Пока я нес домой отлично оформленную книгу («с картинками», то есть, с многочисленными историческими фотографиями), выпущенную в свет в московском издательстве Елены Шубиной и издательстве АСТ, встретил нашего знаменитого историка Бориса Равдина. Он с интересом изучил книгу. Сказал: «Любопытно!» На заметку: Борис Равдин — один из тех, кто может называть Соломона Моисеевича «Мончиком», как его любовно называли все те, кто знал Волкова по рижскому периоду.
«Помню-помню его квартиру на первом этаже, пара ступенек ввысь — и налево, — сказал весело Борис Равдин. — Интересная у него книга бесед с Шостаковичем, с которой связана «темная история». Но мне нравятся темные истории. Привет Соломону!»
В Риге, впрочем, Волков не родился, хотя и является коренным рижанином. По счастью, он родился в 1944-м в Ленинабаде Таджикской ССР. По счастью — потому что родился во время войны в эвакуации, в то время как на родине происходили ужасы Холокоста. После войны вернулся в родную Ригу на улицу Гертрудес (тогда Карла Маркса), и
вот опять же большой театр судьбы — наискосок от его дома, что на углу нынешних Бривибас (тогда Ленина) и Гертрудес, какое-то время жил будущий великий дирижер Марис Янсонс, в возрасте четырнадцати лет уехавший из Латвии с отцом Арвидом в Ленинград. Где юный Марис и пересекся вновь с юным Соломоном — в специальной музыкальной школе для одаренных детей (в Риге Соломон начинал учебу в знаменитой школе имени Дарзиня по классу скрипки).
Так что Соломону Волкову есть что вспомнить на родине, и мы его ждем — встреча будет теплой. А пока что — чтение, которое заняло весь август. И которое, знамо дело, уже вызвало некоторые разноплановые отзывы критиков, куда уж в этом театре жизни без них.
Об этой книге Волков мог бы сказать, как и один из героев его обзора-исследования: он ее писал три года и всю жизнь. Презентация проекта книги прошла в 2016 году в Большом театре, куда приехал и сам автор. Книга издана всего несколько месяцев назад, но уже мелькает в различных книжных магазинах (видел ее на днях и в книжном магазине, который работает вопреки всему еще с советских времен в Юрмале на Йомас). Наверняка будет продаваться и в самой святыне — то есть, в насчитывающем почти 250-летнюю историю Большом театре, который вскоре открывает свой новый сезон.
Мне кажется, что, являясь профессиональным музыкантом, Волков предлагает нам не просто книгу, а некую партитуру, а вот тут уже возникают нюансы. Это все равно, что коллега-редактор некогда спрашивал меня: «Вот почему одни играют это сочинение неинтересно, а другие — гениально, ведь ноты-то одни?!» Я попытался объяснить, что можно читать «Я вас люблю...» Пушкина так, как это делали Иноккентий Смоктуновский, Андрей Миронов или Василий Лановой, а можно безразлично мямлить.
Для меня лично камертоном для прочтения стал уже один заголовок книги — «Большой театр. Культура и политика. Новая история».
Дело в том, что культура и политика, да еще и в сочетании с главным имперским театром — это уже само по себе большой театр. И тут понятие про большой театр можно писать совершенно без кавычек. Тем паче что в предложенном на суд читателя почти шестисотстраничном фолианте название как раз не закавычено
— внимательный читатель/музыкант, читая книгу/партитуру, всегда видит, что хотел сказать автор/композитор/писатель.
У Соломона Моисеевича присутствует потрясающий талант самые смешные вещи озвучивать с серьезнейшим выражением лица. И извините, что уже после первых строчек я упал с дивана: «Большой театр — один из самых прославленных брендов России. Об этом теперь знают, кажется, все, включая высшее руководство страны».
