Олимпийский чемпион Янис Кипурс: комментатор, специалист по старому дереву и поклонник Бетховена

Смею утверждать, что именно благодаря ему и только ему (трудно представить, что с момента завоевания им «золота» прошло почти 30 лет) бобслей в последние годы стал более понятным и доступным. Его меткие и грамотные замечания, когда от специалиста во время прямой трансляции не ускользает любая мелочь, самые незначительные нюансы, стали для рядового зрителя в прошедшем сезоне приятной неожиданностью.

Общежитие на Югле и порезанная рука

Это парадокс, ведь Янис — человек немногословный. Не любит он пристального внимания к своей персоне, да я бы и особо красноречивым его не назвал. Такое впечатление сложилось о нем во время нашей встречи, которая состоялась благодаря... его визиту к рижскому врачу. Зато если говорит, то по делу, без лишних эмоций и пафоса. В таком же стиле он вспоминает свою победу на Олимпийских играх в Канаде, о том, как при его непосредственном участии бобслей в СССР делал первые шаги, как он случайно оказался в этом виде спорта, ведь начинал как легкоатлет, через какую мясорубку ему пришлось пройти, пока он не завоевал историческое для Союза «золото» Игр-1988 в паре с разгоняющим Владимиром Козловым (26 лет никто в России не мог повторить их успех, пока в Сочи это не сделал экипаж Александра Зубкова). Не менее плодотворно он поработал на протяжении двух десятков лет и тренером. И вот вам еще один парадокс — со сборной Латвии быть вместе ему было не суждено. Так случилось... А ведь его хорошо знают и ценят в Швейцарии и Франции, США и Канаде.

Янис Кипурс заказывает фруктовый час с медом. И тут я, во время нашего разговора, замечаю, что на правой руке у него что-то с пальцем. Как оказалось, к спорту эта травма не имеет никакого отношения, хотя, из-за нее, не исключено, Латвия потеряла выдающегося легкоатлета.

«Палец на правой руке до конца не сгибается, посмотрите, сколько шрамов, — предвосхищая мой следующий вопрос, Янис Кипурс продолжает. — Я только-только вернулся из армии, поступил в ПТУ, жил в общежитии на Югле. Там и произошла стычка, когда я вступился за своего приятеля. Увидел, как на него человек пять набросились, но я и выпрыгнул с балкона на помощь. Силы были неравны, а что оставалось делать? Одного я здорово приложил, но ударил неудачно, попал по касательной в стекло. Руку я там и порезал. Пять часов шла операция. Но последствия остались на всю жизнь. Жить можно было, но заниматься легкой атлетикой — нет. А мне же надо было толкать ядро и метать диск».

— Вы же комментируете бобслей не первый год?

— На Латвийском телевидении — второй. Комментировал я бобслей и на Олимпийских играх в Сочи, но для другого канала. Так что опыт уже некоторый у меня есть.

— Олимпиада в Сочи стала особенной для сборной России, которая наконец-то взяла «золото». Первое, после вашего с Козловым в Калгари. Наверняка вы в курсе, что сейчас происходит, я имею ввиду все эти обвинения в применении допинга и так далее? Вот и Дмитрия Труненкова — разгоняющего экипажа-четвертки Зубкова, не так давно дисквалифицировали на четыре года. Вы допускаете, что там на самом деле не все чисто?

— Теоретически — да. Ведь бобслей — это силовой спорт, где требуется взрывная сила, скорость. Так что тут есть что улучшать и над чем работать. Даже не всегда разрешенными методами. В бобслее важна каждая выигранная на старте сотая доля секунды. Но ведь допинговые скандалы в бобслее были и раньше, только не такие резонансные.

— Александр Зубков, как и Труненков, ушел из большого спорта. Сейчас он возглавляет Федерацию бобслея России.

— Думаю, он справится. Когда он выступал, он позиционировал себя вожаком. Он по натуре — такой.

Бревна на экспорт

— Вы достаточно давно ушли из бобслея и сейчас с ним напрямую не связаны. Чем вы занимаетесь?

— С бобслеем я связан только из-за работы комментатором на ЛТВ. А так у меня есть небольшой бизнес под Цесисом — экспортирую в Европу старое дерево: ищу заброшенные деревянные дома, сараи, которые уже не используются. Если там есть хорошее дерево – выхожу на хозяев, договариваемся, покупаю дом, ломаю, разбираю на бревна, обрабатываю дерево. Это все ручная работа. Я арендую деревообрабатывающий цех, где у меня работают трое рабочих. На выходе получается материал на экспорт, который можно будет использовать для новых строений. Это красиво выглядит и высоко ценится у европейцев. Бизнес идет неплохо. Лет десять я этим уже занимаюсь. Раньше только летом, так как зимой я всегда был вместе с командами, которые тренировал. Сейчас — круглый год.

— Больше всего вы работали со швейцарцами... Нет, я не о старом дереве, а о бобслее.

— А что — дерево я продаю и в Швейцарию. Со сборной Швейцарии у меня в общей сложности были три попытки. А это 11 лет, четыре Олимпиады, восемь олимпийских медалей. До сих пор счастлив за всех воспитанников, с которыми стараюсь поддерживать связь. Или по телефону, или в интернете. Швейцария для меня – второй дом. Бываю там минимум раз в году – просто на экскурсии или к друзьям. Куда ни еду – везде знакомые. В некоторые семьи приезжаю, они говорят: вот твоя комната, оставайся сколько хочешь. Это приятно.

— Не было желания остаться там жить?

— Никогда об этом не думал – даже когда в Латвии было очень тяжело.

Со сборной Латвии — не по пути

— Но зато со сборной Латвии вам оказалось не по пути.

— Я тут не причем.

— Я тут нашел в интернете ваше высказывание, датированное 2003 годом, когда вы работали с французами: «Команду Латвии я навряд ли когда-нибудь буду тренировать. На то есть много причин, о которых я бы не хотел распространяться».

— Знаете, сам не понимаю — но со стороны нашей федерации никогда ко мне не было серьезного интереса. Это журналисты все время спрашивали — ну когда? На самом деле всего один раз, в 2006-м, я был среди претендентов на должность главного тренера. Вместе со мной конкурировали Янис Скрастиньш и Сандис Прусис. Тогда выбрали Прусиса. Почему? Не могу сказать. Мы все писали планы, а еще должны были указать — какую зарплату мы хотим за свою работу. У меня есть такое подозрение, что Прусис попросил тогда среди нас наименьшую.

— С нашей федерацией вы никогда не конфликтовали?

— Да нет, у меня нормальные отношения со всеми были. Другое дело, что в федерации знали — какой у меня характер, мой стиль работы, мои методы и требования. Может быть и это оттолкнуло их от варианта со мной.

— Еще один ваш коллега — Зинтис Экманис, который также становился призером Олимпийских игр еще в советские времена, в федерации себя прекрасно чувствует. Он был и вице-президентом, сейчас вот он генеральный секретарь.

— Он очень активный человек. И умеет работать со спонсорами. Как раз с этим у меня всегда были проблемы.

— Помимо сборной Швейцарии, вы работали и с другими сборными.

— И с американцами, и с канадцами, а еще три года я возглавлял сборную Франции. Так что побросало меня здорово.

Знаменосец на церемонии открытия в Альбервилле

— Одна из самых драматичных страниц в вашей карьере как действующего спортсмена — Олимпийские игры 1992 года во французском Альбервилле. Вы еще там были знаменосцем нашей команды, которая впервые выступала самостоятельно. Но вам так и не суждено было выйти на старт. Что там произошло?

— Травмировался. Межсезонье перед Олимпиадой даже не начинали – такая ситуация в Союзе, мы не знали, что будет. В августе случился путч, Латвия стала независимой, тогда мы получили приглашение от МОК (Международный Олимпийский комитет) выступить своей командой в Альбервиле. А ведь мы не готовились даже. Только в августе начали, хотя обычно мы это делали в мае, когда и начинается закладка базы. Я начал сразу с серьезных тренировок, решил форсировать подготовку, дал газ в августе – в сентябре травмировался, порвал икроножную мышцу. И так три раза за сезон, причем рвал мышцу в одном и том же месте.

— Но у вас и выбора особого не было — хотелось же поехать в Альбервилль.

— В том-то и дело, что не было. Да и амбиции оставались. Я же был в статусе Олимпийского чемпиона, не хотелось просто участвовать, хотелось бороться за медали. Вот почему первые тренировки пошли с максимальной нагрузкой.

— Надолго вылетели?

— Доктор, который меня осматривал в травматологическом институте на Дунтес, прямо сказал: есть два варианта – быстро и ненадежно, медленно и надежно. Если быстро — то без гарантий. Я ему: давай быстро, нет времени, надо рисковать. Сделали инъекции, все зажило за две недели. Начал тренироваться, уже пошел сезон, первые матчи. Опять – раз, в том же самом месте порвал. Опять к доктору: что делать? Он: те же самые варианты, выбирай. Я ему: давай быстро. Опять инъекции туда, опять за две недели на ногах. Результатов нет – 20-е места, но форму постепенно все-таки набираю. На последних стартах перед Олимпиадой уже занял четвертое место в Альтенберге.

— Травмировались уже на месте, в Альбервиле?

— Да, наши тренеры решили, что нужен небольшой отбор. В день отбора разминаюсь, прыгаю и...  В том же месте порвал. Все, тут уже ничего не успеть. Мой разгоняющий Отомарс Рихтерс — хороший спринтер, очень надеялся на меня, молодой парень – никаких успехов до того не было, наел 10 кг за лето, набрал массу, потому что знал: со мной есть шанс на медаль. Страшно работал. Переодевается в гардеробе, и я ему: мы не поедем. Он почти потерял сознание. И остался зрителем.

— Спорт есть спорт. Обиду он не затаил?

— Думаю, он обиделся. Хотя, если откровенно, шансов на медаль у нас не было. Может быть, попали бы в шестерку.

Восемь олимпийских наград со швейцарцами

— Давайте подробнее о вашей тренерской деятельности. Наиболее продуктивно вы поработали в Швейцарии. Так ведь?

— Закончил я как спортсмен в 1992-м, и вперед — в тренеры. Уже в первом моем периоде работы со швейцарцами все получилось — три медали на Олимпиаде в Лиллехаммере. А вышли они на меня в Альтенберге, когда с латвийской командой еще по инерции поехал на сборы. Поехал не как спортсмен, сам не знаю — зачем. Сломал ногу – понял, что хватит бежать за поездом. Но все равно поехал... Старший тренер швейцарцев подходит: как дела, тренируешь латышей? Нет, просто так приехал, посмотреть бобслей. Он: не тренируешь? Встретимся, есть идея. Приезжает в мою гостиницу уже с представителем федерации, решает по телефону с большим шефом: ты будешь тренировать наших юниоров. Если не работаешь дома, ничем другим не занимаешься – давай к нам. Так все и началось.

— Зарплату хоть хорошую предложили?

— Предложили сравнительно хороший заработок, стал пробовать, начал работать с юниорами. В первый же сезон они выигрывали почти все на Кубке Европы – это второй уровень после Кубка мира. Федерация решила: со следующего сезона работаешь с олимпийской командой – с пилотами. Из четырех видов в Лиллехаммере выиграли «золото» и два «серебра» – это фантастика! Но вскоре швейцарцы про меня забыли, хотя и обещали продлить контракт. Так и не позвонили и обещанную премию не выплатили. Зато сами дома пышно праздновали свой успех, а мне даже не написали. Зато позвали американцы, прислали контракт. Я подписал. Швейцарцы тут же объявились, но было поздно. Стал я работать в США. Но швейцарцы оказались настойчивыми. Молодой швейцарский пилот Рето Гечи, который со мной выиграл Кубок Европы и «серебро» в Лиллехаммере, подошел: «Янис, вернись к нам». Вернулся, потому что американцы повели себя некрасиво.

— А они что натворили?

— Американцы есть американцы, свободно мыслящие люди. У них всегда какая-то идея: попробуем так, попробуем сяк. Я же был ответственным за всю программу. Увидел, что предложил тренер по физподготовке и ужаснулся — там была программа не для бобслея, а для бодибилдинга! Тренер по физической подготовке устроил мне «качалку»: бицепсы, трицепсы. Взял его программу, смял и бросил в мусорную корзину. Написал ему новую на весь год – веди по этой теперь. Он был очень зол на меня.

— Потом это вам аукнулось и отношения испортились?

— Тот тренер по физике начал под меня копать. Нужен был только повод расстаться со мной и он нашелся — сборная США на чемпионате мира осталась без медалей, на четвертом месте. Мне пришлось уйти, но швейцарцы были рады, позвали обратно. Гечи, получается, уговорил.

— Это был ваш второй период работы с ними...

— Отработал шесть лет – до Игр-2002: в Нагано взяли одно «серебро», в Солт-Лейк-Сити -  «серебро» и «бронзу». И после Игр в Америке опять тишина, не звонят.

Главная задача тренера – удобно сидеть на чемодане

— И все повторилось сначала?

— Пьер Людерс, на тот момент уже опытный пилот, позвал в Канаду. Хорошо, почему нет? Отработал c канадцами два года после Турина – были отличные результаты. Вдруг пошли большие перемены в федерации, пять тренеров отпустили. Потом Кейли Хамфрис выиграла «золото» в Ванкувере, а Линдон Раш «бронзу». Они со мной были как собачки, всегда рядом. Я знал, что они будут сильны. Они были в шоке, когда не подписали контракт со мной. Обменялись письмами, я им сказал: вы на правильном пути, все программы есть, работайте. Я рад за них, и не считаю, что это мои медали. Хотя фундамент ставил я.

— Побросало же вас...

— Есть такая поговорка: главная задача тренера – удобно сидеть на чемодане. Это во всех видах спорта. Последним моим тренерским сезоном был 2012-2013 год со Швейцарией опять. И снова какое-то недопонимание. Хотя у меня есть подозрение, что вновь свое дело сделали подковерные игры — один из местных специалистов уж очень хотел занять мое место. Причем аргументы приводились забавные — будто я во время сборов делюсь секретами с командой Латвии.

— Выставили вас предателем, получается?

— Получается так. Человеком, который не заслуживает доверия. Глупости какие-то. Так что до Сочи я так и не доработал.

— Людерс в последние годы работал в России. А вас никогда туда не звали?

— Мой давнишний напарник Козлов звал году в 2013-м, но у него не было веского слова, насколько я понимаю. Он хотел бы меня видеть вместо Людерса. Сам я не стал что-то узнавать и вдаваться в подробности.

— То, что в Сочи матчи бобслеистов завершились триумфом Зубкова, а Мелбардис остался вторым, для вас не было неожиданностью?

— Нет, конечно. Оба они сильные пилоты, но все решается здесь и сейчас. Ведь в нашем виде спорта если ты постоянно в топ-6, у тебя всегда есть шанс на «золото». И даже на Олимпиаде. То же самое на чемпионате мира.

На велосипедной дорожке ВМХ

— Сейчас вы без бобслея. Почему? Потому что нет заслуживающих внимания предложений или уже сами не хотите тренировать?

— На самом деле последние лет пять своей работы я уже подумывал о том, чтобы заканчивать. Надоело скитаться по миру, захотелось домой. Все надоело... Дома то же ведь дела.

— Я знаю, что одно время вы серьезно увлекались велоспортом, в частности, ВМХ. Это правда?

— И тоже мне все время приходилось разрываться каждое лето. Да-да, я даже успел велосипедистов потренировать. У меня сын Мартиньш всерьез занимался BMX, на юниорском чемпионате Европы даже занял шестое место, пробившись в финал. Сейчас он, между прочим, работает в Рижской муниципальной полиции .Когда сын закончил с велоспортом, я все равно остался работать в цесисском клубе. И шло неплохо. Был президентом, менеджером, тренером и организатором соревнований в одном лице. Году в 2014-м ушел и оттуда.

— Помимо сына вы же тренировали и других?

— Не буду хвастаться, но среди моих учеников есть и такие, кто достиг больших высот в маунтинбайке. Тот же Арнис Петерсонс и Мартиньш Блумс. Они у меня занимались еще детьми. Оба — из Цесиса.

— А что скажите о двукратном Олимпийском чемпионе Марисе Штромбергсе?

— Шляпу долой! Его я не тренировал, так как он из Валмиеры, но я следил за ним. А еще я видел его, будучи судьей международной категории. В свое время я cдал на судейскую лицензию UCI (Международный союз велосипедистов). Сейчас я, правда, уже не работаю судьей. Он развивался на моих глазах, и, если честно, поначалу трудно было предположить, что из него вырастит чемпион. Он был средненький по своим задаткам, ничем особым не выделялся на фоне остальных своих сверстников. Но потом такой рывок! У меня есть много общих фотографий с Марисом. А фотографий о бобслее — тысячи и тысячи. Фотография вообще одно из моих любимых хобби. А еще я люблю классическую музыку — Пятый концерт для фортепиано с оркестром Бетховена, люблю произведения Баха, Шопена. По возможности, посещаю премьеры в Латвийской опере.

— Остальные ваши дети к спорту оказались равнодушны,

— Их общение со спортом было минимальным, скажу так.

В связке с немосквичом Владимиром Козловым

— Давайте вспомним вашу бурную спортивную молодость. Со своим напарником Владимиром Козловым часто удается пообщаться?

— Не так часто, но общаемся. Во всяком случае когда он приезжает в Сигулду, всегда встречаемся. У меня есть его телефон, видимся в среднем раз в два-три года. Очень тепло общаемся. Есть фото из Турина: я как представитель швейцарской команды, он в российской форме. Обнялись, сфотографировались.

— Он, кстати, родом из восточной Украины, родился в Донецкой области, в городе Димитров. Сейчас он переименован в Мирноград.

— Да ладно, с Украины? А я и не знал. Думал, что он москвич.

— Чем вас привлек Козлов?

— Спринтер, физически сильный, психологически стабилен, очень профессионален. У нас очень быстро нашелся контакт, взаимопонимание. Мы экипаж, это важно. Он тоже много пилотов менял, много падал. Но когда начал работать со мной, то настроился, получил шанс. В cвоем первом сезоне мы выиграли Кубок мира в двойках, заняли шестое место в четверках, в комбинации третье место.

Форс-мажор на трассе в Калгари

— Олимпиада в Калгари. Что за история случилась с отменой попыток?

— Очень нестандартная ситуация. Было тепло и ветрено. В то время порядок старта определяли жеребьевкой, распределения по группам, как сейчас, не было. В первом заезде я ехал позднее конкурентов – к концу заезда при таком тепле трасса разрушилась, это ясно. Заезд выиграл немец Вольфганг Хоппе, я четвертый, проиграл три десятые. Это не так плохо, учитывая разницу в 20 стартовых номеров. Во втором заезде я ехал в начале, Хоппе после середины. Я выиграл у него почти секунду и по сумме уже сам ушел на семь десятых. Солидный запас.

— Самое интересное ведь случилось во второй день...

— Ветер еще усилился, флаги стояли как доски. Первый заезд – я опять стартую где-то в серединке. Первые десять саней проехали – вроде неплохо. Пришли на старт, разгоняем. Чувствую, что-то не так. Толкаю сани – передо мной как стена! Такое ощущение, что Владимир поскользнулся, упал, а я тащу и сани, и Владимира. Приходится бежать дальше, чем обычно, потому что скорости вообще нет. Даже не могу посмотреть назад, что там происходит. Что дальше? Запрыгиваю в сани. Обычно я чувствую, когда разгоняющий тоже заходит в сани – есть такой толчок. Сейчас толчка нет, никто не запрыгнул. Ужасно! Значит, он поскользнулся и упал. Еду один, не могу сконцентрироваться и думаю: ну все, был на первом месте, теперь Олимпиада кончилась, его нет сзади. Выскакиваю на финишную прямую – тормозит! Что такое? Значит, он все-таки в санях? Я-то уже готовился сам лезть назад, чтобы тормозить. Что он сделал? Что произошло? Такая злость! Думаю: ну что, ему морду набивать прямо перед камерами или где-то за углом? В общем, затормозили, выскакиваем из саней. Не успеваю ему ничего сказать, он сам на меня налетает: что ты творишь, сани не идут вперед! Ты толкал? Да, я толкал – они вообще не двигаются вперед! Я сразу понимаю: значит, что-то в колеях. Там уже следующие финишируют, западные немцы – выскакивают и тоже друг на друга налетают. Все ругаются, мат стоит. Я успокоился: значит, проблема у многих, не только у нас. Еще 7-8 саней проехали и остановили соревнования.

— Так что же произошло?

— Телевизор показывает колею на старте – черная! Песок с холмов принесло, ветер дует как в пустыне. Колею засыпало. В итоге собрали сани и уехали. Третий заезд прекратили, четвертого не было. Есть правило: можно дать медали по двум заездам, этого достаточно. А мы же лидеры, вроде как чемпионы. Но вечером с Владимиром переговорили, я ему: Володя, успокаиваемся, мы не чемпионы, я на сто процентов уверен, что соревнования продолжат. Подготовили сани, коньки, ушли спать. И действительно – соревнования продолжились. Два заезда, как и должно было быть. Условия улучшились, мы оба оставшихся заезда проиграли Хоппе. В одном я сделал ошибку, в другом мы ехали гораздо позднее. Но для первого места все равно хватило.

— В Калгари у вас еще «бронза» в четверках.

— Выиграли две сотые у американцев! По эмоциям – на том же уровне, что победа в двойках. Теплая погода для четверок еще хуже, чем для двоек: лед портится, ямы появляются. Мы в четвертом заезде стартовали в самом конце – предпоследние сани, по-моему. В этих ужасных условиях мы вытолкнули самый лучший разгон, остались впереди американцев. Они даже на экраны не смотрели, праздновали «бронзу». Четверка, кстати, нам с Владимиром очень помогала при подготовке к двойкам. Мы им в благодарность по 100 долларов отдали с призовых.

Вся премия в 16 тысяч рублей ушла на «Волгу»

— А какой была премия за победу в Калгари?

— Это были первые Игры, где значительно подняли премию спортсменов. За «золото» – 12 тысяч рублей, за две медали  -16 тысяч. Это все дали уже дома. В Калгари от этой суммы дали 10 процентов валютой. Что купили? Домой летели на Ил-86: Калгари-Монреаль-Галифакс-Москва. Пока заправлялись, я купил во «такс-фри» стереомагнитолу, которая у меня все еще работает. Желтая Sony – оригинальная, японская. И японские часы Seiko для жены. Не знаю, где они – мы с женой давно развелись. Всю премию потратил на машину. У Олимпийского чемпиона тогда была привилегия — можно было приобрести автомобиль почти что без очереди, через пол года, чем я и воспользовался, став обладателем «Волги». Лет десять ездил на ней, пока не сдал ее в шрот. Полетел двигатель, а чинить было уже не выгодно.

— Сегодня бобслей сильно изменился. Вот я смотрю, например, на вас и не верю, что вы занимались бобслеем. Сегодня бобслеисты — очень фактурные спортсмены. Богатыри, их видно за версту.

— Мне кажется, сегодня бобслеисты процентов на 10-15 стали крупнее — и по росту, и по весу.  Это правда. Оттого и стартовое время заметно улучшилось. Все потому, что сегодня сами сани стали легче, материалы применяются другие, тот же карбон. В наше время такого не было. Прогресс налицо. Вы не поверите, наши бобы, на которых мы выступали, были килограммов на 40 тяжелее нынешних.

