КНИГА
(Новое литературное обозрение, 2003; впервые напечатан в 1982-м)
Книжки (а это именно тонкая книжка) Цыпкина не было бы в моем, странным образом обставленном книжном пространстве, если бы не В. Г. Зебальд. Вернее, тех попыток объяснить его, с которыми я столкнулась после прочтения «Аустерлица». Некоторые упоминали, признаюсь, неизвестного мне Леонида Цыпкина как автора, грубо говоря, стоящего в одном ряду с.
Ну, что значит «некоторые»? Вот лишь одно имя — Сьюзен Зонтаг. Она случайно находит «Лето в Бадене» в одной из лондонских книжных лавок. Читает. Не может прийти в себя. Узнает, что автор — советский врач-патологоанатом еврейского происхождения. Родился в 1926 году в Минске в семье потомственных медиков. Был на короткое время арестован в 1934–ом. В начале войны эвакуирован в Уфу. Бóльшая часть семьи погибла в минском гетто.
В эвакуации Цыпкин поступил в медицинский институт. В дальнейшем, в единственных предлагаемых обстоятельствах (вокруг Москвы, а позже и там) строил карьеру ученого в области вирусологии и онкологии. В 1969 году (хочется написать «только в 1969-ом») защитил докторскую диссертацию. В семидесятых же начал писать. Стихи, короткую прозу. В стол. Не претендуя на публикацию, тем более на признание.
По воспоминаниям его сына Михаила, отец приходил с работы домой, уходил в свою комнату и писал. Множество раз переписывая, редактируя, нещадно придираясь к собственным текстам. Не показывая их практически никому. Страстно увлекся Достоевским, в течение нескольких лет планомерно ездил по петербуржским местам жизни писателя и его героев, много фотографировал, позже составил альбом (здесь, похоже, и видят связь с Зебальдом). Дважды подавал документы на выезд из СССР. Оба раза получал отказ. После отъезда за границу сына был сокращен из института, в котором работал. Позже восстановлен и переведен на более низкую должность. Умер в 1982 году, через неделю после того, как узнал, что его роман «Лето в Бадене», тайно вывезенный из СССР друзьями семьи, начали публиковать в нью-йоркской «Новой газете», а он снова был уволен.
Так что же писалось в той самой комнате, куда нельзя было заходить домашним, человеком, жизнь которого сама по себе — готовая фабула? Под равномерный стук колес поезда Москва-Ленинград автор «Лета в Бадене» направлялся, как сам пишет, в Петербург второй половины XIX века, где жил когда-то навсегда заинтересовавший его герой — Федор Достоевский. Лежа на верхней полке, он читал дневники второй жены Достоевского — Анны Григорьевны — и уносился мыслями (буквами, словами) в лето, которое Достоевские провели в немецком Баден-Бадене в 1867 году, а оттуда в Петербург, где молоденькая Анна впервые приходит в квартиру Достоевского стенографировать под его диктовку «Игрока», или в Ленинград, где автор останавливается у своей тети Гили в коммунальной квартире, населенной сплошь женщинами, а позже идет в дом-музей Достоевского неподалеку и видит умирающего Достоевского глазами Анны Григорьевны, и возвращается к тете Гиле и ее соседке Анне Дмитриевне, бывшей владелице этой петербужско-ленинградской квартиры, и слушает их рассказы о блокаде.
И все это написано таким изящным или надрывным слогом в моменты описания века XIX-го, с такими точными, будто издевательскими вкраплениями советского канцелярского в зимнем поезде Москва-Ленинград, с таким дотошным знанием деталей топографии Бадена столетней давности, с таким продуманным, но не исключающем спонтанности переключением регистров, скоростей, болезненных для Цыпкина вопросов (ключевой — отношение Достоевских к евреям), что тайна приходящего домой и запирающего за собой двери кабинета ученого-медика становится еще более притягательной. Что за перевоплощение переживал он там и тогда, когда рождал современнейший с точки зрения мирового литературного процесса текст без какой-либо надежды или же намерения стать частью этого процесса в настоящем или будущем? Тайна. Не разгадать.
