Андрей Шаврей. Памяти литератора Андрея Левкина, опередившего свое рижское время

Обратите внимание: материал опубликован 1 год назад

На 69-м году жизни ушел из жизни Андрей Левкин. Представить широкой публике кратко? Пожалуйста — один из первых латвийских компьютерщиков, журналист, литератор (меня он просил упоминать его литературную ипостась именно так), политтехнолог. Хотите подробнее — читайте Википедию, вот вам справка из нее врезкой. На самом деле это человек, который действительно опередил свое рижское время и который сформировал многих как личностей. И я попробую это пояснить в данной публикации.

Но сперва «технические» детали. О смерти Андрея Викторовича сперва сообщили в фейсбуке (ну, как водится у нас), причем, люди, мне совершенно неизвестные. Андрей Левкин был представителем андеграунда и окружение у него было преимущественно андерграундное. Ну, а скорбящие «лайки» ставили люди, наиболее известные в том литературном андеграунде — это редактор легендарного «Митиного журнала» (Прага) Дмитрий Волчек, живущий сейчас в Германии писатель Лев Рубинштейн, другие. Смерть Андрея Викторовича подтвердила Rus.LSM.lv его вдова Елена Левкина: «Да, умер. О времени и месте прощания сообщим позднее».

Официально мне подтвердил это сперва участник литературного объединения «Орбита» Артур Пунте. На мой вопрос: «Левкин умер?» «Угу», — сказал он кратко. Потом сообщил кратко «Да!» его давний знакомый, наш известный художник и скульптор Евгений Шитов, называвший Левкина дружески «левкиноидом», и это о многом говорит. Кстати, какое-то время он был членом редколегии журнала «Родник», который появился на волне «перестройки» в восьмидесятых как приложение к латышской своей версии журнала Avots. И который резко обогнал своего латышского собрата, когда русским «Родником» стал заведовать Левкин: туда потекла вся запрещенная новаторская литература из России и зарубежья.

Важная деталь — если в толстые журналы в то время «книжного бума» текла литература, как правило, запрещенных и уничтоженных российских и советских писателей (Булгаков, Пастернак, Солженицын, Синявский — последнего Левкин дико уважал — список можно продолжать), то в рижский «Родник» шла литература современная. Грубо говоря, именно на этой волне он и сделал себе имя, вполне заслуженно, кстати — и как редактор, и как писатель. Выпущенная в 1986-м в рижском издательстве «Лиесма» его книга «Старинная арифметика» стала большим событием.

Язык Левкина не понимали. И до сих пор не понимают. Многие. Он считается сложным писателем. При этом шутил: «Ну вот вам русские буквы, складываемые в слова, что непонятного?»

Он не любил упрощений, и одной из его последних фраз, кинутых мне явно в сердцах (он в последние годы постоянно ездил на велосипеде по улице Авоту и Гертрудес, где я живу): «Заманали вы меня своей простотой!» Но при этом был совершенно феноменальным и намного более «легким» по языку (во всяком случае в прошлые годы) журналистом и публицистом.

ПЕРСОНА

Андрей Викторович Левкин (22 декабря 1954, Рига — 13 февраля 2023) — латвийский и российский прозаик, редактор, журналист. Окончил механико-математический факультет МГУ в 1972 г. С 1977 г. работал в Институте электроники и вычислительной техники Академии наук Латвии. На рубеже 1980—90-х гг. — один из интеллектуальных и культурных лидеров новой русской литературы Латвии. С 1987 г. — ведущий сотрудник, затем, в 1988—1994 гг. — фактический редактор русского издания литературного, художественного и общественно-политического ежемесячного журнала «Родник» (Рига), удостоенного Малой Букеровской премии «за лучший русскоязычный литературный журнал ближнего зарубежья».

Проза публиковалась в журналах «Даугава», «Родник», «Сумерки», «Митин журнал», «Урал», «Комментарии», «Знамя», «Новая Юность», «Уральская новь», «Октябрь», «Звезда», «©оюз Писателей», «Дружба народов», «Воздух», «Русская проза», «TextOnly», альманахе «Фигуры речи» и др. Лауреат премии Андрея Белого в номинации «Проза» (2001). В 2009—2010 гг. входил в состав комитета премии Белого. В 2011—2013 гг. — эксперт премии «НОС». Вместе с Кириллом Кобриным — создатель литературно-художественного проекта Post(non)fiction.

Проза переводилась на английский, болгарский, немецкий, польский, финский языки.

В начале 1990-х гг. работал на Латвийском телевидении. С 1994 года — член редколлегии газеты «Бизнес и Балтия». После переезда в Москву в 1998 г. возглавлял крупные интернет-проекты «СМИ.ру» и «Полит.ру». Автор раздела «NET-культура», затем — куратор отдела политики в «Русском журнале», там же с ноября 2006 г. по август 2008 г. вел рубрику «Новые описания».

Книги: Старинная арифметика: Рассказы и повести. — Рига: Лиесма, 1986.
Тихие происшествия. — СПб.: Фил. «Васильевский остров» об-ния «Всесоюз. молодеж. кн. центр», 1991.
Междуцарствие. — СПб.: Митин журнал; Борей-Арт-Центр, 1999.
Двойники: Рассказы, повести. — СПб.: Борей-Арт-Центр, 2000.
Цыганский роман: Повести, рассказы. — СПб.: Амфора, 2000.
Голем, русская версия: Роман, рассказы, повесть. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.  
Черный воздух: Повести, рассказы. — СПб.: Амфора, 2004.
Мозгва: Роман. — М.: ОГИ, 2005.
Счастьеловка. — М.: Новое литературное обозрение, 2007.  
Собрание сочинений: В 2 частях. — М.: ОГИ, 2008.
Марпл: Роман. — М.: Новое литературное обозрение, 2010.
Вена, операционная система (Wien OS). — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Из Чикаго. — М.: Новое литературное обозрение, 2014.
Битый пиксель. — М.: Коровакниги, 2016.
Города как камни и представления. — Казань: Смена, 2016.
Дым внутрь погоды. — [Рига]: Орбита, 2016.
Голые мозги, кафельный прилавок / Предисл. О. Аронсона. — М.: Новое литературное обозрение, 2020.

Имя себе, как публицисту, он сделал тоже на стыке 1980-90-х, работая в русском приложении главной газеты Латвии Diena (было такое), затем в телевизионной программе «Будни» на Латвийском телевидении, затем в «Балтийской газете».

В газету «Бизнес & Балтия» он пришел ответсеком уже в качестве живого классика в 1994-м, в возрасте сорока лет.

Я тогда прочитал первую книгу Левкина, она была издана в Риге обществом местных литераторов под руководством Николая Гуданца. Книжечка именовалась «Смерть, серебряная тварь». Одно название о многом говорит, тем более сейчас...

Я тогда весело написал об этом 34-страничном издании под тонкой обложечкой: «Скажем сразу, что масштаб оценили, а глубину не поняли. И уже хотели было разругать. Но, вспомнив полную драматизма историю великой русской литературы, решили не спешить, прочесть сочинение еще раз. Тем более что процесс некоторого понимания уже пошел, с первого чтения уже засела в памяти одна превосходная фраза. Цитируем: «Что же, Григорьев, — говорю я Григорьеву, — ты что же, Григорьев, думаешь...» Это великолепно, честное слово!»

Левкину, живому классику, та моя заметка, кстати, сильно понравилась, как мне доложили. При этом образу живого классика Андрей совершенно не соответствовал. Достаточно припомнить одну историю. У меня как раз в начале 1995-го был «переходный» период, я метался между светским еженедельником «Суббота» и солиднейшей «Бизнес & Балтия», куда меня уже звали. Но я боялся. Там такие мэтры! Сам Левкин!

И вот в кафе Дома печати в очереди за булочками, в которой я стоял с заглянувшей ко мне на работу мамой, подошел Левкин. И сказал мне: «Тезка, ну что вы боитесь? Идите к нам!» Мама потом спросила, кто это. Фамилия ей ничего не сказала, а я был просто ошарашен. А мама сказала: «Только ему не одалживай!»

Когда я эту фразу произнес потом, перейдя под непосредственное начало Левкина в бизнес-газету (мне завидовали — не потому что бизнес-газета, а потому что Левкин!), Андрей улыбнулся: «Постмодернизм истинный!» Он был не просто увлечен, а глубоко вовлечен в литературные процессы того времени, уже тогда, в 1994-м ездил в США на литературный форум. Общался с нобелевским лауреатом Хосе Камилой Хосе (между прочим, Левкин в совершенстве знал английский!). Но главной его страстью был Санкт-Петербург (Гребенщиков, покойный Курехин — это все его, грубо говоря, «тусовка«). Он мечтал о том, что после обретения независимости Латвия в 1991-м станет мостом между литературами Запада и Востока. В силу разных причин тогда это было невозможно, не то, что сейчас.  

