Этот спектакль уникальный во многих смыслах. Но прежде всего по той причине, что он основан на документальном материале о последних днях жизни Владимира Ленина — в частности, на прежде не публиковавшихся записях санитаров Владимира Рукавишникова, Николая Попова, Казимира Римши. Доступ к документам обеспечил известнейший рижский историк и редактор Борис Равдин, уже несколько десятилетий изучающий ленинскую тематику.
Перед нами история последнего дня жизни Ленина, поначалу во многом перекликающаяся с знаменитым фильмом Александра Сокурова «Телец». Тот фильм жесткий. Например, глава легендарного кинофорума «Арсенал» Аугуст Сукутс как-то сказал мне, что, несмотря на неоднозначность личности вождя, это еще вопрос — стоило ли показывать в кадре, как обмывают в ванной обнаженное тело беспомощного Ленина.
По сравнению с «Тельцом»
произведение Тиронса не просто жесткое, а жестокое. Тиронс рассказывает нам историю про то, как один из самых, как ни крути, выдающихся умов прошлого века полностью разрушается.
Мозг, который по оценке врачей, вскрывавших тело вождя, был не столько предметом анатомии, сколько архитектуры, оказался катастрофически поврежден несколькими инсультами. Мы постоянно слышим какие-то выстрелы за кулисами — и не до конца ясно, это стреляют в Горках или же это ужасными выстрелами отдается в больном мозгу треск половиц паркета.
Перед нами вождь, превратившийся в капризного ребенка, которого Надежда Крупская (Байба Брока) учит говорить по слогам. О котором с болью в голосе говорит сестра вождя, Мария Ильинична Елизарова-Ульянова (Инга Тропа): «Володя, Володя!» И только во время редчайших прояснений рассудка Ильич напоминает: «Пись-мо, пись-мо!» То самое знаменитое письмо к съезду, в котором Ленин указывал на недопустимые для генерального секретаря черты характера Сталина.
И за всем этим — недремлющие очи охранников, подглядывающих из всех углов. «Товарищ латыш, товарищ латыш!», — обращается к одному из них санитар.
И тут не только гротеск, но и, если угодно, боль — и даже сострадание к человеку, хотя тот и сам был временами был нечеловечески жесток.
Поначалу в зале был местами слышен смех, затем публика внимала молча.
Ленин в потрясающем исполнении Вилиса Даудзиньша ковыляет до шкафа, в котором и прячется — там он испражняется. Выкидывает туалетную бумагу с калом не в ведро, а в сторону охраны. Через всю сцену, как драгоценнейший нектар, несут емкость с мочой вождя.
Есть целый монолог Ленина о том, как он любит собирать грибы и тут невольно сюжет развивается в сторону знаменитой «байки» Сергея Курехина, который в годы перестройки заставил поверить даже самых продвинутых людей в то, что Ленин — гриб. В исполнении нынешнего Ленина эта грибная байка смахивает на настоящее сумасшествие.
«Это невозможно описать, это невозможно описать!», — несколько раз восклицает санитар Казимир Римша в исполнении Каспара Знотиньша. И
в кульминационный момент мы слышим из уст уставшей Надежды Константиновны емкое матерное русское слово в адрес супруга.
В смысле — заманал.
И вот тут начинается Вечность. Ленин размахивает руками, правая вытягивается вперед-вверх и он становится таким знакомым нам памятником. Его под «нечеловеческую музыку» «Лунной сонаты» Бетховена так и уложат, с протянутой дланью, на помост — и мы не поймем, перед нами еще живой человек или уже труп. Тут и начнется вся эта фантасмагория, когда Ленин раздевается до пояса. надевает красное платье и становится похожим на буддисткого монаха, над которым медитируют религиозные деятели: «Познай смысл смерти! Познай!» Хотя, думается, поклонник восточных теологических течений Тиронс продвигает тут философскую идею о том, что смерти — нет. Но уж что точно — бессмертие существует наверняка.
А вот переходное состояние — это нечто, сходное с чем-то непонятным, загадочным, подсознательным, то, что весьма похоже именно на предсмертный бред, в котором вдруг появляются дети с игрушками и барабанами, чтобы отпраздновать с Ильичом его последний Новый год. Как известно, факт документальный — чтобы как-то развлечь любимого человека, Крупская и Елизарова-Ульянова устроили под Новый, 1924-й, год елочку для вождя.
Только эти дети, которые приходят к кружащемуся в красном платье Ленину, похожи не на пионеров, а на чертенят. Они поют частушки, например: «Едет Ленин на свинье, а Троцкий на собаке, латыши-дураки подумали — казаки!» А потом устраивают над вождем настоящий Страшный Суд.
И происходит невероятное — в какой-то момент Ленин сталкивается... с самим собой — один из детей оказывается точной копией Ильича!
Это раздвоение в результате театрального фокуса кажется настоящей мистикой, на фоне которой выкрикиваются множество цитат из Ленина. Вождь, почти как и любая крупная историческая фигура, олицетворял собой и добро, и зло. «Из всех искусства важнейшим для нас является кино!» (Это, скорее, добро). «Нещадно расстреливать!» (Несомненное зло). И что в результате перевесит?
Тиронс не мажет личность Ленина одной черной краской.
Его полуобнаженные ленины танцуют индийский танец. А в финале тот самый первый Ильич уйдет от нас — медленно скрывшись в шкафу, вглядываясь в публику с хитрым прищуром. И наступит темнота. Думается, потому-то в спектакле несколько раз обыгрывается черный квадрат Казимира Малевича. Его в виде ящиков с вещами выносит охрана. По ним поднимается Ленин — все выше и выше, пока не оказывается выше всех на свете.
Как известно, Малевич выдвигал свой проект Мавзолея, который представлял собой именно черный квадрат, в котором скрывается смерть. Или то, что никому из нас точно неизвестно. Но некоторые, самые информированные, говорят, что мы все когда-нибудь вернемся в ту темноту, из которой пришли.
Последней елочкой Ленина все-таки оказалась не та, что произошла в канун 1924-го, а та, что и поныне стоит у Мавзолея...
