ФАКТЫ
- 27 марта, в Международный день театра, актрисе РРТ имени М.Чехова Екатерине Фроловой будет вручен приз имени Лилиты Берзини за выдающиеся достижения в сценическом искусстве. Приз ежегодный, присуждается с 1986 года, кандидатов выдвигают профессиональные коллективы страны, а победителей утверждает Союз театральных деятелей Латвии.
- «Фро» — новелла о любви по Андрею Платонову. Инсценировщик и режиссер — Руслан Кудашов, художник — Николай Слободяник, пластика Ирины Ляховской, музыкальное оформление Владимира Бычковского. В главных ролях — Екатерина Фролова, Виталий Яковлев, Леонид Ленц.
Оживлять и без того сверхживой язык, обладающий абсолютной красотой, не значит опираться на чужой авторитет. Это значит состоять на службе у слова и рисковать ради него по-крупному. Как Платонов.
«Фрося постояла в томлении среди мелкого мира худой травы, откуда, казалось, до звезд было километра два». Передалось ли спектаклю платоновское настроение? И да, и нет. Оно неуловимо и могло бы быть воспринято Александром Сокуровым как не самая светлая грусть, а у Руслана Кудашова, режиссера и инсценировщика «Фро», стало чистой радостью.
Определим настроение спектакля как постплатоновское — как читательское ликование по поводу бесконечных возможностей русского языка.
И если зритель отметил цветовые доминанты в костюмах, декорациях, реквизите — красные косынки, белоснежный кружевной быт, синюю спецодежду — пусть сложит их в близком для себя порядке. Иконописные цвета открытых эмоций, сведенные к минимуму, метлы в тон вечному празднику труда, искрящийся в полете мусор... Все, что можно, — ало-бело-синее, драгоценное. Не советская — просто Россия, из прошлого и будущего, как константа.
Строй любой платоновской фразы уникален: никогда не знаешь, чем она закончится — действием или сменой настроения, подчинится ли логике или выдаст очередной сюрприз. Иллюстрируя текст, театр неминуемо ограничивает простор для загадки и компенсирует это неожиданностями из собственного арсенала. Символы охраняют плоть спектакля, украшают и отвлекают, лишь только схематичная фабула рассказа, защищенная вкусным словом, грозит обнажиться в сценическом движении. Вот тут-то встает вопрос серьеза. Шутником писатель не был — а нам шутить хочется: он научил нас смеяться от радости. И летят в зрительный зал воздушные змеи с советскими вымпелами во главе — родом из мечты мужа Фро о советском Китае. И парит над происходящим намек на икону с пристроенными к отсутствующему лику усами — родом из истории, то и дело готовой вернуться в сегодняшний день.
«Что ж ты сегодня себе губки во рту не помазала?». Герои писателя говорят достаточно мало, но даже в этих случаях за них всегда говорит он сам.
В определенном смысле инсценировать такую прозу легко: добавишь к репликам авторский текст, чтобы добро не пропадало, — никто не заметит.
В итоге рассказ звучит отовсюду. Одни актеры его читают, другие проживают, третьи все делают одновременно. На сцене образуется что-то вроде хора из древнегреческой трагедии — чтобы было кому комментировать происходящее и время от времени делегировать из стройных рядов персонажей для сольных партий. По-настоящему теплыми и живыми в спектакле остаются только главные герои. А с остальными работают законы перспективы. Чуть отойдя назад и в тень, они не просто тают в дымке и нерезкости — утрачивая детали, они обретают прямолинейность, становятся схемами, транспарантами, персонажами китайского театра теней. Героиня Елены Сиговой учится держать лопату. Девушке делают замечание — она мгновенно меняет выражение лица с напряженного на ликующее: хористы послушны и знают свое место. Поют, стоя к зрителю боком: так компактнее. Маршируют, надвигаясь на зрителя боком: так смешнее.
Чистого платоновского наива умещается на сцене столько, что даже вопрос веры прозаика в светлое завтра становится наивным; его здесь не рассматривают, он ниже более интересных задач.
Время в спектакле лихо обходится без доскональностей — 1937 год бежит навстречу репрессиям под легкие, прыгучие слова, под плясовые звуки.
Ко времени авторы подходят размашисто, как к механизму, который стоит от души раскрутить — и мимо промелькнет все, кроме главного чувства, без которого для Фро нет жизни.
Платонов понимает любовь широко и распространяет ее на труд, учебу, революцию, человечество, на жизнь вообще. В спектакле любви не меньше, но ей достаются от нас гораздо менее стыдливые и потаенные краски. Сообщив ей однонаправленность, мы как бы сделали работу над писательскими ошибками, освободились от иллюзий по поводу счастливого мироустройства, улыбнулись по их поводу и пошли дальше. Дошли до спящего в глубине сцены механизма, запустили его парой женских и парой мужских рук... И увидели, как любовь зажигает все звезды, все лампочки, как заставляет сиять все форменные пуговицы всех мундиров мира.