Здесь начало книги об истории отношений власти и театра, которые начинают свой отсчет еще с конца XVIII века (впрочем, тогда Большой был театром «местного» значения, главным был Мариинский в Петербурге) отсылает нас прямиком в нынешние беспокойные театральные времена. Прямо скажем, вплоть до самого Путина, фамилия которого вкупе с упоминанием понятия «микроменеджмент» фигурирует под занавес повествования. А предваряется повествование, кстати, «увертюрой» в виде предисловия от нынешнего специального представителя президента Российской Федерации, некогда министра кульутры России Михаила Швыдкого, которого можно с полным правом именовать выдающимся царедворцем нашей с вами эпохи.
Так вот, с дивана-то я упал, но потом поднялся и в дальнейшем изложении обнаружил, разумеется, множество драм и даже трагедий — не просто театральных, а жизненных. Достаточно сказать, что очередной главный дирижер (великий!), узнав о своей отставке, мог просто прийти домой и... умереть.
Но в данном случае
мы имеем уклон в сторону взаимоотношений Большого театра и власти, которые в разные годы, десятилетия и столетия были неизменными — это невероятное взаимопроникновение друг в друга. Политбюро — это театр, театр — тоже Политбюро. И тому достаточно примеров,
когда тот же Сталин (кстати, спасший от закрытия этот «буржуазный оплот» в суровом 1922-м) проводил заседания Политбюро в ложе Большого, просматривая с «боевыми товарищами» очередное оперное творение.
А что можно ожидать еще, если от Большого театра до мест заседания Политбюро в Кремле — каких-то жалких двести метров? Настоящий большой театр политики — напротив главной театральной сцены страны. Припомнить аналог подобной ситуации сложно. Равно как и тот факт, что решение о первом выезде многострадальной балерины Майи Плисецкой (ее памяти, кстати, и посвящена книга) за кордон принимался именно на заседании Политбюро во главе с необразованным Никитой Хрущевым. Такое может быть только в России — в царской, советской и... возможно, что и в нынешней. Так было прежде, так будет всегда!
Хотя ценность этой книги не только в увлекательном повествовании, рассказывающем об истории отношения двух институций в XX веке, но и в малоизвестном широкой публике рассказе о истории этих отношений в царское время. Из, казалось бы, небытия к нам вернулось имя Алексея Николаевича Верстовского, бывшего директором Большого театра в 1825-1860 годах. Сами понимаете, что 1825-й год для Руси Великой судьбоносный — год подавления восстания декабристов. И отчего-то фигура Верстовского слегка напоминает фигуру того же Швыдкого (все, молчу!), а Николай Первый — Путина (все, считайте, что я этого не писал).
И о критике. Из недр фейсбука некогда известный рижский радиожурналист Сергей Крук возопил: «Снова Соломон Волков мистифицирует, отсутствие мысли скрывая за грандиозным названием книги. Книжка состоит из пересказа баек, почерпнутых из мемуарной литературы. Никакой истории, к тому же «новой», ГАБТа автор не предлагает.
Архивов не исследует, да и собственные умозаключения не аргументирует и не развивает. Например, в чем же причина конфликта Плисецкой и Васильева/Максимовой с Григоровичем и залог успеха последнего? Чем отличаются эстетические программы, и при чем тут политика? Как влияло на музыкальную политику почвенничество Свиридова?»
Отвечая господину Круку, который вальсирует сейчас по партерам разных театров России, удачно фиксируя мощной фотокамерой ножки балерин, хотел бы заметить, что
я бы не не назвал предложенный нам фолиант Волкова грубым словом «компиляция». Я бы применил более точное и возвышенное слово — «мозаика». Или, используя лексикон самого Соломона Моисеевича, автор в результате начал «вышивать по захватывающей канве», созданной им самим же.
Кстати, фраза «вышивать по захватывающей канве» относится к упомянутому в нынешней книге историку Николаю Карамзину и его многотомной «Истории государства Российского». Для написания которой Карамзин, кстати, собрал и обработал множество документов.