А потом, в декабре 1994-го, он поехал в Москву и вернулся с малым «Букером», что по тем временам было феноменально. Да и по нынешним, в общем-то, ничего так. По сути это, конечно, был грант — на издание «Родника». И один номер он выпустил. Оставшись в истории латвийской литературы как обладатель хоть чего-то «букеровского». И тогда новоиспеченный лауреат пришел ко мне в кабинет и попросил. чтобы я у него взял интервью. Я был ошарашен. Ибо Левкина всегда сильно уважал — не как начальника, как некое невероятное явление.

До сих пор не понимаю, что в нем было такое. Но... меня восхищало его абсолютно свободолюбивое отношение к жизни, а также резко ироническое отношение к светской жизни, к чинам и понтам. «А что, у нас есть светское общество? Или даже диаспора?», — язвил он, когда я уходил на репортажи.

Так вот, он, получивший вместе со всей редакцией журнала Букеровскую премию за «Родник» (который не выходил к тому времени уже год), дал интервью. Нахмурился и — дал.

«Тезка, давайте договоримся сразу. Да, я отчасти использую служебное положение по части данного интервью, но обращайтесь со мной не как с человеком из газеты, а как с человеком из журнала и вообще — с улицы. А это весьма разные люди. Просто мы сейчас в ситуации, когда умеем что-то делать, но нас окружает среда, которая довольно загадочна. На свои проблемы нам чихать, мы их решим. Нас интересует положение среды. Почему не выходил «Родник«? Вот это уже вопрос по отношению к среде. Я мог бы перечислить кучу вещей, почему не выходил журнал: нет денег, помещений и т.д. Но это все ерунда. «Родник» не выходил потому, что не было идеологии. Художественной, какой-то еще. Потому что стало ясно, что в определенный момент мы упустили данный нам шанс: это я не о себе, нас, а о среде.

Было же такое золотое время — 1990-91 годы, когда многие люди в России натурально считали, что Латвия станет этаким новым перекрестком Европы. Сюда куча народу из Москвы и Питера хотела перебраться на «постоянку». Да не переживаем мы! Просто тогда существовало предположение о несколько другой среде, нежели та, что возникла в результате, а это потребовало изменения отношения к ходу жизни.

Латвия же очень удобное место для тех, кто слева по карте, и для тех, кто справа по карте. И то слышно, и другое видно. Сейчас это место отдано неизвестно кому. Может, Варшаве? Или Праге, Берлину? Наверное, все-таки Праге. А оно могло быть здесь».

Он рассказывал, почему не уезжает в Питер или в Москву, где его сразу бы взяли в любое издательство — легко. По тем временам поехать «русскоязычному» публицисту и писателю в Первопрестольную — это было почетно.

«Но мы же здешние! Ну, в Москве и Питере мы тоже тамошние, но почему туда надо перебираться? Рига, по сути, нормальный город. У этого места существует своя физиология, но она не очень кому-то нужна и понятна. Здесь есть вариант, присутствующий в какой-то степени в Петербурге и полностью отсутствующий в Москве, например. Можно объяснить это более цинично. У меня приятель (пишущий) переехал изо Львова в Москву. Мне отчего-то захотелось его сильно обидеть, и я его спросил: «Зачем ты уехал? У тебя же был целый город. Куда теперь твой Львов? Это же фактура, которую никто, кроме тебя, не мог использовать». И мы ведем себя столь же грубо: есть место, которое никто, кроме нас, из пишущих не знает во всей его физиологии. Его надо использовать».

Мы редко с ним разговаривали так, даже когда я «был под Левкиным». Но если беседовали (значит, ему это необходимо было, по делу!), то он говорил мне, что серьезные игры начинаются там, где деньги становятся элементами третьего порядка.

«Мне не хватает отсутствия болтовни в этом городе. Вся болтают и никто ни хрена не работает. В Опере, чтобы вам понятней было, понятна абсолютность вещей: человек либо поет, либо не поет. А как только начинаются слова и буквочки, то в этом городе вечная манная каша: ничто друг от друга не отличается. То есть конкретных вещей нет, а есть просто болтовня. Так что ничего как бы и не существует вовсе. А

на свете есть более реальные вещи, находящиеся вне зависимости от внешней обстановки. Происходят какие-то серьезные вещи, которыми необходимо заниматься. И это гораздо круче, чем весь этот базар по поводу того, как положено жить».

