Этого автора точно не было в нашей школьной (даром, что перестроечной) программе по литературе. Ни в классической ее части, ни в современной, ни в русской, ни в латышской. Нигде. Не уверена, что есть сейчас.
Ну и не надо. Таких писателей вернее открывать самому. И лучше поздно. Совсем хорошо, если поздно. По настоянию учителя (см. запись в э-классе: «читать стр. 1-25, зад. 2») было бы непонятно, мимо, не про него, несвоевременно. А сейчас — по наитию, по именно так сложившимся обстоятельствам, после одного разговора с… — самое время для «Города Эн» Леонида Добычина.
…Он родился на стыке девятнадцатого и двадцатого столетий (это модно нынче — отмерять по сто). В городе, который теперь называется Лудзой. А тогда назывался Люцином. В семье уездного врача (отец) и акушерки (маман). В двухлетнем возрасте его перевезли в город, который теперь называется Даугавпилсом. А тогда назывался Двинском. В Город Эн Добычин попал по велению Гоголя и больше, кажется, его не покидал.
В этом весь фокус: не (подчеркнуто) книгу воспоминаний издает в 1935 году пытающийся обосноваться в советском Ленинграде русский (подчеркнуто) писатель, поначалу переехавший из Двинска (подчеркнуто) в Брянск, приятель Чуковских и Вениамина Каверина, Леонид Добычин.
По его Городу Эн в книге прогуливается, обходит лужи, подглядывает за купальщицами, клеит ангелов на стены, пишет и не отсылает записки любимому другу Сержу, тайно мечтает о девочке Натали, а также найти «своего Манилова» или «своего Мышкина» мальчик, будто и не замечающий рокотания истории вокруг себя.
Это не глухота и не слепота — это сосредоточенное вглядывание подростка внутрь себя, беспрерывное прислушивание к себе, своим мыслям, своему чувствованию не в ретроспективе, а «всамделишно».
Настолько сосредоточенно, настолько беспрерывно, настолько всамделишно, что внезапная смерть отца, стремительное обнищание матери, болезненная для нее смена круга общения не называется, как мы бы сейчас сказали, «своими именами», а вовсе и не чувствуется им так: переехали в квартиру поменьше, поскольку прежняя стала слишком большой; маман пошла в телеграфистки, чтобы чем-то занять себя; друг Серж не пишет, поскольку в Москве у него слишком много дел. Мальчик только лишь учится смотреть и видеть. Мальчик только лишь учиться понимать. Прежде всего, самого себя. И, может быть, немного математику, которая не идет. Совсем не идет.
Зато отчего-то так часто хватает его за руки и норовит потискать крупная «мадмазель», подтягивающая его по нескольким предметам: приходится прятать руки под стол. Зато зачем-то приглашает его к себе на вечер прыткая приятельница, но вот незадача: блины в гостях оказываются такими вкусными, что мальчик ленится и к приятельнице не идет, да и что ему там делать после таких-то блинов. Зато (а это уже возмутительно!) мама Сержа в толстом конверте присылает маман по почте целый ворох вырезок из журналов, одна и которых (мальчик подглядел) называется «Опасный возраст». Зато, кажется, Натали, украдкой смотрит на него в церкви. Или только кажется. Как кажется Город Эн, который больше не может быть, но не может и не быть.
… В 1936 году на собрании Ленинградского союза писателей роман громят — устраивают дискуссию «О борьбе с формализмом и натурализмом». По воспоминаниям того же Каверина, вызванный на кафедру Леонид Добычин сказал всего одну фразу: «К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться». Тут же вышел из зала и больше его никто никогда не видел. Версия о самоубийстве до сих пор ни подтверждена, ни опровергнута.
… В 1987 году Иосифа Бродского спрашивают, кого он считает самой значительной фигурой в послеоктябрьской русской прозе. Бродский называет Леонида Добычина. Спустя короткое время «Город Эн» переводится на несколько языков, а по-английски издается в серии European Classics. С 1991 года Даугавпилсский университет устраивает «Добычинские чтения». В 2012 году в городе Даугавпилс энтузиасты на собранные пожертвования устанавливают памятник писателю. Рядом с могилой его отца.
Надо будет съездить (подчеркнуто).
