Людмила Метельская: Показать пережитое, пережить показанное

Обратите внимание: материал опубликован 1 год назад

Новый Рижский театр сыграл последнюю премьеру сезона — и первый спектакль с Чулпан Хаматовой, недавно принятой в труппу. Post Scriptum Алвиса Херманиса вобрал в себя тексты Федора Достоевского (1821—1881), Анны Политковской (1958—2006) и оказался созвучен злобе дня.

СПЕКТАКЛЬ

Post Scriptum

Режиссер — Алвис Херманис, художник — Кристине Юрьяне, художник по свету — Лаурис Йохансонс, музыка Арво Пярта, в ролях — Чулпан Хаматова.

— Исповедь Ставрогина, написанная «для бесстыдства»;
— детская телепесенка: сложно поверить, но работник российского цирка Ольга Родионова действительно пела в какой-то передаче про то, как «скатертью, скатертью хлорциан стелется и забирается под противогаз», а Ирина Хакамада, вынужденная все это слушать, не знала, что делать с лицом;
— воспоминания женщины, потерявшей мужа и сына во время теракта на Дубровке и уверенной, что их погубил Путин;
— запись беседы Дмитрия Быкова с Алексеем Арестовичем о том, что «Буча очень сильно ударила по людям, которые думали, что дьявола нет»...

Собрав спектакль, как мозаику, которую тем не менее в пестроте не обвинишь,

режиссер скрепил все темой бесовщины — и, на наш взгляд, не в последнюю очередь выступил в защиту русской культуры.

Иначе зачем «роман-предупреждение» Достоевского — писателя, в котором сегодня модно видеть имперца и более никого? Зачем тексты Анны Политковской из «Новой газеты» — журналистки, которую называли воплощенной совестью? Даже то, что спектакль идет на русском, в оправдании не нуждается: переводить Достоевского, Политковскую и даже песенку про «может, мы обидели кого-то зря, сбросили 15 мегатонн», уводить латышского зрителя от интонаций оригинала — это ему зачем?

Режиссер-придумщик выпустил, может быть, свой самый аскетичный по форме спектакль. Ярких и явных театральных находок, к которым нас пристрастила щедрая фантазия Алвиса Херманиса, в спектакле оказалось очень не много:

— подушка, исполняющая роль изнасилованной девочки: наволочку сняли, Матрешу раздели;
— отсеченный от остального мира острый край обычной квартиры: жизнь обывателя, поставленная в угол бог весть за какую провинность;
— сценическая коробка, оправленная в тесное и черное — как в раму экрана. Театрального зрителя усаживают смотреть «телевизор», но, в отличие от российского ТВ, показывают быль.

А штука в том, что былью становится именно что писательский вымысел (мы о «Бесах» Достоевского) — просто он страшнее правды. Когда славяне идут убивать славян, православные — православных, это тоже страшнее любой правды, но это она и есть. И о тексте Политковской. Учительница мечтает досмотреть до конца мюзикл «Норд-Ост», стоивший жизни ее близким: вдруг все закончится хорошо? Стоит только потерпеть, посидеть, подождать, пока задымится телевизор, и вдохнуть полной грудью то ли хлорциан из сегодняшней песенки, то ли газ, убивший 130 заложников 20 лет назад. Сегодня смертельно опасны и российская пропаганда, и покорная готовность людей потреблять ее.

Чулпан Хаматова читает тексты по ролям и в какой-то момент (в какой?) начинает двигаться по-мужски, звучать по-мужски. Она едва заметно переключает тембры, чуть поворачивает голову, чтобы изменить направление взгляда и, цитируя «Бесов», становится то Ставрогиным, то отцом Тихоном, голосуя за последнего, потому что отдает ему свой ангельский голос.

Спектакль в который уж раз подтвердил и профессиональный, и личностный дар Чулпан — ее обнаженный нерв, ее готовность сопереживать не по-актерски. Потому что когда плачет актер — он подносит к глазам белый платочек. А когда по поводу происходящего не только на сцене кричит душа человека — он проводит рукой под подбородком: живые слезы стекают туда.

Умение говорить о войне, не показывая ее напрямую, — вопрос деликатности и силы высказывания. Спектакль стал для авторов поступком — и творческим, и гражданским.

Мощным в силу того, что уравновесил в себе две эти составляющие и завершился просьбой воздержаться от аплодисментов. Дело не в том, что нашему с вами «Постскриптуму» рассчитывать на восторженное зрительское послесловие было бы грех, очень уж не та тема. Здесь другое: оказалось, что аплодисменты служат выбросу эмоций — иначе все остается в человеке, врастает в него. Спектакль вжался в нашу эмоциональную память — и вот оно, послание театра, постскриптум в значении не только «после написанного», но и «после показанного»: об увиденном забывать нельзя. Потому что это больше чем увиденное — это пережитое.

 

 

 

 

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное