знаем, что молодому специалисту надо поставить задачу и дать возможность свободно действовать. Мне и трем моим коллегам, поехавшим в командировку на съемки, эта возможность была предоставлена.
Были ситуации экстремальные, когда мы сидели в сибирской Тюмени без копейки денег, потому что из Риги не прислали, и Вия Миллере из нашей группы бежала продавать рубашку своего супруга!
Во время съемок мы посещали неисследованные пещеры в Уральских горах. А потом мы были в экспедиции в Грузии, и с тех пор Грузия наравне с Эстонией — мои любимые из бывших советских республик.
Мы снимали в Грузии почти два месяца, осенью, а это самое лучшее время — молодое вино, приключения... В Грузии мы искали пару, которая бы представила свою страну, это было нелегко. Вот невидимая работа режиссера — пришлось уговаривать их родителей, потому что девушка еще не закончила консерваторию. А в Эстонии мы долго выискивали пару близнецов, нашли — это были внуки выдающегося эстонского дирижера...
— В рамках ретроспективы показали и ваш фильм «Это мои сыновья» о службе в советской армии...
— Этот фильм был завершен в 1990 году, он финансировался еще Госкино, и никого кино уже не интересовало. Все кренилось в сторону политики. И этот фильм пошел очень далеко в мир, имел широкую прессу, это самый обильно увенчанный наградами мой фильм, награждался в Любеке, Екатеринбурге, в Когошиме, был во Франции, где я была на Каннском фестивале.
Кстати, в Любеке приз для меня оказался очень ценным — это была графика. Оказалось, что это автопортрет выдающегося немецкого писателя Гюнтера Грасса, который потом получил Нобелевскую премию. Кстати, у меня еще есть автограф Нобелевской лауреатки из Беларуси Светланы Алексиевич, с которой мы встречались на фестивалях. Был такой фильм по ее произведению «Цинковые мальчики», тема пересекалась с моим фильмом. К сожалению, этот мой фильм как-то замалчиваемый — не думаю, что осознано. Так что в любом случае я рада, что его показывают в рамках моей юбилейной ретроспективы.
— Кстати, у вас же есть еще и фильмы, снятые в Болгарии, откуда был родом ваш муж-кинооператор...
— К сожалению, он умер в 2011-м году. Это тоже отдельный опыт — я еще в семидесятые годы в Болгарии делала две картины, причем, обе были на болгарском телевидении, но не на болгарскую тему. Одна картина была про армянских астрофизиков, а вторая — про три балтийские страны. От Ивана Самарджиева у меня сын — Икар Самарджиев, поет в Латвийской Национальной опере, ведущий тенор в хоре. Он прекрасно выглядит, учился в студии у Лининьша и Матисы.
— Вы одна из немногих, кто выстоял после крушения Рижской киностудии. Помните, как ее закрывали?
— Это было в 1990 году, в мае месяце. На киностудии был такой человек, который назывался начальником отдела кадров (в скобках скажем — сотрудник КГБ). Нас к нему по одному вызывали, вручали трудовую книжку, жали руку, благодарили за хороший труд, и все — мы были свободны.
— Как вам удалось тогда выстоять?
— Ну ты же знаешь, что мы, творческие люди – неудержимы, и нас ничто не может остановить на пути! После 1990 года я продолжила работать, сняла тринадцать фильмов, несколько из них — полнометражных. В то время уже основывались частные студии. Была студия, которой руководила Дзидра Смилтена (кстати, мама Смилтенса, который до недавнего времени был спикером Сейма). Дзидра была журналисткой Латвийского телевидения и сделала свою частную студию. И вот там мы сняли фильм — полнометражный — о нашей великой актрисе Элзе Радзине. Там было много смешных эпизодов... Мы поехали в Великобританию, были в Стэнфорде, где в кафедральном соборе похоронен Шекспир.
Начать надо с того, что в шестидесятые, когда Козинцев завершил съемки «Гамлета», была премьера в Лондоне, туда поехали Козинцев, Смоктуновский, Радзиня и другие члены съемочной группы. И Элза со Смоктуновским решили поехать в Стэнфорд, чтобы положить розы на могилу Шекспира. Они купили цветы, им дали машину, приехали, а в кафедральном соборе шли крестины. Двери были закрыты, но артисты постучали, дверь приоткрылась, там была такая цепь.
Радзиня и Смоктуновский сказали: «Мы из Советского Союза, хотим возложить цветы Шекспиру». А из-за двери ответили: «Советский Союз? Нет!» И не пустили! И с розами поехали обратно в Лондон.
Прошло двадцать лет, и Элза говорит мне, что все время чувствует какой-то долг. И вот, когда в Великобритании уже мы снимали, заранее договорились с этим собором и приехали. Не было Смоктуновского, не было роз, но была Элза и белые цветы.
Были еще фильмы. В Екатеринбурге меня поймал на кинофестивале, где показывали «Мои сыновья», продюсер финского телевидения, он меня пригласил с этим фильмом и моим выступлением на телевидение в Хельсинки. Продюсер делал проект «Восточная Европа», тогда в Латвии еще не была отменена смертная казнь, и это был один из пунктов, почему Латвию не принимали в Европейский Союз. И он предложил мне снять фильм на эту тему. Этот фильм называется «Латвийская вендетта», где разбирается эта морально-этическая проблема. И мы сняли фильм о парне, который был осужден по ошибке вместо известного насильника Рогалева. Прокурор Скрастиньш расследовал то дело, парень был освобожден, но он был в таком нервном потрясении, что лечился в «Гайльэзерсе». Где познакомился с медсестрой, на которой женился, у них родилось трое детей. К сожалению, он потом в своем доме в Ливани погиб от удара электричеством.