Сделано на заводе ВЭФ...

— Это те самые бобы, которые были сконструированы на нашем заводе ВЭФ?

— Да, те самые. Кстати, вы наверняка в курсе, что и сейчас очень хорошие бобы делают в Латвии. На них выступают многие спортсмены. Причем сани делают в обычной мастерской, у нас остались специалисты с 80-х. С их опытом они востребованы, плюс они умеют учиться, добавлять идеи – и это без больших денег. В Германии есть миллионные проекты, самые высокие технологии на государственном уровне – как было в Союзе. Даются деньги, подключаются инженеры.

— Тот самый боб для Калгари тоже был сделан под государственный заказ на ВЭФе?

— Конечно. Частных спонсоров не было, все делали через спортивный комитет. Мои сани были изготовлены на заводе ВЭФ. Генеральный директор тогда подключился помочь бобслею, отдал цех на эксперименты и производство, привлек инженеров. Мы сами там работали по ночам – шлифовка, подделка под себя. Все детали, от и до – весь боб был сделан на нашем заводе.

— Бобслей часто сравнивают с «Формулой-1». Согласны?

— Не совсем. Бобслей сложнее Формулы-1. В гонках ты реагируешь на ситуацию, видишь и принимаешь решение. А в бобслее тебе надо принимать решение заранее, опережать ситуацию, уходить от нее вперед. Если ты реагируешь как в машине – все, ты опоздал и перевернулся. Должна быть работа на автомате. Скорости и задачи такие, что тебе надо опередить ситуацию. Концентрация — 100 процентов! Ты должен находиться впереди своего боба на 5-10 метров – я так говорил воспитанникам.

— Какие скорости были 20-30 лет назад?

— Почти те же самые, что сейчас. Обычная скорость – 135 км/ч, ну, в Санкт-Морице выше. За счет технологий сейчас времена стали чуть быстрее. Как я уже говорил, бобы легче, атлеты тяжелее – есть прибавка 1-2 км/ч, рекорды бьются, но на сотые доли.

«Учебка» в Калининграде, спортрота в Риге и мясорубка в Алуште

— Всем известно, что в бобслей с улицы прийти сложно. Нужна какая-то подготовка. Как в вашей жизни появился бобслей?

— Случайно, как часто это бывает. Это было чистое стечение обстоятельств. Я занимался легкой атлетикой, потом служил в армии. Мне повезло — после полугода «учебки» в Калининградской области меня отправили в Ригу, в спортивную роту.  Я регулярно выступал на соревнованиях от округа не только по легкой атлетике, но и по вольной борьбе. Как сейчас помню, стал серебряным призером по борьбе в весовой категории до 100 кг. В тут пору я был очень силен физически. В бобслее мне это, конечно же, пригодилось. Из легкой атлетики пришлось уйти из-за пореза руки. Об этом я уже рассказывал. Занимался спортом для себя, пока случайно не оказался на тестах в Мурьяни у Роланда Упатниекса. Причем первые я пропустил, а на вторые уговорил прийти знакомый. За компанию, как говорят. Что такое бобслей — не представлял себе даже. И меня взяли в команду. Как сейчас помню — показал среди всех третий результат.

— Бобслей в СССР зарождался в Латвии ведь...

— И первый отбор проходил у нас с участием только местных. Это уже потом в Латвии проходил всесоюзный отбор.

— Это была каторга?

— А то... Ведь как было в те времена? В 1980-м году партия решила, что надо заниматься бобслеем: мы – большая страна, должны развивать вид, побеждать... Поставили задачу: через четыре года команда привезет олимпийскую медаль Сараево-84. С ноля за четыре года! Такое было постановление из Москвы. Но привезли же. Но как мы вкалывали! Было неимоверно трудно неимоверно. Но я через все прошел.

— Расскажите, что там было в Алуште?

