Январские баррикады 1991 г. были, безусловно, большим событием, изменившим страну. Как они видятся нам сегодня?
Готовя передачу, которая выйдет в эфир на новой неделе, я искала участников баррикад среди простых людей, жителей регионов, не сделавших на этом ни своей карьеры, ни большой политики — чтобы они поделились о тех днях своими воспоминаниями.
Одной из моих собеседниц стала Инара Румбина, директор краеведческого музея Кекавы. В его экспозиции есть несколько реликвий с ощетинившейся арматурой Домской площади и более ста записей воспоминаний односельчан, сделанных их детьми и внуками (ее рассказ можно будет услышать на Латвийском радио-4 во вторник, в передаче «День за днём»). Сто на шесть тысяч жителей. Довольно много.
Так называемая «устная история» — направление исторической науки, ставящее во главу угла не документальные свидетельства, а рассказы простых людей о том или ином отрезке времени, непосредственно прожитом и пережитом — становится все популярнее. Я не раз говорила об Атмоде с ее русскозяычными лидерами: Мариной Костенецкой, Владленом Дозорцевым, Борисом Цилевичем, Александром Мирлиным. Не как историк, конечно, как журналист. Это были очень яркие, богатые фактами и эмоциями рассказы. Сейчас мне захотелось узнать, что помнят и как рассказывают об этом периоде «простые» русскоязычные латвийцы.
«А ничего не рассказывают!» — воскликнула Мария Ассерецкова, интервьюер проекта по устной истории Латвии, который в прошлом году Институт философии и социологии ЛУ распространил и на нелатышей. Предупредив, что материал еще не до конца собран, не обработан и научно не проинтерпретирован, она согласилась поделиться со мной предварительными наблюдениями и даже еще раз просмотрела записи тех интервью, которые брала сама. В опроснике проекта нет вопросов о конкретных событиях. Важнее, как сам человек определяет, что было для него важно и какие социально-экономические перемены оказали влияние на его жизнь. И тут
с январем 1991-го, вообще со всей Третьей Атмодой — лакуна.
«Только два человека (сравните с красноречием кекавцев) сами, без каких-либо расспросов с моей стороны, завели речь о событиях 1990-1991 годов, своем тогдашнем восприятии и их сегодняшней оценке, — говорит Мария. — Их рассказы очень похожи. Они говорили о горбачевской перестройке и о гласности, которую встретили с восторгом. Атмода как национальное пробуждение была принята не без чувства некоторой дистанции, но ожидания латышей — коллег или родственников — казались понятными и близкими, и оба респондента указали, что пытались в меру своих сил и возможностей донести их до своих русских друзей. Однако довольно быстро наступило разочарование, о котором эти люди не постеснялись говорить вслух.
Для большинства же опрошенных событий Атмоды как бы и нет.
То есть кто-то замечал, что, в общем, неплохо относился к идее независимости, но сам не продолжал этой темы. Кто-то говорил, что о событиях 90-х в Латвии, уже ничего не помнит. А были и такие, которые, не сказав ничего враждебного или даже критического, потом звонили и просили отозвать свои ответы».
Молодая исследовательница замечает, что участие в проекте изменило ее собственные представления о том, что вообще такое история:
«Казалось, достаточно дать русским Латвии слово, записать их рассказы, а потом сделать мега-публикацию, и мы получим какие-то новые факты, новые доказательства. Оказалось, многие люди вообще отделяют себя от того, что мы называем историей.
Они просто не видят свою жизнь в потоке тех событий, о которых пишут книги. Это исключительно индивидуальное существование. И вопрос не в том, что и как они помнят, а в том, что они не помнят вообще».
Мария говорит, что в конце января состоится обсуждение предварительных данных этого этапа проекта, и ученые, наверное, дадут свое объяснение этому «выключению из истории».
Я тоже не хочу спешить с выводами. Но вот беда: процесс кристаллизации исторической памяти неминуемо связывает отдельные объективные факты в комбинации интерпретаций, достаточно субъективных, из которых со временем образуется «правильное» и «неправильное» понимание истории, кристаллическая решётка затвердевает.
В господствующей исторической парадигме место русскоязычных латвийцев оказывается на обочине. В лучшем случае говорится о единичных примерах.
Не секрет, что среди латышей идея государственной независимости Латвии пользовалась гораздо большей популярностью, чем у русскоязычных. Как сказал мне еще один герой нашей будущей передачи, строитель из треста Bauskas Uzvara Андрис Дубавс-Дубовскис, «это было моё дело и дело моей семьи». Но многие русские, белорусы, украинцы, евреи встали с латышами плечом к плечу. Может, они не были организаторами протеста, его идеологами, и даже не до конца понимали, за что выходят на улицу. Но – вышли.
Сколько их было? В списках награжденных памятным знаком участников баррикад — 31 104 человека. Можно попробовать сосчитать явно славянские имена и фамилии: на букву A — двое, на B — семь, C — два, D — шесть. Неблагодарное занятие!
«Я помню двух веселых украинок-крановщиц. Они работали на нашем предприятии и были с нами все эти дни и ночи. И русскую повариху. И белоруса, который первым поставил свою фуру поперек улицы. Я не помню их имён, — говорит Дубавс-Дубовскис. — Мы у них в долгу. Такое у меня чувство».
А у меня в памяти о той драматичной и великой неделе осталось обращение по телевидению к русским одного священника, не помню точно какой конфессии. Мы понимаем, что многие из вас не могут встать с нами рядом, сказал он (я не ставлю кавычек, потому что отдаю себе отчет — я помню то, что хочу помнить). Но хотя бы не мешайте нам. И когда-нибудь вы почувствуете плоды нашей победы.
Что ж, большинство восприняло этот призыв.
Всеми ли плодами победы с нами поделились? От чего пришлось отказаться? Что было отнято? Возможно, чтобы не подводить этот баланс, местные русские и «выключают» себя из истории.
И не ходят к баррикадным кострам. Но это не значит, что 24 года назад их там не было.