Был фильм «Рижский Гидон» о нашем замечательном скрипаче Гидоне Кремере, а также о маме Джеммы Скулме, скульпторе Марте Скулме. И был снятый в дни 800-летия латвийской столицы фильм «Моя любимая Рига». Тогда менялись не только столетия, но и тысячелетия, все говорили об образе Латвии, но никто ничего не делал. И я сняла этот фильм без всякого финансирования и зафиксировала эту смену тысячелетий, как выглядела Рига, как выглядели рижане.
— Этот фильм тоже показали в рамках юбилейной ретроспективы, равно как и ваши легендарные фильмы-портреты об Ояре Вациетисе, Джемме Скулме и Раймонде Паулсе. Но почему нет фильма про Мариса Лиепу?
— Ну, все фильмы организаторы не смогли поместить в ретроспективу, а этот фильм довольно-таки часто показывали. Наверное, он чересчур длинный. Но для меня эта лента, конечно же, бесконечно ценна — тем, что Марис согласился на съемки в своей родной Риге и в Москве. Там еще и съемки Красса в «Спартаке», это такой мужской балет, который я больше никогда в жизни не видела, а видела я много.
Как ни странно, о Марисе не так много фильмов, тем более прижизненных. И этот фильм потом российское телевидение эксплуатировало нещадно, и фрагментами, и целиком и, если бы за этим не стоял Андрис Лиепа, я бы возмущалась.
— Помню, как лет 20 назад при показе фрагментов из вашего фильма про Мариса на НТВ уже шли титры — «из личного архива Лаймы Жургиной». Как вам удалось отстоять авторские права в «лихие» девяностые?
— Я все-таки следила за тем, как эксплуатируют мой творческий труд и видела, как кто-то хотел погреть на этом руки. Но сейчас, к счастью, уже все поняли, что такое авторские права. В свое время я сильно испортила отношения с Латвийским телевидением, которое тоже использовало мои фильмы — например, про театр «Дайлес», который я много снимала. Впрочем, это было давно.
Кстати, что до фильма про Лиепу, это — мой диплом, который я успешно защитила, как режиссер. Меня всегда интересовали личности, деятели культуры, прежде всего как живые люди.
Помню, тогда в Москве мне один опытный коллега сказал: «Лайма, ты хороший режиссер, но фильмами о деятелях культуры ничего не заработаешь, ни денег, ни званий». Сказал, что лучше на политическую тему снимать. Но я снимаю до сих пор то, что мне интересно.
Хотя от политики, кстати, не уходила, именно поэтому в моей ретроспективе показан и фильм «Хроника лета 1988 года» (пленум творческих союзов Латвии, начало Атмоды).
Я беседовала как-то с одним видным деятелем немецкого телевидения, и он сказал, что их телевидение интересует две темы: дети и политика. Вот фильмы на эти темы и покупают. Так что и «Мои сыновья» купило спутниковое телевидение и, кстати, много лет назад его также российское телевидение показало.
Сейчас появилось немало моих коллег, которые много снимают о деятелях культуры. А тогда я была почти в одиночестве, мои коллеги-мужчины больше обращали внимание на социальные темы, общественно-политические, аналитические.
— Я видел, как вы снимали один из концертов нашего выдающегося виолончелиста Миши Майского. О нем тоже будет фильм?
— А это уже был эпизод в моем фильме «Два берега» — о моей приятельнице из Нью-Йорка, которая является преподавателем университета в Пенсильвании. Кстати, Кришьянис Кариньш — ее ученик. А она ко всему прочему еще и художница. И она с дочерью ходила на тот рижский концерт Майского в церкви св. Иоанна в Старой Риге.
— Сакраментальный вопрос: ваши творческие планы?
— Скажу сразу, что мое поколение не поощряется Латвийским Национальным киноцентром. Я еще в 2008-м году подала заявку на съемки фильма «Коза уходит в небеса», о поколении рижской богемы 1960-70-х годов, посетителях кафе «Коза» на улице Вальню. Надо было защитить свой проект, а там была девушка, которая теперь где-то в Сигулде работает. Ну, такой человек, случайный в кинематографе. Она мне перекрыла дорогу. Фильм в результате состоялся только через несколько лет.
— И этой замечательной лентой и завершается 24 сентября ваша ретроспектива. А дальше? Какие идеи?
— Идеи есть. У меня две начатые картины, над которыми сейчас работаю. Одна тема тяжелая, но я в ней нашла какую-то абсолютно светлую атмосферу, это фильм о людях с особыми потребностями в возрасте от 13 до 30 лет, когда человек осознает, что у него какая-то особая судьба. И я нашла таких людей — от человека с синдромом Дауна до безногой девушки, очень красивой, которая сидит в коляске.
А вторая тема более узкая — о свободном докторе Леопольде Озолиньше. Просто его сын меня разыскал, у него очень много домашнего видео. Леопольд Озолиньш — очень большая личность, очень темпераментная, интересного происхождения: мама русская, отец латыш и от мамы предки идут к Льву Толстому.
Вот в моем возрасте прежде всего творческие идеи и дают энергию. Это возможность шевелить мозгами, не разгадывая при этом кроссворды.
Я решаю творческие задачи, у меня голова работает. Я всегда напоминаю, что Гете написал «Фауста» в 82 года, Пикассо писал картины в 90 лет. Я вообще считаю, что человек в каком-то роде компьютер, в него заложена некая программа, которую он должен выполнить. Я считаю, что свою программу еще не закончила.
