ФАКТЫ
Главную роль в романтической драме «Быть Кей Гондой» играет Резия Калныня. Думается, без такой актрисы, как она, спектакль не возник бы даже в варианте идеи. В латвийских реалиях это имя — столь же доходчивый символ, как имя условной кинодивы Кей Гонды — в реалиях голливудских. Значение имени «Резия» мы считываем сразу: человек, умеющий быть легендой в свои нынешние 47 лет.
Перевод и постановка Дж.Дж.Джиллинджера, сценография Кристиана Бректе, костюмы Кати Шехуриной, музыка Анны Кирсе, видео Артиса Дзерве, свет Евгения Виноградова.
В театре «Дайлес» 23 марта состоялась премьера романтической драмы «Быть Кей Гондой». В первоисточнике — романе Айн Рэнд (1905—1982), американской писательницы родом из России, — главная тема обозначалась шире: книга и пьеса на ее основе назывались «Идеал». В рижском театре «Дайлес» название изменилось. И поставило вопрос: каково это — быть Кей Гондой, кумиром поколения, восхищать собой миллионы, но так и не стать счастливой?
Каково это — быть идолом, идеалом и одновременно человеком, которого предают?
Каждый, кто писал великой Кей, признавался, что она извлекла его из рутины, подарила надежду. Стоял у «киноэкрана» (Резия думает, Резия курит, Резия смотрит прямо на вас) и нанизывал одно красивое слово на другое: мол, боготворю, ты единственная, ради тебя я готов на все. В общем, если перевести с рэндовского языка на чеховский, «если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее». После экран всплывал к колосникам — и герой уходил в глубину сцены, в собственное бытование, в родной ему социальный срез. Но мы с ним теперь знакомы — видели по эту и по ту сторону искусства.
От Кей каждый отворачивается на свой манер, в соответствии с укладом собственной жизни. Автор первого письма изменяет мечте ради семейной рутины. Автор второго готов сдать подозреваемую полиции и получить сребреники. Третий поклонник не смеет поверить, что к нему явилась сама Гонда, и гонит с глаз долой. Четвертый насилует. И только пятый берет вину актрисы на себя, а после стреляется. Поступок киногеничный: кинодива видит в нем оправдание своего творчества и потому называет поступком собственным, «самым добрым из всех, которые совершила в своей жизни». Самоубийство Дауэса придает смысл существованию Гонды, но подозрение, что искусство питается кровью, посещает вас зря.
Спектакль — не о том, может ли знаменитость позволить себе большее, чем простые смертные. Будучи встроена в строгую схему авторской мысли, кинозвезда в какой-то момент перестает восприниматься как человек, способный довести восторженного юношу до самоубийства — и улыбнуться. Она становится воплощением мечты.
Мечта нуждается в нас — ходит по домам и просит о помощи.
«Идеал» был написан в 1934 году, когда дивой считалась ровесница писательницы Грета Гарбо, а на экранах продолжали идти «Огни большого года», немое кино. Не впитать этику через эстетику фильмов того времени — черное или белое! жизнь или смерть! — все равно что позволить проектору трудиться вхолостую. Зачем?
Прекрасная картинка должна быть поддержана не менее прекрасными поступками с нашей стороны, и вот тут возникают сложности.
Мечтать мы не дураки: мужчинам подавай самую совершенную в мире женщину, женщинам — банального принца на белом коне. Чтобы, чуть они появятся на горизонте, было от кого спрятаться в кусты. Мы не умеем на красивое отвечать красиво.
Историю кинодивы показали на подмостках, что сделало ее историей о смысле еще и театрального искусства, о смысле искусства вообще. Зачем оно нужно, если не меняет нас к лучшему и мы не способны соответствовать идеалам, которые поставляет... в данном случае «Дайлес»?
Киноходы того времени обладали некоторой ходульностью, что не хорошо и тем более не плохо: экранных героев еще не сместило с котурнов время. Как передать эстетику кино тридцатых годов в эстетике сценической? Да просто сделать очевидными условности! Театральные условности — это парики и накладные бороды? Пожалуйста, они здесь представлены в изобилии. И служат отнюдь не для того, чтобы вести за собой характер персонажа. Просто обозначают: перед нами блондин... а теперь брюнет. Актеры меняют седины на черные шапочки и перемещаются из одной сценической новеллы в соседнюю. Переходят из образа в образ и тем самым обобщают их, обезличивают: это мы, такие или сякие, одетые с иголочки или обутые в розовые туфельки при черных, как ночь, чулках. Разные, но похожие друг на друга в одном.
Мы не рифмуемся с волшебными замками, возведенными в собственных головах. И грезим о несбыточном: так удобнее, так мечта не устроит нам проверку на прочность, верность и соответствие.
Но вот оказия — женщина-мечта принимается посещать поклонников на дому, и проверку выдерживают единицы.
Актеры не столько показывают характеры, сколько обозначают их. Приметы вроде расписных штанов художника определяют характеры в общих чертах — а дальше идут реплики, помогающие разобраться в фабуле. Она — главная, к ней подтягивается, но до нее не дотягивается ничего, потому что не должно. Не ждите бытовых мелочей, подробностей, приземляющих историю, ведь она тяготеет к обобщениям. Стильные декорации предъявляют не комнаты, а образы комнат, скупой реквизит представляет лишь главные приметы быта. И даже сильный запах яичницы, которую на сцене жарят и едят, не способен ничего изменить и становится очередным знаком. Знаки укладываются в схему, которая изначально существовала в тексте и которую действительно не стоило заглушать чем бы то ни было: символы есть символы, они по-своему красивы и делают доходчивой мысль.
Спектакль — о взаимном проникновении искусства и жизни. И, увы, об их слабой способности к взаимопроникновению.
Все первое действия Кей бьется с ситуациями, когда люди предают считанную с экрана мечту, трусливо снимают ее с себя, как сворованную одежду, и убегают мечтать дальше. Жизнь идеальная и реальная, на миг соприкоснувшись, отскакивают друг от друга: им не по пути. И вот наконец Кей наблюдает поступок, достойный мелодрамы. Пятый поклонник оказывается единственным, кого воспитало, перекроило на свой лад искусство. Но именно этому человеку выжить не дано.
А ведь как это, должно быть, хорошо — оказаться достойным своего идеала. И иметь в себе силы не соглашаться на подмену, на второсортное, зато со скидкой.
