СЮЖЕТ
На набережной у Рижского замка гости собрались на свадьбу Лелде и Земгуса. Туда незамеченным проникает Господин, крадет у невесты три капли крови, и она умирает. Мертвые зовут лицедея Тота спасти Лелде, а заодно даровать им мир и покой, который нарушают черти; герою предстоит отнять у Господина сворованную кровь.
В Рижском замке, который в свое время был Национальным музеем истории Латвии, теперь обитают черти (да-да, мы оценили смелый режиссерский ход!). Выясняется, что главный черт о трех головах — отец Тота, готовый передать власть сыну. Сын отказывается от наследства и выводит Лелде к солнцу, но она не оживает, поскольку три заветные капли мертвые пытались присвоить себе, да пролили. Лицедей отдает Лелде свою кровь и погибает.
Создавая в 1916 году образ лицедея Тота, Райнис не мог не видеть в нем себя. И Имант Зиедонис, превративший пьесу Райниса в либретто, — не мог. И Имант Калныньш, написавший в 1977 году оперу «Играл я, плясал», — не мог. И Лаура Гроза-Кибере, режиссер нынешней постановки, — не могла.
В образе Тота каждый творческий человек видит то певца, то танцора, то поэта, то музыканта — в зависимости от рода собственной деятельности.
В итоге мы получаем спектакль не столько о борце, готовом спасать народы (в год празднования 100-летия независимого государства акценты не грех и сместить), сколько о человеке, состоящем на службе у своего таланта. А кому много дано, с того много спросится.
То и дело повторяясь, ключевая музыкальная фраза настаивает на том, чтобы мы вслушались в слова и отметили изменения в тексте:
«Играл я, плясал всю ночь напролет...»
«Играл я, плясал весь день напролет...»
«Играл я, плясал всю свою жизнь...»
Тот поет о том, что работает лицедеем без перерывов на обед, и, наверное, потому способен оживлять, вразумлять и уводить невест из-под венца. Лелде готовится идти к алтарю, но появляется Тот, гипнотизирует своим «играл я, плясал» откуда-то сверху, и вот она уже снимает фату, встает на пиршественный стол и тянется к искусству, в заоблачные выси... но жених стягивает суженую вниз, на грешную землю.
На грешной земле случается пожар, Лелде гибнет, и в загробный мир за ней отправляется — заметьте! — не жених Земгус, а игрок и плясун с кокле наперевес. Его мастерство оказывается востребовано и там, ведь
аудитория творческого человека универсальна.
Когда Тот грозится спасти еще и всю массовку, из зала кто-то видит в нем лидера, способного пробудить от спячки даже мертвого, а кто-то слышит поэта, готового вывести литературных героев из небытия.
Население третьего действия вновь оказывается бессильно помочь Лелде, которая бродит привидением среди обычных людей. И лицедей вновь идет на жертву — такая у него работа! — отдает девушке кровь и жизнь. Теперь уберем промежуточные смысловые звенья, и все упростится до схемы: искусство спасает человека, а творец работает не красками и не чернилами — он работает кровью. И только в этом случае способен кого-то защитить.
Одну из главных ролей в спектакле, несомненно, исполняет хор.
Хор как народ, в первом и третьем действии одетый как мы с вами.
КОМАНДА
Музыкальный руководитель и дирижер — Мартыньш Озолиньш, режиссер — Лаура Гроза-Кибере, сценограф — Микелис Фишерс, художник по костюмам — Кристине Пастернака, художник по свету — Оскар Паулиньш, хореограф — Рудольф Гединьш, автор видео — -8. Главные партии исполняют: Тот — Андрис Лудвигс, Раймонд Браманис или Юрис Ёпе; Лелде — Марлена Кейне, Юлия Васильева, Виктория Пакалниеце или Лаура Тейване; Трехглавый — Янис Апейнис или Арманд Силиньш, Господин — Кришьянис Норвелис или Роман Полисадов, Ведьма — Илона Багеле или Ирма Паваре; Земгус — Юрис Адамсонс или Рихард Миллерс.
