Непостижимый город. Торговые лотки с центральных улиц убрали — и такие же, только деревянные, вывалили скопом напротив мэрии и Большого театра: ярмарка. В Елисеевском покупки пакуют в фирменные мешочки «Алые паруса» и еще спрашивают — «А почему вы удивляетесь?». Да просто так. Я и круглосуточным книжным магазинам удивляюсь.
Меньше, чем год назад, темноволосых людей в метро и на улицах. Больше, простите, деклассированных элементов. Ну то есть бомжей гораздо больше. И граффити в центре появились — раньше почти не видно было. Но чисто, красиво, ничего старого вроде не порушено, а скорее даже наоборот; и двери тебе открывают-придерживают, и спасибо-пожалуйста говорят повсеместно, реже, чем в Лондоне, конечно, но уж точно чаще, чем в Риге.
Афиша Малого зала консерватории на ближайшую неделю впечатляет сильнее, чем наша на месяц. Про Большой зал не скажу, даже смотреть не стала, отвернулась, на другую сторону Большой Никитской перешла, чтобы еще сильнее не расстраиваться.
В такие минуты, у афиш, очень жалею, что когда-то отсюда уехала. Но я уехала. А те, кто остались, разделились теперь на 86 процентов и 14. И внутри 14 тоже не все просто.
Даже среди людей одних цехов, даже среди тех, кто занимается музыкой, театром, литературой, всеми этими безумно сложными вещами, которые заставляют думать беспрестанно и не только о себе.
У нас, если кто не знает, 22 апреля гастролирует Александр Ширвиндт с программой «Склероз, рассеянный по жизни». Пролистала его одноименную книжку, чтобы понять, читать или не читать, и первое, на что наткнулась, было: «К сожалению, не видно консолидации людей, которые прожили жизнь в театре. Все может накрыться в секунду».
2014 года книжка. В 2014-м на «Золотой маске» показывали «Карамазовых» Константина Богомолова в МХТ имени Чехова, я пыталась вникнуть, чем были возмущены оскорбленные-в-чувствах, мне объясняли — тем, что Виктор Вержбицкий играет и Смердякова, и Зосиму; непостижимо, правда? Болотная площадь, «Крым наш», подписавшие-неподписавшие, «Основы государственной культурной политики», тогда еще не утвержденные — фон был нервный до чрезвычайности, но «то ли еще будет» я услышала лишь однажды.
Был весна, как сейчас, а
в декабре посыпалось все подряд —
обыск в московском Театре.doc и отказ ему в аренде, заверенные подписью президента «свобода творчества и невмешательство государства в творческую деятельность» и «Тангейзер» в Новосибирской опере, обращение Независимого профсоюза артистов в Научно-исследовательский институт культурного и природного наследия имени Лихачева с просьбой провести экспертизу тех самых «Карамазовых» Богомолова (а также его «Бориса Годунова», ну и «Мертвых душ» Серебренникова) на предмет того, не искажена ли господами режиссерами классика.
Лихачев уж точно бы знал, чем ответить...
Свиная голова у дверей МХТ, сворачивание деятельности «Открытой сцены», псковские артисты сообщают министру культуры, что в готовящемся спектакле будет ненормативная лексика и обнаженка, сверху запускается пробный шар — а хорошо бы ввести худсоветы. Возле «Гоголь-центра» все тот же профсоюз протестует против разбазаривания Серебренниковым средств налогоплательщиков. Протестующих 25, но акцию освещают центральные телеканалы.
От человека, который по долгу службы обязан общаться с чиновниками этого самого министерства, выслушиваю истории одну другой абсурдней, но самая плохая новость ждет меня в финале: «Никому не рассказывай. Или если будешь рассказывать, на меня не ссылайся». Человек всегда казался несгибаемым. Рассказывать не буду.
А в Москве светит солнце, и чудесная команда «Золотой маски», точная, как часы, улыбчивая, приветливая, отправляет своих гостей в самые разные театры столицы, в Бахрушинский музей, где висит сейчас большущая выставка нашего Андриса Фрейбергса, в Школу-студию МХАТ, в маленький домик на Разгуляе, который энтузиасты своими руками приводят в порядок, чтобы Театр.doc мог играть там свои спектакли — и Борис Павлович играет для нас «Вятлаг» по запискам Артура Страдиньша...
На самом деле это полный восторг — новые и восстановленные театральные здания Белокаменной.
Полина Кутепова водит меня по многоярусной Мастерской Петра Фоменко. С Ингеборгой Дапкунайте встречаемся в изысканном Театре наций. С Дмитрием Крымовым — в Школе драматического искусства: дом-мечта, сам как спектакль, говорят даже, что стены, спрятанные за анфиладой сцены, покрыты неким волшебным лаком сродни скрипичному, и отсюда волшебная акустика. А «Гоголь-центр»! А Студия театрального искусства, появившаяся у Сергея Женовача и его молодых артистов на том самом месте, где раньше была золотоканительная фабрика купцов Алексеевых и где величайший из всех Алексеевых на свете — Константин Сергеевич, больше известный как Станиславский, — открыл в 1904-м театр для рабочих! А Театр имени Станиславского на Тверской, преображенный нынче в «Электротеатр»!..
Жизнь везде кипит, репетируют люди, по вечерам у них залы полные. Независимые театры объединяются наконец в ассоциацию. Театральные менеджеры штудируют законодательство и думают, как добиться изменений по некоторым пунктам: нельзя ли, к примеру, сделать так, чтобы чувства верующих охранялись исключительно в храмах, а зрительные залы от этих охранений были охранены.
Тем временем Богомолов готовит в Лиепае (где состоит, между прочим, в штате) новый спектакль «Мой бластер заряжен» по собственной пьесе, а директор Лиепайского театра Херберт Лаукштейнс, выпускник ГИТИСа и ученик Марии Кнебель, ученицы Станиславского, в автобусе, который едет, не останавливаясь в пробках, от Разгуляя до Камергерского переулка, рассказывает мне, как переводит тексты Богомолова с русского на латышский чуть ли не со слезами на глазах — такая в них сила, в этих разговорах человека и Бога.
Мы возвращаемся по домам, а жизнь продолжается. 17 апреля Богомолов выпускает в Лиепае «Бластер», а Адольф Шапиро на большой сцене МХТ — «Мефисто». (Роман Клауса Манна «Мефистофель. История одной карьеры» помните? Ну, или фильм Иштвана Сабо с Брандауэром?) 18-го на церемонии вручения Национальной театральной премии России неизвестная девушка кричит министру — «Верните "Тангейзера"». Министр отшучивается. На следующий день в печати появляются сообщения, что да, надо вернуть, однако в концертном виде; это не то, чего добивались, но все же.
«Сейчас висит дамоклов меч над смыслом театрального существования»,
— пишет Ширвиндт в прошлогодней своей книге. Это совсем не та книга, по которой кто-нибудь в здравом уме решился бы погадать. Я тоже не буду. Середины между мощным горением таланта, которое так ощутимо сейчас в Москве, и апокалиптическими настроениями, которые ощутимы не меньше, мне не найти.
