Людмила Метельская: Похождения повес в одежде и без

Обратите внимание: материал опубликован 6 лет назад

Латвийская Национальная опера выпустила премьеру — взяла неоклассическое произведение Игоря Стравинского «Похождения повесы» (1951) и, обобщив историю, дала ей другое название: «Хроника разврата».

ФАКТЫ

Музыкальный руководитель спектакля и дирижер — Янис Лиепиньш, режиссер — Марго Залите, сценограф — Дидзис Яунземс, художник по костюмам — YASHI, автор видео — -8, художник по свету — Оскар Паулиньш. Главные партии исполняют: Том Рейкуэлл — Петер Кирк, Михаил Чульпаев или Виестур Янсонс; Энн Трулав — Инга Шлюбовска или Марлен Кейн; Ник Шэдоу — Арманд Силиньш или Ричард Мачановскис.

 

«Хроника разврата» — очень интеллигентно написанная опера, в которой продуман каждый такт».

Янис Лиепиньш

Том оставляет невесту Энн и предается в Лондоне радостям жизни под руководством Ника — искусителя. Грехи изматывают героя, и в конце концов он попадает в психбольницу с говорящим названием Бедлам.

На сцене мы видим тот самый бедлам — неразбериху, прославившую лондонский дом умалишенных еще в XVI веке. А от эстетики картин и гравюр XVIII века, вдохновивших композитора на сюжет, остается лишь крайняя перенаселенность пространства. Зато именно сценография и — особенно! — костюмы от YASHI, которые, конечно, получат от зрителей наибольшее число нареканий, позволяют сориентироваться в перегруженной системе ассоциаций.

Невеста героя снимает платье с изображением боттичеллиевской Венеры — лишается златокудрого парика и превращается из блондинки в брюнетку. Так замена позитивов негативами заявляет о себе впервые.

После главный герой в черном, связавшись с Дьяволом в золотом, обретает одежды, захватанные желтыми пятнами. А под конец щеголяет в костюме-слитке, в то время как облачение искусителя становится из золотого черным. Черный и Золотой обнимаются, грешат в четыре руки, а поменявшись местами, смотрятся друг в друга, как в зеркало, как в страшную пустую дыру.

Над сценой долго летают шары неожиданной формы. Не пытайтесь понять, что это значит, — в нужный момент они скомпонуются в фигуру громадной резиновой женщины. Здесь, как в «Иронии судьбы», «все проще гораздо»:

не разгаданная вовремя загадка может предъявить решение в самом неожиданном месте, и окажется, что мудреной она не была.

Кислотные цвета переместились на сцену из телевизионного гламура: тема масс-культуры, тема навязанного извне избытка обыгрывается то и дело. Костюмы многоречивы: мусорные люди в мешках с громким шорохом, люди в толщинках с доходчивыми изображениями срамных мест — игрушки в руках похоти... Люди-клоны, люди-манекены, люди-знаки. Все отсылает к условностям кукольного театра, театра марионеток и заканчивается сценой, в которой герои обращаются в зал напрямую: мол, мы тут разыграли историю — не судите строго. И зритель не судит. Опера, в которой чего только не было, предстает перед ним как спектакль-обобщение. В финале третьего действия герой ищет любимую — нащупывает забытое имя. В итоге все его Жоржетты-Лизетты сливаются в образ Венеры, сам себе он представляется Адонисом, а любой из нас волен продолжить цепочку — поместить рядом с Томом и Фауста, и Дон Жуана, и Пер Гюнта, и Онегина, и Печорина...

При всем богатстве красочных деталей хор и артисты миманса предъявляют достаточно монотонные действия. В борделе люди предаются разврату долго, но без затей: картинка шевелится, но как-то не живет.

Многообразие однообразно — именно с этой истиной и сталкивается главный герой.

Грех входит в надоевшую привычку — прельщает многое, пресыщает почти сразу. На сцене все зеркалит, двоится, множит сущности, отбрасывает тени. Обещает удовольствия и обманывает. Чувство перекормленности Тома передается залу, категории эстетические переходят в этические, и мы видим мысль: потакать грехам — все равно что тащить на сцену собственной жизни все без разбору.

Животное шевеление массовки засасывает зрителя в свою разноцветную слякоть. И ему впору вздрогнуть, услышав чей-то чистый голос, чей-то безупречный вокал: кажется, ничто чистое проявить себя в такой среде просто не может.

Условная грязь картинки спасает непростую музыку от обвинений в чем бы то ни было.

На фоне увиденного Стравинский звучит кристально просто именно потому, что все сбои в акцентах, все неожиданности костюмы взяли на себя.

 

 

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное