Для нынешнего поколения многие нюансы того времени трудно понять… Когда вдруг «перестройка» превратилась в капитальную оттепель, а свободолюбивые настроения диктовали журналы «Огонек», «Новый мир», передача Владимира Молчанова «До и после полуночи», телепередача «Взгляд»… Правда, зимой «Взгляд» выжили с телеэкранов, в июле ушел с телевидения Молчанов. Атмосфера сгущалась…
Но чтобы вот так взять и отстранить нобелевского лауреата, руководителя ядерной державы — в это поверить было невозможно.
А вот для опытного Славы было все ясно сразу, прямо с утра — «Ты еще вспомнишь…»
Мобильников и интернета тогда не было, вся информация — из телевидения, радио и газет. С телевидением и радио все было ясно сразу — «Лебединое озеро» и «Заявление ГКЧП» (Государственный комитет по Чрезвычайному положению), пресс-конференция вице-президента СССР Янаева с дрожащими руками… И газеты — как под копирку: заявления ГКЧП, цензура…
И тот же самый официоз в демократической «Вечерней Казани» (она чем-то сродни была нашей вольнодумной «Молодежке»), но… Вот ведь странно: на первой странице была фотография задумавшегося Горбачева, сидящего в ложе какого-то съезда, над ним — лампа, будто нимб, придававшая тому фото удивительное ощущение, что Горбачев — святой. И никаких подписей.
Через три дня редактор «Вечерней Казани» написал, что в последний момент он успел поставить это фото, чтобы все поняли, что произошло.
И ощущение нереальности — то фото «святого Горбачева» в обрамлении сводок ГКЧП.
Я ехал 20 августа утро на грузовике на работу и думал: «А что с Горбачевым?» Полная информационная блокада. А ночью мы со Славой в кои веки слушали «Радио Свобода» и было ясно — это переворот и… конец прекрасной эпохи. Может, трудно это кому-то сейчас понять, но было ощущение отчаяния. Кстати, интересный нюанс: через несколько дней Горбачев, вылетевший из заточения в крымском Форосе, рассказывал на пресс-конференции, что тоже в ту ночь слушал с родственниками «Радио Свобода»…
Я бежал три квартала до телефонной станции, чтобы звонить в Ригу. И три дня с философским отношением ко всему в жизни мне говорили телефонистки: «Рига на повреждении». Словосочетание это резало слух. И вот тогда было уже все окончательно ясно, что ничего не ясно — что на родине, что с близкими? Ясно одно, что в латвийской столице что-то произошло, но что?
Я тогда не знал, что на улицах родного города танки, что взяты Латвийское радио и ТВ, а Рубикс призывал депутатов Верховного Совета, которые против СССР, расстрелять (именно так, почитайте газеты тех дней)…
При этом в Набережных Челнах — абсолютное спокойствие. Не спокойствие даже, а безразличие. Видимо, это и есть российская глубинка. Когда я подъезжал к заводу двигателей, издали увидел толпу народа у входа. Подумал — неужто митинг в поддержку свергнутого руководителя? Полное разочарование: это «выкинули» на продажу арбузы и дыни по сходной цене…
После работы я пошел в книжный магазин и начал покупать всю «антисоветскую литературу» — Солженицына, Зиновьева («Зияющие высоты»)… И купил Цветаеву, которая в 1941-м покончила с собой на противоположном от Набережных Челнов, в Елабуге, я потом туда съездил в 50-ю годовщину ее гибели (отдельная история).
Ощущение, что все кончилось, было бесповоротным. Особенно, когда в ночь на 21 августа «Радио Свобода» и депутаты Станкевич, Старовойтова, редактор «Огонька» Коротич сказали, что начинается штурм «Белого Дома» в Москве, где были президент России Борис Ельцин и его соратники…
…Что такое счастье? Это — чудо. Это когда усталый после тяжелой работы ты заходишь в общежитие, и начальница этого самого общежития говорит:
«А гэкачеписты-то сбежали…» «Куда сбежали?» «А хрен знает».
Я включил маленький черно-белый телевизор, привезенный из Риги, и… не поверил глазам. Прямая трансляция из Белого Дома, Ельцин, Хасбулатов… По Центральному телевидению выступают Молчанов, Листьев, Миткова — все те, кого к той поре отстранили от эфира. И Эдуард Шеварнадзе, вынужденный за полгода до этого уйти в отставку с поста министра иностранных дел (он предупреждал — «Грядет диктатура!») на митинге говорит «Санкт-Петербург!» (тогда еще Ленинград свое историческое название вернул через месяц).
И главное — Ростропович! Великий виолончелист Мстислав Ростропович в Москве! Приехавший 19 августа в Москву и полностью готовый погибнуть за демократическую Россию — без преувеличения.
Кто-то потом сказал, что это была «революция с глазами Ростроповича», — это так.
Солженицын потом прислал телеграмму: «Поздравляю с августовской преображенческой революцией» — это было именно так.
И еще это была, конечно, эйфория, да. И все-таки – настоящее счастье. Счастье, когда смог дозвониться до дома, когда узнал, что Латвия стала независимой де-факто, что ее стали признавать государства мира. Когда узнал, что памятник Ленину в Риге снесли. Кстати, чуть позднее, в октябре 1993-го года, в Ригу приехал Ростропович с Национальным оркестром США, которым он тогда руководил. С высоты гостиницы «Латвия» посмотрел вниз, туда, где стоял памятник вождю мирового пролетариата:
«Снесли? Молодцы, латыши! Хорошую травку посадили…»
Как меняется время… Сейчас программа «Вести» — понятие отрицательное, это государственная пропаганда и ложь. А тогда смотреть свободно ведущего прогрессивных и демократических «Вестей» Юрия Ростова — это было счастье. Когда Ельцин легко подписал в присутствии Горбачева под всеобщие овации запрет на Компартию — многие понимали, что на глазах творится великая история. Когда над всей Москвой развевались не кумачовые, а трехцветные флаги Новой России — это было потрясающе, а сейчас государственный флаг России в мире не так уж часто вызывает чувство восторга.
26 августа я ехал на поезде домой, после Казани у меня была пересадка в Москве на Ригу. Только два часа. Я успел забежать в два места. Сперва туда, где погибли в ночь на 21 августа три москвича – Владимир Усов, Дмитрий Комарь, Илья Кричевский. Там было море цветов, свечей и людей. А потом — на Лубянку.
Там, где стоял монумент Дзержинскому, на постаменте гордо развевался трехцветный флаг России. Раньше к входу в КГБ было страшно подойти — теперь там были толпы народа. Вместо мемориальной доски в честь председателя КГБ и потом генсека Андропова — только контуры (сняли). Обломки памятников коммунистическим вождям Калинину и Свердлову.
И только Карл Маркс напротив Большого театра устоял — правда, разрисован был разными надписями, которые бы автору «Капитала» явно не понравились.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!», — писал Тютчев. Он прав. Иногда приятно быть блаженным и испытывать блаженство. В те удивительные дни конца августа 1991 года это чувство удалось испытать не только мне, но миллионам. Действительно, именно так и было:
«Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!»