У него еще был некий оптимизм по поводу Риги. Я спросил: «Ощущение откуда — из космоса? — Из пальчиков». Кстати, редчайший на моей памяти человек, который реагировал моментально и столь точно! Таких и сейчас побольше бы, а тогда — «днем с огнем...»

В общем, Левкин сперва ушел работать в банк (никто и не ожидал!), а затем уехал. «В Москву! В Москву!» Я как раз встретил его на выходе из Дома печати, где он прощался с подругой — он шел в длинном дорогом пальто, невысокого роста. Мы тоже попрощались — на долгие годы. Потом Левкин написал в московском журнале «На посту» текст «Рига: опыт смерти наяву», за который спустя годы вежливо извинялся: «Ну, просто такая легкая истерика по утерянному...»

А Левкин писал так о родном городе в 1998-м: «Главными жанрами стали пересказы из чужой жизни: люди, рассказывающие о музыке, держатся так, будто сами ее сочинили, диджеи ведут себя так, будто они музыканты, критики кино и видеофильмов, несомненно, сняли все, о чем болтают. То есть это -— лагерная зона, где рассказчик для сокамерников является представителем искусства и культуры. Или — уже Тот Свет. Банальный такой».

Я тогда, на излете века, написал в статье, которую не пустили в печать: «Левкин для Латвии был одной из, как максимум, трех крупных величин 90-х годов, делавших именно что рижскую историю. А именно местные личности, а не заезжие гастролеры делают эту историю. После отъезда Левкина в Москву у нас остались еще 1 (один) крупный композитор Васкс и столько же достойных режиссеров (Алвис Херманис). Оба, кстати, латыши. Именно музыка (парадокс!) и театр для Риги оказались более национальными жанрами, нежели литература. Никто не хотел умирать. Зато утешает, что Рига с высоты птичьего полета весьма хороша. Потому из самолетов лучше не вылезать».

По счастью, сейчас многое изменилось. Я бы сравнил всю эту историю рождения, работы, вынужденного отъезда, долгой паузы и возвращения Левкина... с подобной же историей Михаила Барышникова, легендарного танцовщика, центр которого сейчас строят на улице Блауманя. Потому что как с того света доносились сведения из Москвы, что Левкин издает книги, работает политтехнологом в Фонде эффективной политики, кстати. Он через пару лет вернулся, только чтобы отредактировать один номер журнала «Даугава», который в начале нулевых сразу стал раритетным только потому, что его отредактировал Левкин.

Сам Левкин тогда в шутку охарактеризовал себя так: «Бомж с ноутбуком, перемещающийся между Москвой, Санкт-Петербургом и Киевом». Все эти годы он редактировал ряд известных российских интернет-сайтов, попутно занимаясь литературой (свет увидели несколько его книг) и получая престижные литературные премии — например, премию Андрея Белого.

В новой «Даугаве» был опубликован рассказ Левкина Sharaku о японском писателе, посвященный известному рижскому художнику Олегу Баусову. А также переведенные самим Левкиным два рассказа латышского писателя Гунтиса Берелиса (сюжет сюрреалистический с элементами нуара). Были «богемные рассказки» Дмитрия Сумарокова, истории из рижской жизни, интервью со знаменитым фотографом Борисом Михайловым, живущим в Берлине, и другое.

В середине нулевых вышел его «Черный воздух» — в книге описывается, например, как выдуманный Достоевским Раскольников выслушивает разговоры пьяного, но реального Менделеева, а вот Свидригайлов из века девятнадцатого вспоминает о набоковской Лолите, жившей спустя столетие. Он «звездел» на НТВ в прайм-тайм в легендарной тогда передаче Дуни Смирновой и Татьяны Толстой «Школа злословия». Потом стал приезжать чаще, но, видимо, для того, чтобы ездить далее по делам в Германию.

Кстати, вскоре, в 2006-м, для журнала, где я был заместителем редактора, он прислал мне свои строки о Сармите Элерте, с которой трудился в Diena в середине 1990-х. Это было событием — пара строк Левкина в рижской прессе.

«А вот я никакого специального эпизода, связанного с Сармите, вспомнить не могу. Вовсе не потому, что у меня плохая память. Ничуть, но это была бы просто глупость, потому что она категорически не человек эпизодов. Вообще, что за люди такие, которые эпизодические? Она, безусловно, человек стиля. Конечно, и стили бывают всякие, их приятно описывать со стороны, обыкновенно выступая скептиком или лицом, который точно знает, как все можно было бы устроить лучше, тут же и приводя всякие эпизоды на эту тему. Но у меня тут и не получится, у меня ж стиль примерно такой же — в той мере, в какой я могу сравнивать, говоря о чужой жизни.

Вот, скажем, известна фраза, написанная однажды на стенке одного государственного деятеля чьей-то невидимой рукой: ты, типа, исследован — не горяч ты, ни холоден, так что уж... Только вот после этой истории многие почему-то решили, что правильно быть непременно горячим. Вот тогда это позитивно. А холодные — ну вот они какие-то холодные, всякие там нехорошие Снежные королевы и прочая отчужденность. Совершенно напрасное мнение».

Самое главное, что в том письме Левкин мне написал потом не для публикации: «Да, такая проблема: я не знаю, как вы это подписываете по формату, но одна просьба — не выставляйте там слово «Москва». Оно и действительности полностью не соответствует (я и тут, и там живу), да и просто эмигрантом выглядеть неохота и, опять же — неправда».

А потом грянуло литературное событие. В 2008-м вышел двухтомник сочинений Левкина! В самом крутом и интеллектуальном московском издательстве ОГИ («Объединенное гуманитарное издательство«). Твердый переплет, отличное оформление и гениальная торжественная надпись на обложке «Собрание сочинений». И то правда: не каждому такое удается. Первый том разделен на две части: «Рига», «Петербург» (соответственно, сочинения, написанные в этих городах). Во втором томе: «Москва» и «Нигде», вот так-то.

В том же году, в феврале, он приезжал в Ригу уже и в качестве официальной персоны, вместе с целым десантом ведущих российских писателей — на книжную ярмарку в «Кипсале».  Для многих фигура Левкина была уже полумифической.

Хотя он не перерезал связи с рижскими коллегами по литературе. Тогда же наша творческая интеллигенция была взволнована: ряд известных литераторов исключили из Союза писателей Латвии. Среди них чуть не оказался и Андрей Левкин. Причина исключения заурядна — неуплата членских взносов. Из Союза писателей тогда же, кстати, были исключены Нора Икстена, Лелде Стумбре, Андра Нейбурга, Марина Костенецкая и другие. Марина заявила, что не платит взносы с самого 2005 года — в знак протеста! Союз писателей даже не поздравил ее с 60-летием. «Зачем мне такой союз, который даже в юбилей не вспомнил обо мне?». С Левкиным ситуация была загадочнее. Живет в Москве, ездит по Европе, но постоянно наведывается в родную Ригу. Даже выпустил книгу «Марпл», где много рижских мотивов. В общем, пять латов на членские взносы у него вроде всегда есть.

«А, там урегулированное недоразумение, — ответил мне письмом Левкин, — До сих пор ли я латвийский литератор. Кто ставил это под сомнение? Что касается «Ракстниеку савиенибы», то они куда-то мой мэйл затеряли, ну а у меня их счета не было, чтобы эти самые взносы отправить. Ну, нашел какой-то их мэйл, написал, начальник тут же перезвонил, и разрулили». «А это правда, что вы накануне в Риге пили кофе?», — поинтересовался я. «Пил-пил, нет сомнений», — ответил классик жанра.

Мне и многим моим коллегам потом посчастливилось пару лет поработать с вернувшимся в Ригу Левкиным в издательстве «Телеграф». Он меня однажды спас тогда, в редакции на улице Элияс, избавив от одной очень неприятной ситуации. Я не знаю, как бы после той неприятности сложилась бы моя жизнь дальнейшая. И так — уже во второй раз после 1995-го. Спасибо ему за это.

Но история на этом не заканчивается! В 2014-м он катался на велосипеде мимо моего дома, вроде неподалеку решил жить, да и издательство «Орбита» за углом... Заехал запросто так в книжный магазин-клуб «Болдерая», что в центре Риги на Авоту, 29, куда поступила его книга «Битый пиксель», выпущенная московским издательством «Коровакниги». Я перед этим встретил Левкина в центре города — в кафе за растениями напротив Центральной библиотеки на Бривибас. Он моментально обнаружил, что его обнаружил я. И тут же показал мороженое: «Рекомендую!». Мороженое называлось «Классика» (и вот это можно считать небольшой такой сенсацией).

Тогда же он сказал, что, возможно, «Битый пиксель» — это последняя его книга на бумаге. «Смысла тут особого нет — это вполне такая узкопрофильная литература, она иначе распространяется и т.п., через другие сайты, ну и вообще иными способами».

