Людмила Метельская: О «Трех товарищах» — как о себе

Обратите внимание: материал опубликован 4 года назад

В Латвийской Национальной опере 29 ноября состоялась мировая премьера балета «Три товарища» по роману Э.М.Ремарка. Ядром творческой команды стали три товарища (С.Землянский — П.Акимкин — М.Обрезков), поставившие «Индулиса и Арию» и «Женитьбу» в Лиепайском театре, за что получили ворох номинаций и наград «Ночи лицедеев» 2015 и 2017 годов.

ФАКТЫ

Композитор — Павел Акимкин, автор либретто — Раса Бугавичюте-Пеце, музыкальный руководитель и дирижер — Янис Лиепиньш, режиссер-хореограф — Сергей Землянский, сценограф и художник по костюмам — Максим Обрезков, художник по свету — Александр Сиваев. В главных ролях: Роберт — Антон Фрейманис, Кристап Яунжейкарс или Раймонд Мартынов; Отто — Раймонд Мартынов, Александр Осадчий или Сергей Нейкшин; Готтфрид — Виктор Сейко или Айден Вильям Конефри; Патриция — Элза Леймане, Юлия Брауэр или Байба Кокина. Вокальные партии исполняет Михаил Чульпаев.  

Сергей Землянский (окончил Челябинскую госакадемию культуры и искусств, был танцовщиком и актером) делал спектакли в драматических театрах, и артисты у него молчали — говорило тело. Но, согласитесь, быть основателем направления «новая пластическая драма» и сочинять для актеров безмолвные спектакли, каких у нас не видели, — это одно. А оказаться в общем ряду с теми, кто ставит танец для профессиональных танцовщиков, — уже другое. Сергей Землянский называет себя скорее режиссером, чем хореографом, тем не менее, отважившись на рижскую постановку, от режиссуры не ушел, но заступил на территорию, где по праву обитают только хореографы: он поставил балетный спектакль. Открыл, что танцовщики быстрее, чем драматические актеры, запоминают движения, зато с большим трудом оправдывают их эмоционально.

И пусть режиссер-хореограф называет этот свой поступок экспериментом — мы не против, мы только хотим сказать, что эксперимент был героическим и он удался.

Команда с семилетним опытом работы в качестве единого организма — рисковая, потому что молодая. А кто не рискует, тот не хочет быть победителем. Здесь победителями хочется величать и Сергея Землянского, и композитора (Павел Акимкин), и сценографа (Максим Обрезков), и художника по костюмам (опять Максим Обрезков), и художника по свету (Александр Сиваев). Каждый делал свое дело, и каждый делал его так же хорошо, как товарищ по работе — второй или третий. Как каждый танцовщик, каждый из трех ремарковских героев, среди которых даже не хочется искать главного: победителями стали все.

Роман о молодых и для молодых инсценировали молодые.

Они, как те самые три товарища, «смотрели друг на друга», «слышали друг друга», «наслаждались процессом» (цитируем услышанное на пресс-конференции), и потому грусть, которую могло навеять произведение, оказалась вытеснена зрительской радостью. Веселая творческая сила авторов спектакля сделала свое дело: он получился энергичным, светлым, ясным, лиричным, трогательным и — снова цитата — «очень-очень красивым». Как задумывалось. Элза Леймане, персонаж которой разбавил мужскую компанию, считает, что спектакль — о том, как человек пытается наслаждаться каждым мгновением. Так что балет не о войне и не о болезни — он о том, чему нас учит близость смерти, а она учит любить жизнь.

Сергей Землянский назвал роман очень честной историей и для достойного пересказа задействовал разные инструменты — «синтез драмы и классического балета с элементами contemporary dance и пантомимы». Когда в приключения главных героев, танцующих современный балет, вторгаются люди в черном и исполняют классические па, их совместное существование на сцене воспринимается как противостояние. А поскольку, как сказал Александр Сиваев, «спектакль — об эмоциях», хореографии режиссеру оказалось мало — понадобились «моменты воздуха».

Любовь, весна, сирень, в легкие занавески задувает ветерок, а появляются зонты — становится ясно: по сцене гуляет грибной дождь. По настроению это близко к черно-белому кино периода хрущевской оттепели, когда дождь смывал все следы былого и уводил зрителя к пересвеченному, звеняще-ясному изображению. Танец Роберта и Пат в свежем и светлом пространстве лучится счастьем: им легко дышится, нам легко в это верится, и всем хорошо. Позже те же занавески — на ветру, но на фоне сценической темноты — уже станут работать на ощущение тревоги.

Дамы соединяют шлейфы бальных платьев в единую конструкцию или, предъявив подкладку, дополняют новым цветом сценическое полотно: костюмы хороши. Музыка хороша — не столько иллюстративна, сколько самодостаточна: Павел Акимкин искал и нашел новый для себя композиторский язык — с оркестром до этого не работал, но в итоге сумел доставил радость себе и всем. А хореография настолько захватывающе повествовательна, что изыски вроде особого расположения танцовщиков на сцене — по четыре пары в ряд, по три, по две, и вот слева стоит уже только одна — могут остаться неоцененными, а жаль. Но мысль бежит вперед, и на сцене все меняется со скоростью юношеского чтения.

Читаем об автомобиле. Его зовут Карл, и места он занимает ровно столько, чтобы иметь право на собственное имя. Четвертым товарищем не становится, но пятым — после Патриции — вполне. Показать гонки трудно — да и ни к чему, ведь нужно, чтобы было не легко, а интересно. И машины поместили под полупрозрачную ткань, которая испортила видимость на дороге — организовала туман и сумерки, сделала Карла «призраком на шоссе», и мы запомнили не столько автомобили, сколько изящный рассказ о них.

У балета вообще богатейший лексикон. Роберт спрашивает профессора Жаффе о здоровье Патриции — тот всячески уходит от ответа и в конце концов оставляет старческую палочку в руках героя. Доктор смущен, доктор растерян — он потерял палочку. Пат танцует болезнь — перестает попадать в темп: у нее сбивается пульс. Пат падает в обморок — у Роберта подкашиваются ноги: речь об отчаянии, которое убивает, о том, как берут чужую боль на себя, и музыка этой боли вторит — сочувствует, выпадает из тактов, рассыпается на ноты. Пат умирает — и вдруг поднимается, смотрит на любимого, чуть прикасается к нему, но уже отстраненно, и уходит, чтобы потом показаться в глубине сцены в чем-то длинном и белом: вот вам и «смерть», и «жизнь души», и «долгая светлая память».

Существование людей, покалеченных войной, может оказаться счастливым только в случае, если судьба обеспечит их самыми серьезными из возможных подарков — дружбой и любовью. В остальное им верить трудно — на мишуру наших героев уже не купишь, и

мы смотрим спектакль о главном. Здесь действительно отсутствуют мелочи, нет быта — есть простор и воздух, нет конкретной эпохи — есть человеческий век.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное