У Гоголя — репутация автора мистического, и режиссер изящно и со вкусом привнес мистики в историю, изначально довольно банальную. Пьеса ведь о чём? О старом холостяке, который вроде бы и понимает, что жениться уже пора, но всё никак не решается, пока за дело не берется энергичный друг. Но в самый последний момент, когда остается сказать «да», стоя с невестой у алтаря, в нем просыпается способность действовать самостоятельно и он... сбегает фактически из-под венца!
Ну пошлость же, если разобраться!
Но Гоголь сумел изложить это смешно, а Землянский классика не подвёл.
ШТРИШОК
В программке жанр постановки обозначен весьма удачно и с многозначительным подтекстом. Не просто «комедия», а «комедия — нет слов!!!». И это очень точно отражает и содеянное всей труппой, и реакцию публики.
Начинают прибывать женихи: экзекутор Яичница (Каспар Карклиньш), отставной офицер Анучкин (Мартиньш Калита), моряк Жевакин (Арманд Каушелис) и купец Стариков (Сандис Пецис). Агафья убегает прихорашиваться, а женихи ссорятся из-за стульев и разве что не дерутся. Последним является Подколёсин в сопровождении Кочкарёва — в отличие от других женихов, он вялый, квёлый и норовит завалиться на бочок. Наконец-то и невеста выходит, хотя тетушке и свахе приходится девицу буквально выталкивать к «обчеству». Сцена знакомства прекрасна — так,
Агафья совершает фрикционные... простите, возвратно-поступательные движения, вытаскивая саблю Жевакина из ножен и засовывая ее обратно;
Яичницу нежно гладит по лысине, а потом удивленно проводит ладошкой по собственной коленке... Чаепитие проходит под звуки патефона, Дуняша — руки в боки — выплясывает под хохот и аплодисменты публики. Но вот — крик ворона, грохот, все застыли... Это кошмары, которые то и дело преследуют Фёклу — а вдруг женихи окажутся недовольны невестой, претензии свахе предъявят?! Вот они встали, идут к ней, напирают на нее, бедную! Боммм! Закончилось наваждение, Агафья и женихи знакомятся поближе, пляски устроили. Танец Агафьи и Подколесина сопровождается музыкой под стать нерешительному надворному советнику — будто ребенок старательно этюд играет, не совсем уверенно попадая по клавишам.
Женихи приступают к практической стороне вопроса. Яичница носится со складным метром и бумагами, лезет на подобие скалодрома в глубине сцены, мелом там циферки выписывает. Жевакин и Стариков чуть ли не на части Агафью рвут, в итоге она выхватывает у моряка саблю и разгоняет их. А потом садится, пригорюнившись и опираясь на воткнутую в пол саблю.
Анучкин и подступиться к ней боится — пусть он и отставной офицер, но душа у него тонкая, ранимая, и он страдает. Ах, как он страдает! Бьется в узком простенке, как лебедь белая, руки заламывает... А публика — нет, чтоб посочувствовать, жестокосердная — смеется и аплодирует.
КСТАТИ
О творческом методе Сергея Землянского Rus.Lsm.lv уже писал, но если совсем коротко, то он работает в авторском жанре «пластической драмы», органично переплетая драматический спектакль, танцевальный театр и пантомиму. Накануне премьеры журналисты поинтересовались у режиссера, почему он предпочитает ставить без слов.
«Мне кажется, что в нашей жизни так много слов, что иногда мы устаем от них, и хочется просто наблюдать. И чувствовать», — ответил Землянский. И добавил, что и без него хватает режиссеров, которые ставят спектакли с текстом. К тому же — в движении тоже есть слова, только передаются они беззвучно, телом. Как когда-то в немом кино.
Пока молодые наряжаются, Кочкарев обряжает верных слуг амурчиками — с луками, стрелами и крылышками, и вот — Подколёсина, всего в белом, загоняют на самый верх скалодрома, ангелы приставлены стеречь. Но — отвлекаются, и Подколёсин дает дёру.
Выходит невеста в подвенечном платье, ан нет жениха! Зато остальные женихи — тут как тут, выходят чинно, с лампами. Прям Диогены в поисках человека.
Бедняжка Агафья подвергается общественному осуждению — женихи по очереди набрасываются на нее, она чуть ли не переламывается. Фёкла и Кочкарев на авансцене выясняют отношения, а в глубине сцены стоит Агафья — в белом, с вороном на локте... Каррр!
Конечно, весь этот
пересказ и близко не передает прелести и драйва постановки. Это видеть надо.
Наслаждаться пластикой актеров и их отточенными движениями — вроде и легкость в них необыкновенная, но пота пролито море. Накануне премьеры Илзе Трукшане, которая впервые работала с Землянским, призналась — мол, коллеги говорили, что нагрузки будут жестокими, она даже тренироваться заранее стала, но к такому готова не была. И добавила, что всю жизнь будет благодарна судьбе за возможность поработать с таким профессиональным режиссером.
Музыка и сценография с костюмами — творение верных соратников Землянского, композитора Павла Акимкина и сценографа и художника по костюмам Максима Обрезкова. Музыкальное сопровождение — это отдельный восторг, действие то идет только под завораживающий ритм ударных, то вплетаются народные песни в какой-то безумной аранжировке, а вот и что-то классическое прозвучало... Костюмы — нарочито утрированы и даже буффонадны, у многих героев толщинки, полы фраков и мундиров жестко топорщатся, кокошник Агафьи не проходит в дверь... Сваха и Арина Пантелеймоновна в черном веют воронами... Ах, да, еще и грим — гротескный, в стиле театра дель арте, он тут очень к месту: выбеленные лица, яркие румяна, подведенные глаза... Когда Агафья Тихоновна глазами хлопает, ее ресницы с последнего ряда видно.
Сценография весьма лаконична и многофункциональна: черные как бы коробки без дна — то кровать, то дверь, то стол. Черные ширмы то отделяют небольшую часть сцены, то создают огромное пространство. Особый восторг зрителей вызвал момент, когда Дуняша легким движением округлого бедра резко изменила положение ширм. К слову, Дуняша в костюме «кукла на чайнике» своим буйным темпераментом едва не затмила главных героев.
Хотелось бы о каждом из актеров что-то сказать, все ведь хороши. Но — давайте вы лучше посмотрите, а?! И сами во всем убедитесь.
Весь актерский и постановочный ансамбль сработал настолько безукоризненно и прекрасно, что в финале публике действительно ничего не оставалось, кроме как стоя бисировать и вопить от восторга. А что было делать? Ведь иначе можно было взорваться от избытка эмоций.