ОТ РЕДАКЦИИ Rus.LSM.lv
Оригинал статьи нашей коллеги Риты Рудуши вышел на Satori.lv. Перевод публикуется с согласия автора и с разрешения Satori.lv.
Сочетание хронической обструктивной болезни легких (ХОБЛ), тромбоэмболии и альвеолита превратили его дыхательные органы в сгусток, объем которого неумолимо сокращался, доставляя телу все меньше кислорода — пока не перестал работать совсем. Смерть тяжелых Covid-пациентов очень похожа: они задыхаются. Но, в отличие от моего отца, они умирают в одиночестве, рядом с ними не сидят близкие, чтобы проводить их в вечность. И, в отличие от моего отца, их смерть можно предотвратить. Потому и появилась эта статья.
Мой отец Андрей Рудушс был человеком искрометным, беззаботным, щедро одаренным талантами.
Играл на аккордеоне и губной гармошке, пел, рисовал, вырезал, лепил, занимался домашним театром и писал стихи. Ни один из этих талантов он не развивал профессионально: в школе и в студенческие годы баловался театральным искусством, поработал статистом в опере, но учиться пошел на физмат и бóльшую часть советских лет проработал в «Центральных электросетях», предшественнике нынешнего Latvenergo. А вот его школьный друг Имант Скрастиньш стал актером, и потому у нас был блат в Театре юного зрителя, куда мы проходили через служебный вход перед самым началом спектаклей. Карьера советского образца отца не интересовала, в компартию он не вступил, поэтому другого блата у нас не было. За «суповым набором», маслом и докторской колбасой стояли, зато в театр проходили без очереди.
Одевался Андрей необычно щеголевато для советских времен. Легенда гласит, что моя мама Алисе встретила своего будущего мужа, когда тот, в твидовом пиджаке, медленно спускался по широкой университетской лестнице возле Большой аулы. Голливудская сцена! С детства помню, что у него было невероятное количество галстуков — в горошек, полосочку, были элегантные, были смешные. И бабочки, конечно тоже. Их Андрей надевал, когда кто-то из коллег или родни просил его побыть посаженным отцом на свадьбе. Потому что — кто еще справится лучше? С ним будут и игры, и свадебная стенгазета, и музыкальные представления.
В годы учебы отец недолгое время поработал на производстве лимонной кислоты. Работа на заводе или в колхозе для советского молодого человека была совсем обычным делом. Только — там, где работал отец, в воздух время от времени попадали пары серной кислоты. Мама вспоминает, что халаты рабочих после смены были в небольших дырочках, проеденных кислотой. Это сегодня в регламенте Еврокомиссии написано, что серная кислота «едкая, ядовитая, опасная. В жидком и парообразном виде вызывает ожоги. При проглатывании или контакте с кожей может быть смертельной. Опасна при вдыхании, вредит зубам. Является канцерогеном».
Вероятно, об этом знали и в 1960-е, но единственной «защитой» от опасного вещества было молоко. Молоко на производстве выдавали бесплатно; Андрей обычно выпивал его в обед, закусывая простым белым хлебом.
Влияние паров серной кислоты на легкие Андрея проявилось много лет спустя, в первое десятилетие 2000-х. Он стал регулярно, с растущей интенсивностью кашлять. Поначалу врачи думали, что это бронхит, потом — что хронический бронхит, потом альвеолит, потом ХОБЛ. А потом — всё вместе, плюс тромбы в легких.
В первые годы проблемы с дыханием и кашель проявлялись, когда он поднимался по лестнице или нес что-то тяжелое. Но тогда отец еще мог передвигаться, водить автомобиль, принимать гостей, выгуливать собаку, на Рождество спеть «Где ж ты был так долго, серый козлик мой?» и смеяться, не заходясь кашлем. Но вскоре, с уменьшением объема легких, передвижение стало возможно только в пределах квартиры, с подключенным генератором кислорода.
Из дома исчезли гости, а смех стал причинять боль.
Осенью 2014-го он уже был постоянно подключен к генератору, кислородную маску снимал только во время еды, дыхание стало неглубоким и мучительным. Он больше не мог смеяться, не мог петь, не выходил из дома. Жизнь съёжилась, как и легкие. Единственной отдушиной был секретный фунфырик (с водкой или коньяком — когда как), который я регулярно привозила по дороге с работы. Бутылка должна была быть маленькой и плоской, чтобы ее можно было легко спрятать в ящик с инструментами рядом с диваном. «Можно подарочек?» писал мне отец закодированное сообщение, и тогда происходил обмен тары: пока мама на кухне, я забирала пустой бутылёк и отдавала полный. Думаю, ему это было важно не из-за вкуса или легкого опьянения, а ради секрета: потаенная жизнь, спрятанная в инструментальном ящике во время, когда отслеживается каждый вздох.
Папа пообещал себе дождаться своей золотой свадьбы с Алисой. И в декабре 2014 года мы ее по-настоящему отпраздновали.
А вскоре после этого начался быстрый регресс. Диван сменила функциональная кровать, генератор работал на полную мощность, началась борьба с пролежнями; отец общался в основном жестами или письменно, нетвердыми движениями выводя большие буквы на пришпиленных к подставке листах бумаги. Иногда удавалось что-то сказать голосом. Как в тот раз, когда он прошептал мне на ухо: «Скажи маме, чтоб отпустила». То есть — чтобы дала умереть.
Это был один из самых тяжелых разговоров в моей жизни, когда я передавала маме его просьбу. Он умирает, нет воздуха, отпусти.
Это невыносимо — видеть, как близкий человек медленно задыхается. Но мы хотя бы могли быть с ним рядом. Поднести к уху радиоприемник, чтоб послушал новости на Латвийском Радио, вызвать улыбку, рассказав какую-то старую шутку, показать рисунки и фотографии детей. Просто подержать за руку.
У «ковид»-пациентов, подключенных к вентиляторам в «грязной зоне» больницы, такого нет. Они видят только вымотанный персонал и других больных. Никто не держит их за руку. Они медленно задыхаются в одиночестве.
Но это могло не произойти.
