Скандальность, конечно, присутствует. Достаточно сказать, что та же «Рогатка» в версии Виктюка стала первой в России пьесой, говорящей о прежде запретной теме гомосексуализма. С тех пор Коляда написал более семидесяти пьес, некоторые из которых обвиняют в нарочитой пошлости. Но тем не менее его «Мурлин Мурло» и «Персидская сирень» долгие годы были в репертуаре московского театра «Современник», эти пьесы ставились в десятках других театров в России и за рубежом. А сам Коляда при этом живет в Екатеринбурге, где руководит труппой «Коляда-театр» и является главным редактором известного еще с советских времен толстого журнала «Урал».
Недавно «Коляда-театр» опять прогремел во всех новостных порталах России: сообщается, что его «оштрафовали летом за неготовность к работе в военное время, и театр не единственный, кого в Екатеринбурге наказали за отсутствие запасов тушенки, медикаментов и противогазов».
«Думаете, я побегу тушенку покупать?», - сказал при этом сам Коляда.
В общем, постановка пьесы Коляды в Риге – уже в какой-то мере событие. Хотя пьеса «Венский стул» написана достаточно давно, еще до «Рогатки» - в апреле 1991 года. По пьесе «Венский стул» был сделан в 1996 году радиоспектакль с участием знаменитой балерины Илзе Лиепа и актера театра «Ленком» Андрея Соколова. Это одноактная пьеса, длится не более часа - в версии поставившего сейчас в Риге пьесу художественного руководителя «Осы» Игоря Куликова она всего-то на 50 минут. И показывается в малом зале театра, где помещается всего несколько десятков зрителей. Обычно показывается вкупе с другой одноактной пьесы того же периода – «Черепаха Маня», но тут режиссер решил обойтись лишь «Венским стулом».
Перед нами минимум декораций и актеров. Из декораций тут обтянутое белой материей пространство, в котором нет ни дверей, ни окон. И в центре – одинокий (ключевое слово – одинокий!) венский стул, который и встречает при открытом занавесе зрителя. И из действующих лиц только Он и Она. В данном случае их играют совсем молодые актеры Евгений Леонов и Екатерина Семенова.
Хорошо, кстати, играют – учитывая, что они совсем юные и не премьеры МХТ им. Чехова.
Сразу же возникает загадка, где же они находятся? Сам Коляда в начале пьесы предупреждает, что выбор есть – это или комната, или тюрьма, или сумасшедший дом. И оба – подопытные. Они боятся, что за ними следят. Они утверждают, что могут летать (тут подразумеваем полет души, а не волшебная левитация тел). Но… полет не получается ни во сне, ни наяву.
Почти на час здесь выяснение личности друг друга, первый тактильный контакт, второй, поцелуй, страхи – и все вокруг недвижимо стоящего черного венского стула. В конце, перед тем, как молодые наконец-то соединятся в любовном полете, найдя выход в этом замкнутом вроде пространстве и, полуобнаженные, появятся за полупрозрачной занавесью на заднике сцены, стул вдруг упадет. Это стоит увидеть еще раз – потому что тут явно чисто театральный трюк. И мне лично весьма интересно узнать, что именно придумал режиссер Куликов, чтобы стул, который стоит на сцене, вдруг падает, хотя не видно ни веревочек (они есть?), да и артисты находятся на расстояния от этого загадочного образца мебели. В общем, спишем это все на «бальные ухищрения Бегемота».
Хотя пьеса короткая, она при определенных обстоятельствах может показаться безразмерной.
Нынче это редкое качество даже во время постановок именитых режиссеров – когда зритель теряет чувство времени и выйдя из зала, он не может сказать, сколько она длилась, полчаса или полтора? Учитывая, что в оригинале пьеса идет в обрамлении зеркал (на потолке и на полу) – и в таком случае здесь начинается не только бесконечность во времени, но и в пространстве. И тогда особенно отчетливо ощущаешь, что все в жизни действительно не случайно – и этот рассказ о ножницах парикмахерши (Она оказывается парикмахером, а Он – фотографом, потому и вспышки магниевые постоянно), в которых потерялся соединяющий две половины винтик. Две половинки, страстно ищущие объединяющее начало.
И если уж точно в этой жизнь случайностей нет, то вот вам пример. После премьеры, выйдя в фойе театра, можно еще посидеть и изучить множество книг, выставленных здесь. Кое-что осталось из библиотеки ушедшего пару лет назад легендарного заведующего литературной частью Рижской русской драмы Зиновия Николаевича Сегаля, который жил как раз напротив «Осы» и ставший ее добрым духом и наставником. Среди множества книг мне попался сборник пьес нобелевского лауреата Мориса Метерлинка. В ней есть и знаменитая «Синяя птица». Широкая публика ее знает по практически гениальному фильму семидесятых годов, который сняли советские и американские кинематографисты. В главной роли (мать и волшебница) там великая Элизабет Тейлор, а сахар играл Георгий Вицин, молоко – Маргарита Терехова... Там все совпало – и выдающиеся артисты, и время, когда даже «холодная война» между СССР и США не помешала поставить киношедевр, попав в краткий период оттепели взаимоотношений.
Так вот, иногда, посмотрев этот фильм, даже уже будучи взрослым, неожиданно в конце понимаешь, что это и не сказка вовсе, а совершенно реальное волшебство. Что неодушевленные вроде предметы как раз и имеют душу – и сахар, и молоко, и хлеб. Не сочтите за сумасшествие, но так оно и кажется - изредка. Так что и венский стул со своими плавными очертаниями, у которых нет ни начала, ни конца, который так похож на бесконечные отношения между мужчиной и женщиной во все века и в разных странах – это не просто метафора. Он, возможно, тоже имеет душу. Это помогает ощутить, например, поэзия («вспомним «Посвящение стулу» Иосифа Бродского). Уж не говоря о том, что это помогает ощутить искусство театра.