И хор как богатый набор латышских сказочных персонажей под ручку с героями в национальных костюмах — во втором. Здесь фантазии каждого из членов творческой команды было где разгуляться — и она это сделала. Нам показали феллиниевский спуск в греховное зазеркалье или (ассоциации — на выбор!) горку бывшего Дворца пионеров, по которой мы в детстве неслись сквозь этажи и по которой, как теперь оказалось, умершие попадают в загробный мир. А вокруг роится прекрасная массовка оперы, каждый хорист держит характер, выглядит и движется по-своему — Повелитель мертвых, а с ним и тауту мейтас в исполинских коронах, и Лачплесис с крупно нарезанной желтой шевелюрой. В какой-то момент вы подумаете, что в царстве латвийского Аида принято злоупотреблять самоиронией, но когда черти станут отстукивать и отзванивать ритмы на народных инструментах — поймете: без нее даже там — не прожить.
Хористы покидают сцену — каждый со своими ужимками — и в опустевшее обиталище входят пожарные. Так подземное царство оказывается привязано к нашей действительности, к обугленному зданию горевшего в 2013 году Рижского замка, в котором только что пели и плясали привидения. В третьем действии герои народных преданий вновь обретают наш с вами обычный вид, но мы-то помним, что перед нами все та же массовка, и начинаем подозревать: в нас, то есть в любом и каждом, ютится если не чудище, то литературный герой!
Будьте спокойны, о нас будет кому слагать легенды,
ведь (вспомните финальный текст) лицедей (поэт, композитор, певец, режиссер, сценограф, художник по свету...) по-прежнему жив. И он — святой. И — мы это видели сами! — он вездесущий.
В столь волшебном рассказе нелегко соблюсти ровную (читай — прохладную) интонацию. Вот и в нашем случае она оказалась неровной, пульсирующей — первое действие проиграло второму в искрометности, да и третье уступило ему же. Второе действие развеселило всю оперу целиком, первое попыталось выполнить ту же задачу, но — не удалось: мы так и не поняли, зачем понадобилось свадебным гостям вплетать в программу торжества откровенные телодвижения. Впрочем, соорудить сказку из нынешних земных обстоятельств затруднился бы любой. Тут главное — вовремя вспомнить: хор объединил всех и вся, и оказалось, что наши современники в начале и конце спектакля — те же Спридитисы и Чурбан-ноги в его сердцевине.
ЦИТАТА
«Тот — чужой среди своих, он может больше, чем другие, и видит дальше, чем они».
Имант Калныньш
В этой постановке даже шероховатости — очаровательны. Из-под земли вырастает чудная женская головка, поет не менее чудесно, а после вновь тонет в сценическом полу — почва над ней смыкается, и рука в якобы незаметной черной перчатке захлопывает маленькую черную дверцу. Или: невеста оживает, ты ждешь, что ей вернут белоснежное, не испачканное кладбищенской историей платье, но не случается — и ладно. Зато, будучи сказочно мертвой, как хорошо она смотрела сквозь пелену фаты, которую ни сморгнуть, ни раздвинуть, как границу между жизнью и смертью! Или: кокле, будучи символом творчества, время от времени принимается сиять изнутри. Хотите — улыбайтесь, здесь это не возбраняется никому. И пусть в антракте одна зрительница признается, что оркестранты играли на неведомых ей инструментах, — вторая ответит: «Так звучит неоновое кокле»!
Для нас соединили, совсем по Зиедонису, верх и низ, святое и грешное.
Расцветили райнисовскую фантасмагорию великолепными костюмами и декорациями, развеселили гримом и движениями, поддержали прекрасным вокалом, сделали убедительной и захватывающей. И, кажется, перевыполнили план — свели прошлое с настоящим, запредельное — с реальным, былинное — с повседневным, и выяснилось, что пропасти между ними нет.
Нам сыграли и спели сказку мало того что современную — нам показали, как тесно поэзия связана с прозой жизни, как лихо предания перетекают в будни и наоборот.