Тем не менее, Старый Свет сумел преодолеть это тяжелое наследие, пройдя через множество фундаментальных культурных трансформаций. Эпоха Возрождения привнесла в европейскую культуру гуманизм, а также политически мотивированную сатиру и гротеск, допустив высмеивание авторитетов и святынь того времени. Эпоха Просвещения сделала критическое мышление важнейшим элементом европейской идентичности и выдвинула рационализм, свободу и демократию в качестве основных ценностей общества.
В становлении сегодняшних европейских ценностей нельзя недооценивать эмансипационные процессы 1960-1970-х годов. Культурная — или скорее контркультурная — революция, начавшая набирать обороты около 1964-го года и победно прошедшая сквозь 1970-е годы, потрясла основы европейского мироустройства. До этого бенефициарами прогресса были в основном привилегированные слои населения, проявлявшие мало солидарности по отношению к разного рода меньшинствам и отчужденным группам.
В течение 1970-х годов европейцы все сильнее утверждались во мнении, что
для развития и прогресса мало обеспечить разнообразие, свободу и конкуренцию взглядов только среди просвещенной элиты.
Поэтому сначала представители протестных движений, а потом уже и сами представители власти, стали разрабатывать и вводить механизмы, посредством которых этнические, расовые, религиозные и другие меньшинства могли быть услышанными, представить свои требования и включиться в общественные процессы.
Можно с уверенностью утверждать, что с тех пор
ценности культурного многообразия, равноправия и социальной вовлеченности стали важнейшими, возможно, основными, элементами европейской идентичности.
Вроде бы все хорошо: Европа нашла себя и обрела гармонию, пускай и посредством долгой эмансипационной борьбы.
Но не тут-то было. Можем ли мы утверждать, что история Европы закончилась? Что все останется так, как есть, что не будет движения вспять, отката в прошлое или развития в каком-нибудь непредсказуемом направлении?
Ведь
единственное, что четко видно из сложной и многогранной истории Европы — что каждая эпоха в ней создавала свои ценностные установки и вводила новые принципы устройства общества.
Иногда реанимировались старые социальные модели. Вспомним хоть те же идеи поиска и возвращения к «сакральной традиции», иллюзорности прогресса, «либерального хаоса» и органического государства, гулявшие по Европе после Первой мировой войны и по сути подготовившие интеллектуальную почву для фашизма и его распространения.
Кроме того, нужно учитывать, что именно сейчас мы живем в эпоху стремительных, доселе невиданных перемен и наш мир все больше приходит в состояние постоянного чрезвычайного положения. В таких условиях что-либо прогнозировать на завтра — дело нелепое.
Поэтому то, что сегодня важнейшими элементами европейской идентичности являются культурное равноправие и социальная вовлеченность, вовсе не дает гарантий, что завтра нормой на континенте не станут идеи культурного превосходства и практики социального исключения.
Вопрос, кто может считаться европейцем, а кто должен быть из европейской семьи исключен, вполне возможно, скоро всплывет на поверхность в связи с обострением текущего миграционного кризиса и усилением правого популизма. Кстати, такой вопрос для Европы не будет чем-то новым и радикальным: ведь до сих пор нет единого мнения о том, какие страны и народы принадлежат к европейской культурной традиции, а какие — нет.
Наблюдая за сегодняшними процессами, также не возникает уверенности, что частью европейской идентичности в будущем не станут более авторитарные методы управления. У меня лично
очень серьезные опасения вызывают репрессивные практики, которые в последнее время вовсю внедряются в ряде западных стран:
постоянное наблюдение и надзор за людьми, сбор личных данных граждан без их согласия и ведома, преследования за выражение личного мнения в социальных сетях и т.д.
В целом, в Европе сейчас прослеживаются две противоборствующие тенденции. С одной стороны, ряд влиятельных европейских политиков (например, Даниэль Кон-Бендит и Ги Верхофстадт) и интеллектуалов (например, Ульрих Бек и Славой Жижек) призывают не только сохранить просвещенческие и эмансипационные ценности Европы, но и вдохнуть в них новую жизнь.
Представители этой тенденции озабочены дефицитом демократии, тем, что европейская политика теряет свою творческую составляющую, превращаясь в инструмент технократического администрирования и механической координации корпоративных интересов. Здесь хочется особо выделить совместную инициативу Даниэля Кон-Бендита и Ульриха Бека «Европа — это мы! Манифест создания Европы снизу», призывающую строить Европу активно вовлеченных граждан, развивать культуру низовых инициатив (bottom-up culture) и формировать альтернативу теперешней Европе элит и технократов.
С другой стороны, наблюдается явный консервативный откат, искореняющий «пережитки» эмансипационных 1960-1970-х. Эта тенденция, например, хорошо просматривается на примере некогда самой свободной и открытой европейской страны — Голландии, где уже в течение нескольких лет целенаправленно сворачиваются гражданские свободы и программы поддержки культурного, особенно религиозного, многообразия.
Латвийская политика прекрасно вписывается именно в эту вторую тенденцию.
Непонимание значения социального вовлечения для развития страны у нас соседствует с повсеместным стремлением ограничивать и запрещать. Это неверный путь.
Очень хотелось бы, чтоб латвийское общество выступало в защиту той европейской идентичности, что коренится в ценностях эпохи Просвещения и завоеваниях западной культурной революции 1960-1970-х годов.
