Перечитываешь название много раз: «Памяти памяти», Памяти памяти, памяти памяти... Произносишь вслух, пока эта пара слов или пара слова (оно ведь одно, хоть их и два) не начинает обретать смысл. Другие слова, с которыми я когда-то проделывала схожий экзерсис, теряли всяческий смысл — обессмысливались — раз и навсегда. Под заголовком подзаголовок — «Романс». Это пока совсем непонятно, но станет чуть понятнее позже.
Мария Степанова — российский поэт, прозаик, журналист, редактор. Признается, что книгу о своей семье хотела написать всегда. Точнее не так: с детства знала, что напишет такую книгу («и было время, когда это казалось делом жизни»). Обработает письма, проведет исследование по сбереженным фотографиям, посетит места рождения тех, о ком найдет хоть какую-то информацию. Сопоставит строчки из сохраненных писем и дневников с историческим и социальным контекстом. Сведет семейные сюжетные линии воедино. Совершенно точно опишет «начало» — историю прабабушки Сарры Абрамовны Гинзбург-Фридман, революционерки, «беспартийной большевички», как говорила она о самоё себе, отсидевшей срок в Петропавловской крепости, а позже получившей медицинское образование во Франции. «О, мама как скала!», говорила о ней же единственная дочь.
Обработала, сопоставила, свела, описала. Все это Мария Степанова сделала. Но имелась очевидная «незадача»: в семейной истории не было тех, о ком в общем-то принято писать воспоминания и публиковать биографии. Не было героев, что ли: «у нас не было погибших во времена революции или Гражданской войны. Не было репрессированных. Погибших в Холокосте. Не было убитых, кроме Лёдика. Не было тех, кто убивал». Незадача, превратившаяся в сложнейшую задачу: понять, как публично рассказывать о близких людях, имевших и имеющих значение, скорее всего, только для тебя, в контексте их исторической неприметности и глубоко антиконфликтной природы. Нет публичности, конфликта, нет драмы. Есть частный случай, семейное предание, память — таким же частным образом «спасенная и сохраненная».
И вот здесь, оказывается, еще сложнее. А есть ли память? Можно ли ей доверять? Приведу лишь два примера из книги: автор обнаруживает стопку писем своего отца из засекреченного места его работы в советской молодости. Письма свежы, задорны, полны жизни. Степанова уверена, что отец, конечно же, разрешит их опубликовать, но получает в ответ жесткое, безапелляционное «нет». Всё было не так, говорит он. Всё не так, как в письмах. «Папу я поняла так: его отчеты о жизни в Казахстане были чем-то вроде стилизации, расчитанной на то, чтобы развлечь и порадовать родных. [...] Удальство и бодрость его рассказов были фальшивые, но только их время сохранило».
Другой впечатывшийся в память пример — письма молоденького Лёдика матери, отправленные с фронта Второй мировой. Что ни строчка, то слова — «я вполне благополучен», «вполне благополучен», «благополучен». Свое молчание в полтора месяца Лёдик объясняет маме подцепленной где-то ангиной.
И вот что с этим делать? «Многое что из этого вдруг оказалось под сомнением — или было прямой неправдой», пишет Степанова, вновь и вновь раздумывая о механизмах памяти.
В своих размышлениях она не одна. И это скрытое, потаенное сокровище книги Марии Степановой — неизбежное слияние сугубо личной истории с мировой культурой. Автор вступает в содержательнейший диалог с теми, что тоже пытался, кто тоже думал, кто тоже архивировал или наоборот разбирал архивы семейной и не только истории. Писатели, художники, ученые внимательно и страстно исследуют работу памяти. И снова и снова приходят к выводу, что никакого исследования по большому счету быть не может. А может получиться, например, как предлагает Степанова, романс. Стилизация, как у ее папы. Фантазия, как в случае найденного автором двора в городе Саратове, где прошло детство одного из ее предков, визуализированнных ею мельчайших деталей и прочувствованных запахов того времени («двор меня, попросту говоря, обнял»): «Что-нибудь неделю спустя мне позвонил саратовский знакомый и, смущаясь, сказал, что перепутал адрес. Улица была та, номер дома другой, простите, Маша, мне страшно неловко.
И это примерно все, что я знаю о памяти», пишет Степанова.
Я начиталась интервью с ней, всего другого в Интернете. Насмотрелась видео. Думаю, что еще долго буду читать и смотреть. Хочется слушать ее, думать вместе с ней, вести неслышный ей разговор, формулировать благодаря ей трудно формулируемое. Ровно то, что она попыталась сделать в «Памяти памяти»: вступать в отношения с памятью. Рассматривая старые фотографии и переписывая в компьютер сохраненнные письма прабабок и прадедов, понимать, как (не) работает память, что (не) делает она с прошлым, настоящим и будущим. Какие романсы о них поёт. А ты невольно или по привычке подпеваешь.
