Я не помню, когда на ее лице не было бы улыбки. Кажется, что улыбалась она всегда. Любимая жена, мать взрослой дочери и сына, счастливая бабушка двух внуков. Кажется, чего еще больше пожелать любой женщине. Однако, есть одно «но» — она слепа от рождения, без права хоть на какое-то улучшение. Недоразвитие глазного яблока. И вроде бы такой диагноз дает карт-бланш на всё — и несчастную судьбу, и отсутствие достатка, и озлобленность на других — зрячих и удачливых. Но оказывается, не эти нити судьбы двигают людьми, когда они строят свои отношения с миром.
Впервые я встретила ее в Даугавпилсе, в польском детском саду, где подрабатывала психологом на четверть ставки. Мизерные деньги компенсировались интересной работой и прекрасным коллективом. Однажды я заметила необычное оживление: со словами — «Наташа приехала!» — в кабинет заведующей ворвалась одна из сотрудниц. Всё как-то задвигалось, зашумело, атмосфера как будто радостно завибрировала. Сходите, познакомьтесь, — пригласила меня заведующая, — это наша массажистка.
Я увидела мило улыбающуюся девушку. В полутьме кабинета она совершенно уверенно подошла ко мне и вдруг дотронулась до моего лица. Психолог, говорите? — и засмеялась так звонко и по-доброму, что меня сразу перестало смущать и это странное поведение, и сказанные обо мне слова.
Это были 90-тые. Лихие годы, выкинувшие из нормальной жизни, лишившие заработка многих и многих. В Даугавпилсском центре занятости стояли огромные очереди из бывших работниц больших заводов, которые всю жизнь трудились у станка, а теперь оказались и без работы, и без профессии. К психологам Центра выбора карьеры люди приходили с одним вопросом — как можно быстрее устроиться хоть куда-нибудь. Впрочем, были и те, кто ждал. Ждал до последнего. Сотрудницы центра рассказали случай, когда пришедшая к ним женщина сказала, что она — учитель, и вот теперь «уже согласна пойти даже дворником». Но вакансий дворников, а также уборщиц, посудомоек и прочих тому подобных уже давно не было. А куда пойти слепому?
Предприятие, где работала Наташа, тоже закрылось. На руках была маленькая дочка. Надо было ее кормить. Родители-инвалиды ничем помочь не могли. И она начала… квасить капусту!
— Я ходила на базар и продавала квашеную капусту, — рассказывала Наташа.
— Но как незрячий может продавать?
— Да просто! Накладывала на весы и спрашивала у покупателей — сколько.
— И не обманывали?
— Да вроде нет… (смеется).
— А деньги?
— У меня была монетница. По ней я и выдавала сдачу.
Можем ли мы, люди, считающие себя цивилизованными, не чуждающиеся разных благотворительных проектов, представить себе, что творилось в душе этого человека, когда все — ВСЕ — попали в непрекращающийся водоворот событий, в это жуткое время перемен. Рушились семьи, кто-то накладывал на себя руки, некоторые попадали в психушку. А эта улыбчивая слепая девушка окончила курсы массажистов. Впрочем, мастеров было много, и никто не хотел брать инвалида на работу. Тогда она стала предлагать свои услуги в разных учреждениях. Просто идти и предлагать, зарабатывая репутацию специалиста своим трудом и добрым отношением к таким разным людям.
Она нас и выслушает, и посочувствует, и развеселит, говорили детсадовские воспитатели.
Она и сейчас работает массажистом. Правда, уже в Риге. Здесь же познакомилась со своим нынешним мужем, тоже инвалидом по зрению. У них есть общий сын. Говорят, очень одаренный парень. Дочка давно вышла замуж, живет в Санкт-Петербурге. С двумя своими детьми часто гостит у мамы.
Я встречала Наташу у часов «Лайма» перед эфиром в Александр-студии. Программа выходила летом. Солнечная погода перемежалась тучками и небольшим, еле заметным дождиком. На будущей героине радиопередачи — кокетливая шляпка, в руках небольшая складная тросточка. Смеется: «Представляешь? Бегу, вижу — мой автобус отходит, не успела, значит, смотрю следующий…»
В ее словах всегда присутствует это — «смотрю, вижу».
— Как же ты узнаёшь свой?
— Не знаю. Вижу. А если сомневаюсь — у людей спрашиваю или у водителя. Я так и сына своего учу — люди — они добрые, они помогут, если люди. А остальные — нелюди, что на них внимание обращать.
* * *
Маленькая девочка Силва выросла в Сибири. Ее маму и с ней четверых детей депортировали из Латвии в 1941 году. Отца расстреляли без суда и следствия. Младшая сестра умерла во время переезда.
« С 4 класса я начала работать. Надо было помогать маме, которая хотела заплатить за обучение старших сестер. Помню страшную бедность и голод. Мы излазили и изучили все съедобные растения в округе. В 1946 году прошел слух, что несовершеннолетние репрессированные могут вернуться в Латвию. Нашлись люди, которые помогли нам в тот момент попасть на родину, где мы тут же очутились в детском доме. После чего к нам, детям, применили статью о побеге и через несколько тюрем отправили обратно в Сибирь».
Она окончательно вернулась только в середине 60-х. Успешно окончила художественное училище и Академию художеств. Затем были хорошие и престижные должности, персональные выставки в Латвии и разных странах. Награды на конкурсах. Особый статус после восстановления независимости Латвии. И — никакой предвзятости по отношению к русским.
Когда некоторым казалось, что пришло время показать, кто в доме хозяин, Силва по-прежнему разговаривала с людьми на «языке оккупантов», если им сложно было говорить по-латышски. Ей не перечили даже самые непримиримые знакомые: она имела на это право.
— Я никогда не стремилась унизить человека, мне это было бы неприятно, как если бы унижали меня, — говорит Силва. — Я до сих пор помню эти тюрьмы и камеры, где мы, маленькие дети, вынуждены были находиться, не понимая, за что нам такое наказание. И я не хочу, чтобы подобное чувство испытывал кто-то другой. Мы не виноваты, что мы — латыши. Русские не виноваты, что они — русские. А без уважения народа к народу жить невозможно.
Может, кто-то не поверит, но Силва до сих пор переписывается со школьной подругой из маленького сибирского поселка, где прошло ее детство.
Ее картины полны радости и света. А на выставках, где я не раз бывала, много цветов. И, правда, ей хочется дарить цветы и слушать ее удивительные рассказы о людях, которые смогли вместе пережить тяжелое, очень тяжелое время.
«Им там, в Сибири, говорили, что мы — фашисты. Но потом они увидели, что мы — такие же, как они, простые люди. Они нам помогали, делились последним. А Сибирь… она очень красивая. Там такие краски! До сих пор помню запах трав и цветов на полянах. Это место, где должно быть счастье».