И поверьте, что эта «мозаика» — достаточно тяжелый труд. Чтобы ее собрать, за всю жизнь надо прочитать, как минимум, сотни книг — причем только на заданную тему. И одно дело собрать все это воедино, другое — еще и «вышить по канве». Причем вышить нитками дорогого свойства, учитывая, что автор не только много прочитал, но и обильно общался при жизни с многими великими, напрямую связанными с великим Большим театром — Кириллом Кондрашиным, Геннадием Рождественским, Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской, Майей Плисецкой и Родионом Щедриным...
И дорогого стоит упомянутый мельком факт о том, что великий солист балета Александр Годунов (кстати, тоже вырос в Риге, на улице Стабу, тогда Фридриха Энгельса, это параллельная нынешней Гертрудес-Маркса — вот игра судьбы) надиктовал для запланированной о нем книге на магнитофон Волкову несколько десятков часов.
Что не так уж часто бывает, все это в равной степени интересно как начинающему студенту музыкальной академии или театрального института, так и многоопытному критику. И политику. Например, об уникальном факте закрытия большевиками Большого театра 17 ноября 1922 года не знали даже ведущие музыкальные критики Риги, с которыми я беседовал. Теперь они знают.
Остальное можно считать, если угодно, анекдотом — например, когда большевистский директор Большого театра Биль-Белоцерковский отзывался об этом странном оперном жанре брезгливо — «в опере, умирая, еще долго поют». Все это театр, временами печальный, временами смешной. Зачастую трагический.
Волков упоминает, как Горький писал Сталину письмо в защиту Шостаковича — мне сразу вспомнился великий кинорежиссер Александр Сокуров, напрямую обратившийся к Путину по вопросу опального Олега Сенцова. Параллели и тут — 1946-й, начало холодной войны, и в качестве пропагандистского материала Сталин возвеличивает в тосте на банкете русский народ и позднее с целью пропаганды внедряет на сцену «патриотический» репертуар — в частности, «Бориса Годунова» Мусоргского. Понятия «холодная война», «пропаганда» и «патриотизм», как мы видим — понятия актуальные, несмотря на разницу в десятилетиях.
Интересно и упоминание о том, что бюджет БТ никогда публично не оглашался, так что (это уже по-моему личному мнению, а не соломоновскому) он является просто одной из государственных тайн России, наряду с, чего там скрывать, секретами ядерными (можете смеяться).
Байки? Вроде той, что колхозница попросила не жестикулировать дирижера, потому что он мешал ей лицезреть действо? Но тут я вспоминаю великого «байкера» Романа Виктюка, который рассказывал о том, что в 1939-м в его родной город Львов вошли советские танки, за ночь арестовали всех, кого следовало, и на следующий день в их квартиры вселились военные со своими женами. И последние тут же пошли в знаменитый Львовский оперный театр... в обнаруженных ими в гардеробах пеньюарах. Ну, думали, что это вечерние платья, а что бывает такое нижнее белье — не знали. И это не байка, а документальный факт.
Равно как не байка — описываемая в книге история, как в новые времена генеральному диреткору Большого театра Коконину звонили с «вежливыми угрозами» «братки» с предложением о приватизации театра. Все это очень большой театр.
А если коротко... Прочитайте «Большой театр. Новая история...» — и вы наверняка станете умнее и образованнее. А уж тому, кто интересуется историей великих театров, эта книга к прочтению просто обязательна.
В сухом остатке все равно останется главное — великое искусство. И — прямо-таки магическая связь великих артистов с великой сценой (чего стоит упоминание о прощании с Большим певицы Вишневской, когда она уезжала из СССР в 1974-м). Я бы добавил от себя и историю, рассказанную некогда Андрисом Лиепой — его отец, великий солист балета Марис Лиепа (чьи мемуары также использованы в книге) однажды выпилил из сцены Большого доску и до конца возил ее с собой в машине — как святой раритет.
Это — главное. Равно как и выделенные Волковым крупно слова Гоголя, завершающие книгу про Большой театр и кружающуюся вокруг него политику — «НО ЕСЛИ И МУЗЫКА НАС ОСТАВИТ, ЧТО БУДЕТ ТОГДА С НАШИМ МИРОМ?»
