Людмила Метельская. Цой — это разные мы

Его песни присвоили женщины — в платьях с оборками и косухах, его песни стали своими для мужчин — с контрабасами и гитарами. Песней проникаются все новые и новые люди, в нее внедряются — вслушиваются и включаются, и мы видим, как это происходит: к солисту из тени на свет выходит один исполнитель, потом второй, третий, и начинается многоголосие.

Кто завелся и закрутился на сцене так, что взлетел подол наряда в цветочек: получилось, как у танцующих дервишей и прекраснее, чем у Мэрилин Монро.

Кто сосредоточился на эмоциях и дорожит ими, не расплескивает: еще немного — блеснет слезой и прикроет глаза. И сомнений в том, что здесь каждый выбрал главную для него песню — ведет ее, отвечает за нее, порой солирует и выражает себя так, как душа просит, — не возникает.

Спектакль подает содержание текста и одновременно раскрывает наше отношение к нему.

По большому счету, мы видим, какими стали благодаря Цою — и продолжаем преображаться у всех на глазах.

Он побуждает людей к братству, к тому, чтобы кто-то поправил товарищу микрофон, а после сел на место — слушать, подпевать, быть вместе. Здесь мужчины подают дамам руку, чтобы поддержать, и помогают надеть куртку.

О костюмах — речь отдельная. Одежда у всех многослойная, и актеры то нахлобучивают капюшоны, то остаются в одних платьицах: какой номер ни возьми — все обеспечены особой эстетикой, но ничто не выходит за пределы черно-серо-белых сочетаний, просто степень присутствия белого и черного варьируется от песни к песне. Цой строг и графичен, умен и сдержан, и если он — это мы, то спасибо Цою.

Спектаклю удалось попасть в энергетику певца и сравняться с ней по силе.

Цой развернулся к нам лицом — актеры сосредоточились у рампы и поют общую песню, но как по-разному! В ком-то он воспалил бунтаря, а для кого-то он чуток, отзывчив, трогателен, неожидан. Исполнители примеряют на себя харизму певца, и каждый справляется с задачей на свой манер. Он был мужествен, в чем-то даже дерзок? Да, и мы таскаем по сцене микрофон вместе со стойкой. Он был сентиментален? Иногда, и мы трогаем струны контрабаса, переводя общий с инструментом голос на проникновенный шепот.

Цой — это разные мы.

Спектакль стал победой нашего поющего театра. И дело не в том, что в помощники был взят автор мощный, ценимый многими. Да, Цой оказал актерам поддержку, но и они поддержали Цоя, которым теперь наверняка заболеют те из зрителей, кто был к нему равнодушен.

Исполнители разыграли смысл текстов, оголили эмоцию его мелодий, и

оказалось, что хотя бы один из Цоев — абсолютно наш.

Актеры не копируют его манеры — движения, голос, интонации. Они продолжают его — Цоя, вышедшего в народ, Цоя, ставшего народом, и любой из нас присваивает его в нужной степени и должной форме. Театр делает его своим — живущим сегодня. А поколенческих цитат, отсылок к ушедшей эпохе удалось избежать: бунтарь — он не о прошлом, он о настоящем и будущем.

«Цой — жив!» — утверждали когда-то надписи на стенах и заборах. А сегодня былые надписи, все разом, стали спектаклем. Рижский русский театр — жив!

Спектакль, поставленный к 60-летию со дня рождения Виктора Цоя, идет в помещениях замечательного Hanzas perons, и в последний раз его здесь сыграют 15 декабря. Спешить нужно именно сюда и не ждать, пока — есть такая надежда — «Вот так!» переместится в здание театра на улице Калькю. Вжиться в другие стены Цою будет сложнее — хотя бы чисто эстетически. Но в том, что спектакль необходимо сохранить, сомнений нет и быть не может.