Но вышла потом еще книга, и в Риге, в издательстве «Орбита». Она называется «Дым внутрь погоды».

«Почему «Орбита? Во-первых, я сменил формат, точнее — вернулся к очень коротким текстам. И вообще, чего ж не в Риге-то?»

И тут я съязвил, как Левкин лет тридцать назад: «Мой любимый вопрос: ваши творческие планы?»
 
«А планов нет, — серьезно ответил Левкин. — Да их и не бывает, собственно. Завтра будет завтра, ну и все. А вчера было вчера».

Удивительно, но я прочитал новый текст Андрея Левкина всего за 40 минут, неспешно. А ведь обычно считалось, что Левкин писатель сложный.

«Андрей Викторович, вы же знаете, что дао, высказанное словами, не есть истинное дао, а вы его ищете, как мне кажется. Ну, возможно, это уж высшие силы вам не позволяют его высказать, и слава Господу»,— сказал я. Левкин ответил: «А дао — да шут с ним, давно ж дело было, вот будто после дао ничего такого не было».

После этого Левкин еще приезжал выступать в центр Канепес на международный фестиваль поэзии «Кровь поэта», читал лекцию. Опять же в «Болдерае» позднее была встреча с Левкиным и литературным знатоком и критиком Кириллом Кобриным.

В последний раз я видел его около года назад в банке Rietumu на выставке своей давней знакомой Ины Воронцовой. Перед этим пару раз его тень мелькала мимо меня. Да, помню, 21 декабря 2021 года он проехал мимо меня, а я ему сказал: «С наступающим!» Он кивнул — кстати, понимающе. Ну, это не из-за Нового года для всех я его поздравил. Просто у него на следующий день был день рождения.

Когда в декабре 2004 года Левкину исполнялось 50 лет, я попросил его близких знакомых поздравить его какими-то словами. Я думаю, в самый раз эти слова повторить: что для них Левкин?

Сергей Гродников, начальник управления по связям с общественностью Rietumu banka, в котором работал Левкин перед своим отъездом:

— Левкин из тех людей, кто, увидев каплю воды, способен представить и описать океан. У него очень точный взгляд, который фиксирует любую существенную мелочь. И через эти мелочи, подробности он способен увидеть гораздо большее. Иногда это выглядит как парадокс, но всегда из жизни.

Зашли мы с ним в небольшое кафе в центре Риги, вроде как бы солидное. Левкин посмотрел на картину — на ней пыль, что ли, была... И сказал: налицо признаки упадка, и заведению не жить долго. И буквально через месяц место закрылось. Так же и с людьми — Левкин их оценивал сразу и верно.

Несмотря на серьезную и глубокую сущность Левкина, вспоминаю случай абсолютно в его стиле. Он работал в «Балтийской газете». Там Вильгельм Михайловский очень серьезно так рисовал макеты газеты, каждый номер заново. А потом в оставшиеся «дырки» на полосе вставлялись маленькие новости из агентств. В официозе про визит президента Латвии в Поднебесную стояло: «Гунтис Улманис прибыл в Китай...» Файл был открыт, а журналист, упаковывавший новости, перекуривал в коридоре. Андрей подошел к компьютеру и продолжил фразу: «... после чего стал китайцем!» Потом ушел домой. Приписку обнаружили уже на окончательной корректуре...

Борис Аврамец, профессор, крупнейший музыковед Латвии:

— Что особенно в Левкине меня восхищает: он виртуозно умеет сочетать вещи несочетаемые. С одной стороны, это очень серьезный писатель, у которого достаточно сложные тексты, создание их требует определенного способа не только мышления, но и существования. С другой стороны, он занимается высочайшего уровня журналистикой — причем и политической, и культурной. Мне бы хотелось пожелать Андрею, чтобы он подарил себе и нам новый хороший литературный журнал. И даже если в Москве он его будет редактировать — без разницы, мы ведь все равно его читать будем.

Виктор Вилкс, некогда режиссер программы «Будни»:

— Левкин — наш великий Вождь и Учитель, проще выражаясь, гуру. След, оставленный им в наших душах, да не зарастет крапивой, коноплей и не сравняется мелким песком Рижского взморья! Такие, как он, не валяются на дороге, а, не зная усталости, заряжают свою базуку и мочат по врагам, пока от них не останется одной только рвоты... Пусть его сияющие мозги всегда светят нам в сумерках или ясным днем, указывая дорогу к Родной Земле. 

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное

Еще