ФАКТЫ:
- Спектакль Латвийского Национального театра «Животное» основан на сюжете романа финского писателя Арто Паасилинна «Год зайца». Автор сценической версии — Артур Дицис, режиссер — Рейнис Суханов, сценограф — Андрис Эглитис, художник по костюмам — Инга Силиня, художник по свету — Криста Эрдмане, автор музыки — Екаб Ниманис. В ролях: Артур Крузкопс, Дайга Кажоциня, Янис Аманис, Раймонд Целмс, Мартыньш Бруверис.
- Арто Паасилинн (1942—2018) — один из самых популярных финских писателей — родился в Лапландии, был лесорубом, рыбаком, охотником, стал журналистом, а после — автором сценариев и 35 романов. Его книги переведены не на один десяток языков мира, но славу ему принес именно «Год зайца» (1975), который был дважды экранизирован и в 1994 году вошел в список книг, составленный ЮНЕСКО.
Артур Дицис сделал из романа пьесу и подарил ее нам — превратил хельсинкского журналиста в рижского. Возвращаясь на машине из командировки, тот сбивает зайца, убегает искать раненого зверька — да с тем и пропадает. Из точки, где с ним случается этот грех, жизнь уводит Каарло (у нас он, конечно, уже не Каарло) в новую свободу: он открывает для себя иную действительность, отнюдь не городскую, но оттого не менее разнообразную. Картинки на манер тех, что раньше мельтешили за стеклами машины, продолжают сменять одна другую: герой встречает людей, каких не встречал, причем настолько часто, что диву даешься, как два актера — Янис Аманис и Раймонд Целмс — успевают превращаться в полицейских, алкоголиков, официантов, старух и без остановки вертеть калейдоскоп историй одна другой диковиннее. А главный герой в исполнении Артура Крузкопса знай себе тушит пожары, учит плавать взрослого дядю и демонстрирует подлеченному зайцу, как люди добывают огонь. Думать, что заяц (пустая шкурка, которую «водит» и «озвучивает» Мартыньш Бруверис) показывает характер в зверином одиночестве, тоже не стоит: в спектакле ворона сосредоточенно сортирует мусор, а медведь смотрит в глаза человеку с ружьем.
Темп, взятый в начале спектакля, не провисает ни на секунду. Режиссер словно задумал превратить все буквы романа в сценические картинки и жадно листает страницы, которые так и просятся то в один эпизод, то в пятый и десятый. Взяв в лапы соломинку, заяц защищает мусор от атак с воздуха. Актер надевает черные перчатки — ворона летит, стягивает с рук перчатки — ворона гибнет. И заяц радостно топчется по останкам врага.
Выпестованный героем зайчик то на голову ему усядется, но на плечо. И — вспомним название постановки — без труда становится альтер эго главного героя: трусоват, любвеобилен, способен выжить в любых обстоятельствах, словом, не хуже и не лучше многих из нас. Каарло-не-Каарло жадно живет новой жизнью, откуда жизнь прошлая смотрится как бледная, не совсем настоящая. К мобильнику почти не тянет, к жене возвращаться не хочется, вот только женщины, которые стали попадаться ему на пути, — все как одна похожи на законную супругу. Замечательная Дайга Кажоциня играет то провинциальную простушку, то даму из бара, то бурую медведицу. Их много, а жена одна. Гуляй, муженек, чувство вины все равно напомнит о той, кому изменяешь! Так стоит ли мчаться — со скоростью автомобиля — от самого себя? Герою кажется, что стоит, хотя за пазухой, словно заяц, пригрелась мысль об отступлении: вот наиграюсь — и вернусь.
А поиграть хочется! В победителя — не на словах, а на деле. От теории он переходит к практике — проверяет себя и поверить не может, что, чумазый от сажи, становится своим для чумазых от сажи людей. Наращивая брутальный опыт, он все же остается интеллигентом, нерешительным и боязливым. Согласитесь, монолог медведицы — мол, я охочусь по необходимости, а ты-то, праздный охотник, зачем? — мог пригрезиться только размышляющему человеку. Поразмыслил — и убил. Потому что целился в собственное прошлое.
Героя носит по городам и весям, рядом с ним ругаются по-русски и по-литовски: в сюжете непредсказуем любой следующий ход. Крошечная сцена заставлена камышовыми зарослями, актеры то и дело присаживаются к волшебным фонарям, чтобы покрутить ручку барабана с ветками, и на экране замелькает лес. Чудес придумано столько — успевай лишь отслеживать. Опасная для зрителя ситуация: он становится улыбчив и беспомощен, утрачивает способность следить за мыслью и идет на поводу у эмоций: сбивай такого с толку — не хочу. Двое заталкивают третьего в ящик и принимаются лупить по ящику, пританцовывая и отбивая ритм. Потерпевший сплевывает кровь, но зритель не на его стороне: он радуется тому, как придумана сцена, и аплодирует тем, кто так мастерски, так припеваючи ее ведет. С ритмом здесь все в порядке: такого, чтобы звук запаздывал за светом, не было ни разу. Щелчок — и свет погас.
Когда финал возвращает нас к той самой точке, в которой герой надумал исчезнуть в земных кущах, мы понимаем, что нас разыграли: думал-то он думал, да передумал, приехал к жене. Честь и хвала театральному искусству, способному работать со скоростью промелькнувшей мысли и делать это так, чтобы мы не усомнились: грезы героя действительно материализовались. Ну и что, что зайцы не плюются, а медведицы всегда похожи на медведиц и никогда — на верных жен? На сцене и не такое бывает! С нами проделали нехитрий фокус — уберегли, не дали ощутить момента слома, когда быль вильнула в сторону сказки, — и мы приняли мечты за реальность. В принципе — поступили, как поступал в течение двух действий сам Каарло-который-не-Каарло: отрывались от жизни в свое удовольствие... А после вышли из театра и вернулись домой.
