Это — перевод второго интервью Латвийского Радио с мамой Виталия Смирнова.
Перевод первого интервью читайте здесь.
Oriģināls latviski pieejams šeit.
Путеводитель для интервью:
Хочу, чтобы сына помнили
Индра Спранце: После того, как я в первый раз брала у вас интервью, здесь, в Киеве, в социальных сетях среди прочего я получила критику про якобы неуважение к скорбящему человеку. Что я позволила навязываться со своими вопросами к матери, потерявшей сына. Мне все же, кажется, что важно говорить о том, как эта война затронула конкретную латвийскую семью, а также рассказывать и вспоминать о Виталие, который заплатил наивысшую цену, для того чтобы Украина была свободна, чтобы была свободна и Латвия. Поэтому я хочу начать с вопроса, почему вы согласились на это интервью.
Сандра Онцкуле: Я вообще хочу, чтобы в интернете было больше информации о моем сыне. Моя цель – чтобы его помнили. Чтобы не получилось так, что он погиб, показали какую-то одну передачу на TV3, и люди его забыли. Я хочу, чтобы его помнили.
Вы на центральной площади Киева, на мемориале павшим на войне солдатам, под Латвийским флагом поставили и фотографию Виталия. На фото он в военной форме с оружием. Можете больше рассказать об этой фотографии? Где и как она была сделана? Что Виталий рассказывал, говорил или, возможно, писал в тот момент, когда отправлял это фото?
Эту фотографию он отправил мне на WhatsApp. Это было в первый раз, когда он уехал [в Украину]. У него там был контракт на полгода. Вдруг пришло сообщение на WhatsApp. Он мне всегда отправлял много фотографий, и это была одна из них. Я его тоже просила, чтобы отправлял фотографии, чтобы я могла видеть, и он прислал мне это фото.
Что он вообще говорил, про то, как ему в Украине?
Он говорил, что ему тяжело. У русских много всего — самолеты, авиация, танки, они гораздо лучше технически оснащены, чем украинские солдаты. У украинцев очень мало людей. Россия — очень большая территория. У них там разные национальности — чукчи, буряты, с Сибири, дальнего севера. Конечно, такие города как Москва и Санкт-Петербург пока не мобилизуют, поэтому там такая тишина. Но я думаю, если затронуть большие города, где живет интеллигенция, возможно, народ встанет против Путина.
Рассказывал ли он о каких-то личных вещах, как он там себя чувствует?
Он говорил, что первые четыре месяца он боялся за свою жизнь. Человек ко всему привыкает.
После четырех месяцев был переломный момент, когда он сказал, что больше не боится. Много чего видел и пережил.
Что вызвало этот переломный момент? Какое-то конкретное событие?
У других людей этот переломный момент наступает через месяц. Это зависит от человека. Виталий был добрым и хорошим человеком, ему нужно было больше времени, чтобы привыкнуть к ужасам войны, зверствам.
Вы так же знаете более конкретно, где он находился?
Вообще ему нельзя было рассказывать родным, где находится. Он был таким солдатом, который всегда выполняет задания командиров и вышестоящих, поэтому не раскрывал этого. Он уважительно относился к приказу, военному приказу и обязанностям солдата.
Солдат, для которого приказ есть приказ
Была ли какая-то задача, которой он очень гордился и которая ему удалась? Может он что-то рассказывал?
Да, у него была медаль, которая была вручена за храбрость в бою.
Посмертно?
Нет, в первый раз это было, когда он был жив. Сложилась такая ситуация, что командир был ранен. Как-то так получилось, что его ранили. Он взял на себя обязанности командира. И была такая ситуация, что нужно было увести людей — немного отступить, иначе все бы погибли. Он принял решение отступить и с очень маленькими потерями вывел большую часть солдат.
Сказал, что это было правильное решение — взять на себя исполнение обязанностей командира и отступить. Нужно было отойти, чтобы все не погибли.
За что была вторая, посмертная награда?
Ему присвоили звание сержанта — за то, что он был в подразделении разведки Украины и там так же успешно выполнял свои обязанности в глубоко оккупированной РФ территории на Донбассе.
Из рассказов людей, которые его знали, возникло впечатление, что он часто рисковал. Выполнял такие задания, которые других, возможно, испугали бы.