— Как сейчас помню одни из первых сборов в Алуште — три тренировки в день, все – по два-три часа. Цикл: четыре дня, на пятый отдых. Таку называемый банный день. Нас там было 30 человек, сбор длился 20 дней. Сидим в бане, и я слушаю разговор тренеров. Они шепчутся, и Упатниекс говорит, как сейчас помню: «Если из этих ребят до Сараево доживут двое-трое – я буду доволен». Вот какое было мышление – выжать из этих людей все. Не можешь – выкидываем, идет следующий. В «живых» осталось три человека: я, мой разгоняющий Айварс Шнепстс и Зинтис Экманис. Это был первый призыв. Экманис как раз и привез «бронзу» Сараево вместе с Владимиром Александровым. Я стал там четвертым и шестым.

— Где храните золотую медаль?

— В музее спорта. И одна, и другая.

— Как получилось, что сани в Союзе стали развивать раньше бобслея?

— Не знаю. Саночные трассы уже были: в Братске, в Цесисе, под Красноярском. Бобслейных до 1983-го не было. Потом построили в Сигулде, но, сами знаете, что неправильно.

Страшные трассы СССР и печальная статистика

— Есть ностальгия по тем временам?

— Я бы не сказал. Это был во всех смыслах интересный период моей жизни, этот путь стоил того, чтобы его пройти от начала и до конца. Это было ну очень тяжело. Но и сегодня я убежден в том, что если спортсмен хочет чего-то добиться, он должен быть готов к таким трудностям. Если ты выбираешь более легкий путь, хочешь успеть еще что-то в жизни: бизнес, девочки, другие развлечения, это невозможно. Жалеть себя нельзя. Моя совесть чиста — я пожертвовал многим. В том числе и своей семьей, которая разумеется, не была в восторге от того, что 9-10 месяцев в году меня не было дома. Но по другому тогда было никак. Но результат бы достигнут — я был на самой вершине.

— Страшно было когда-то? Ну хоть раз.

— Было, особенно в начале. Но не отступил, хотя за карьеру падал раз 20 — в Оберхофе, в Кортине д'Ампеццо. Помню, на чемпионате мира в Италии падал четыре раза. Травм вообще хватало. Лето было настолько напряженным, что не помню ни одного года в своей карьере, когда в сезон я бы входил полностью здоровым. Особенно страдал голеностоп.

— Я где-то прочитал, что в 80-е годы на международном уровне погибло восемь бобслеистов.

— Это правда — в том числе один из моих разгоняющих в четверке. Он попробовал в Австрии поехать как пилот, упал и убился. Мало было опыта у спортсменов, да и трассы были ужасные. Например, в Мелеузе, что в Башкирии. Сумасшедшая трасса, там все опрокидывались. 30 человек стартуют, но только пять доезжают без падения. Полная больница спортсменов. А все потому, что построили трассу без инженеров, просто позвонили из Москвы: нужна трасса, такая длина, такая ширина, столько поворотов, с горки вниз. Досталось там и мне — упал, получил сотрясения, минут десять лежал без сознания. Поехал вниз, очнулся в гардеробе – лед на голове, голова трещит. Неделю лежал в больнице. В Италии, если продолжать, на щеке кожу сорвал, на шее были ожоги. А все потому, что трение кожи о лед на скорости 100 км/ч ничего хорошего не сулило, так как шлем был без забрала, как сейчас у BMX.

— Сегодня Латвия — одна из ведущих держав в мире в таких видах спорта, как бобслей, сани или скелетон.

— Это уникальный пример. Понятно, что ничего этого не было, не появись в Сигулде трасса. Кстати, как правило, я выступал на ней неудачно. А так... У нас все же традиции — поколение 80-х заложило основу: я, Экманис, Пойканс, Клявиньш, Батаракс, серьезный подход, школа, квалифицированные тренеры. Отсюда — результат. Спасибо энтузиастам, которые не «утонули» после первых неудач, выдержали. Трудно сказать, как сложится на Играх-2018 в Южной Корее, но мы точно будем в числе главных претендентов на «золото».