День Матери - безусловно, светлый и радостный день. В этот день принято поздравлять своих мам и «дам в положении», даря им цветы. И, по счастью, в этом нет никакой идеологической подоплеки. И опять же — никакого антагонизма с 8 марта: там встреча весны, здесь — радость общения детей с любимой мамой.
Но сегодня, к сожалению, я вспоминаю другую мать, с которой познакомился более сорока лет назад, в начале восьмидесятых. На кладбище. И, наверное, эту весьма грустную историю стоит рассказать сегодня, в этот светлый день, поскольку она, увы, опять актуальна.
Работала она директором кладбища в Яундубулты. Латышка, которая категорически не говорила по-русски, что по тем временами, разумеется, было нонсенсом (тем паче, на таком ответственном посту). Подарки и цветы на 8 марта не принимала, потому что праздник — коммунистический. И вообще, изредка употребив после очередных похорон в дальней комнатке «каплицы» (церквушки, где прощаются с покойными), откровенно кляла советскую власть.
Она не боялась ничего. Ей нечего было терять. Потому что она потеряла сына, ушедшего в Советскую армию. Наверняка «соответствующие органы» (КГБ) вполне знали о ее «антисоветских» настроениях, но ничего не предпринимали. Потому что кладбище и охраняющая его одинокая мать - это вообще отдельная территория, со своими законами.
Я с ней познакомился десятилетним, поскольку моя мама, скрипачка Латвийской оперы, как и многие другие музыканты, подрабатывала в свободное время в похоронном бюро Юрмалы. За пять рублей церемония с органисткой. Если скорбящие родственники звали неофициально к могиле — уже неофициально пять рублей, это было...музыкантам приятно (извините за вроде циничные детали, но опять же кладбище — особая территория со своими законами). И так получилось, что иногда я с мамой ездил на эти похороны.
Это отпечаталось на всю жизнь: совершенно волшебное кладбище в Асари (волшебное - потому что тихое, и в дюнах, слышен шум моря), мрачноватое — в Слоке (там даже в середине восьмидесятых в «каплице» висел вырезанный из газеты сороковых годов портрет Сталина, пришпиленный ржавой кнопкой, время остановилось). И — тихое кладбище в Яундубулты в приморских соснах.
Если моя мама приглашалась играть у могилы, то я оставался в дирекции кладбища и общался с директором. По-латышски, разумеется. Женщина невысокого роста, внутренне была монументальна и строга. Живой памятник! Не скажу точно, ее сын погиб ли в Афганистане (а время как раз было «боевое»), или просто во время службы в армии, но результат таков: она получила похоронку и цинковый гроб. Похоронила его в Юрмале и осталась доживать свой печальный век с ним.
В третий раз повторю, что кладбище — территория со своими законами, поэтому и у музыкантов, и в дирекции вполне нормальным было в обиходе упоминать фразу: «Пошли отпевать «жмуриков». В конце концов, смерть — дело обыденное, никто от нее не уйдет и нормально, когда родители умирают после восьмидесяти, а после них остаются дети и внуки.
Но однажды это смешное слово было автоматически отменено — когда в каплице стояли два небольших гроба и матери прощались со своими сыновьями-школьниками. История крайне драматическая: один мальчик пошел по льду и стал тонуть, второй пошел его спасать. Погибли оба. Это был тот редкий случай, когда директор кладбища дошла со скорбящими матерями до могилы, а у музыкантов не поднялась рука принять деньги за игру у могил.
Надеюсь, многие поняли, почему в латвийский День матери я публикую этот, наверное, жесткий, текст... В своей Нобелевской лекции журналист Дмитрий Муратов сказал, среди прочего: «Я хочу, чтобы журналисты умирали старыми!». Но на днях в Киеве, во время российского обстрела погибла журналистка радио «Свобода» Вера Гирич. У нее осталась мама (и отец тоже). Более того — Вера сама была мамой.
Я хочу, чтобы родители умирали в преклонном возрасте от естественных причин прежде своих детей. И хочу пожелать всем матерям Латвии (а сегодня — особенно матерям Украины и России), чтобы они не получали «похоронки» на своих детей.
В конце концов, это нормальное и абсолютно человеческое желание!
