И никто не бежит. Но кто-то летит. Мы не видим человека, мы смотрим на его вытянутую тень, то взмывающую в небо, то опускающуюся на землю, поросшую сухими клочковатыми кустами. Будто Ригган, взлетевший в финале позапрошлого фильма Иньярриту «Бёрдмен», пересекает мексиканскую пустыню.
Но это, конечно же, не он. Это Сильверио Гама, знаменитый режиссёр-документалист, едет погостить на родину. Он не был здесь двадцать лет. Скоро ему возвращаться в Лос-Анджелес на вручение важной американской премии по журналистской этике. А здесь, в Мехико, мексиканское журналистское сообщество закатит большую вечеринку в честь Сильверио, на которой режиссёр покажет свой последний фильм.
Путь Сильверио не прост. Не просто взял и полетел. Вот он сидит в коридоре роддома, где жена Люсия рожает ему сына, который, потрясённый гнилостью мира, залезает обратно в маму. Вот Сильверио режет натянутую, как струна, двадцатиметровую пуповину, и они с Люсией идут к выходу, оставляя в коридоре длинный кровавый след. Вот он сидит в вагоне метро, держа на коленях целлофановый пакет с тремя аксолотлями, и вот вагон затапливает водой из пакета, и вот это уже не вагон, а дом, и даже не настоящий дом, и Сильверио ползает по полу в попытках поймать Пако и двух его земноводных друзей. Вот он даёт интервью на телеканале старого человеческого друга Луиса, и тот не даёт ему сказать ни слова, только унижает и оскорбляет. И вот он возвращается к жене и говорит с ней, не раскрывая рта.
Что всё это значит, покупает ли Amazon штат Баха Калифорния, где вымысел и где правда, что сон и что явь, в чём жизнь и в чём фильм — Кукулькан ногу сломит. Как минимум в первый час.
Кинопространство наполнено чем-то вроде магического реализма: Иньярриту, может, и не Маркес (вообще-то точно не он), но тоже не прочь последовать латиноамериканской культурной традиции. Сильверио Гама, подозрительно напоминающий Иньярриту как причёской, так и родом занятий, называет свой жанр документальной фантастикой.
Происходящее на экране трудно уложить в знакомый шаблон или даже в стройную картинку. Да и нужно ли? Нет никакого чёткого разделения реальностей, и как будто бы чей-то сон в следующую секунду может оказаться съёмочным процессом. Мысли Сильверио об обществе, родине, семье, его личный страх, экзистенциальные переживания и затаённая боль прячутся за аллегориями и иносказаниями, но не то чтобы слишком глубоко. Макушки, ручки, рожки и ножки торчат. Автор готов к расшифровке, а иногда даже обращается к своим собеседникам на экране и перед ним прямым текстом. Так что зрителей, встревоженных на старте, хочется обнадёжить — успокойтесь, сами придут, сами всё объяснят.
А нет — значит, нет. Как говорил мудрец, жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Воспоминания не точные, говорит Сильверио, они эмоционально окрашены. Не надо пытаться всё исправить и объяснить, говорит его дочь Камилла. Иногда всё просто есть как есть.
Кроме дочери Камиллы и жены Люсии у Сильверио Гамы есть сын Лоренцо. У Алехандро Иньярриту — жена, дочь и сын. «Что за претенциозная и полная самовлюблённости мешанина сцен? — восклицает Луис, говоря о фильме Гамы (но мы-то знаем, о каком он фильме!). — Если хочешь сказать о себе, напиши автобиографию». Добавляем причёску, режиссёрское призвание и прикидываем, сколько Алехандро в Сильверио. Кажется, что немало. Исповедь главного героя выглядит слишком личной, чтобы быть совсем чужой её автору. В то же время хочется верить, что в семье Алехандро не происходило никаких несчастий. Так или иначе, Иньярриту изменился и больше не рвёт аорты — как в «Сука-любовь» или в «21 грамм». Печальная, красивая, фантасмагоричная, яйце-черепашья линия Маттео не раздирает в клочья, а всего лишь насквозь пронзает зрительскую душу.
Личная рефлексия Сильверио-Алехандро касается признания и гордыни, поисков одобрения, стыдных желаний и синдрома самозванца. Общественно-историческая рефлексия автора обнаруживает любовь к покинутой родине и сожаление, что жители страны «невероятного антропологического, культурного и гастрономического эксперимента» вынуждены искать счастья в местах, где «уважают только деньги».
Я не понимаю мою страну, говорит Сильверио. Я могу только любить её.
Конвульсирующая, разбрызгивающая яркие, фантастические, раскрашенные эмоциями воспоминания кинематографическая змея, пожирающая свою киноголову прямо с кинохвоста —
самый трудный для восприятия фильм Иньярриту, и до этого не страдавшего линейностью повествований.
Но настроиться на нужную волну и получить от полёта Сильверио на юг и обратно эстетическкое и моральное удовлетворение вполне возможно.
Своё эстетическое видение привносит франко-иранский оператор Дариус Хонджи — хоть и не Эммануэль Любецки, но зато единственный номинант на «оскар» в команде создателей. Главную роль исполнил испанец Даниель Хименес Качо. Любители трудного кино недавно видели его в фильме «Память» режиссёра с мировым именем Апитчатпон и мировой фамилией Вирасетакул.
Сильверио и Камилла разговаривают в бескрайнем бассейне отеля, красиво переходящем в бескрайний океан. Именно там герой единственный раз употребляет загадочное слово из названия фильма. Беглый гуглинг даёт 4-звёздочный отель «Бардо» на Юкатане, но где звезда американской журналистики-документалистики, а где четыре звезды? Так что, скорее всего, «бардо» — это позаимствованное в буддизме состояние между смертью и следующей жизнью. По-нашему — ОСП-стадия (не студия!), то есть, околосмертные переживания. Надеемся, эта часть — чистый вымысел, сам Иньярриту переродится нескоро и порадует нас ещё несколькими чудесными фильмами ещё в этой жизни.