Виталий никогда не раздумывал. Это говорили его боевые товарищи. Если у него был приказ — он никогда не размышлял — получится или не нет, пойти или отказаться, не менять парней в опасной позиции. Другие думают – поеду или не поеду. Или говорят, как делают другие ребята: «Я сегодня не могу поехать — я боюсь, завтра — тоже, послезавтра — тогда смогу, буду смелым». Иногда так некоторые говорили своим командирам.
Виталий ни разу не говорил – я боюсь, я сегодня не могу, я завтра поеду.
Он всегда был очень собранным человеком, ответственным, это была его ответственность. Он был солдатом, для которого приказ — это приказ.
Что сделало его таким? Он и дома был таким или стал таким в армии?
Я думаю, что он был таким уже с детства. Смелый, выносливый и бесстрашный.
Как часто у вас была связь с ним, когда он был на фронте?
Очень часто. Несколько раз в неделю.
Как вы чувствовали себя в те моменты, когда не приходили известия от него?
Тогда звонила командиру. На что он сказал, что не нужно звонить, нужно ждать, пока ответит.
Тогда вы больше не звонили?
Конечно, я снова звонила.
То, что он воевал в Украине было известно окружащим или вы все-таки держали это в секрете?
Мы не держали [в секрете] – переживали, делились с другими людьми. Они были в курсе, а затем вся информация распространилась дальше.
Но сам он не делился и нам тоже говорил не делиться. Он не хотел, чтобы семья была под угрозой.
В этом смысле для него не имело значения, знает кто-то или нет. Он думал о том, чтобы против нас не было никаких репрессий, высказываний или угроз.
Он считал, что, если узнают, что он служит в Украине, это вызовет какую-то угрозу вам?
Ну, конечно, потому что он жил в Латвии. Он знал какая здесь аудитория… разная и всякая. Не каждому человеку можно объяснить, что происходит в мире. Другие, может быть, слушают русское радио и телевидение, или им рассказывают родственники по телефону из России, и они со своей точки зрения подают. Поэтому он знал, что люди разные и мышление у людей тоже разное.
Чувствует также осуждение со стороны окружающих
Вы упомянули до этого интервью о случае с человеком, который отказался отвезти вас на могилу сына.
Да, отвезти на кладбище.
Потому что вы — мать «нациста»...
Да, потому что мы едем ухаживать за могилой «нациста»...
Какие чувства у вас это вызвало?
Конечно, я обиделась на этого человека... Ну, что ж. Он остался при своём…
Он ждет русских, русскую армию, которая его освободит, но непонятно от чего, ведь он живет хорошо.
У него крутая машина, дача, хорошая квартира с ремонтом, и всё это он достиг сейчас, когда нет русской власти. Почему он ждёт? Может, он всё это потеряет, если придут русские. Почему он так обижен на латвийское государство, чего хочет... Ведь у него всё есть.
Сколько таких людей вокруг вас? Это отдельные личности или их всё же достаточно много? Как бы вы это охарактеризовали?
Я думаю, достаточно [много]. Говорят что-то про каких-то там бандеровцев и ещё много чего…Что украинцы такие-то и такие-то, они это заслужили, не хотят везти на кладбище. Потом мне люди рассказывают, что говорили про нашу семью, что мы нацисты, фашисты.
Как вы это воспринимаете в семье?
Я воспринимаю это спокойно. Конечно, люди разные. Конечно, это жестоко и грустно, но мы не можем их изменить. Я думаю, что они такими и останутся. До смерти, как говорится. Если они другим желают смерти, я им смерти не желаю, но думаю, что изменить их вряд ли получится.
«Мне нужно было поехать с ним»
Можете ли вы вспомнить тот день, когда узнали, что Виталий погиб?
Я очень много раз вспоминаю тот день, когда он сказал, что едет в Украину. Я говорила, чтобы он не ехал, что его там могут убить. Он сказал «Я это знаю».
Я до сих пор чувствую своего рода предательство, что не поехала с ним. Когда он сказал: «Мама, я еду в Украину». Второе, что я сказала: «Я поеду с тобой, не отпущу тебя одного». Он сказал: «Что ты умеешь делать? Ты ведь ничего не знаешь, ты не обучена, ничего, а здесь ещё остались сестра и брат — ты должна присматривать за ними, потому что ты единственная, кто за это отвечает».
Я до сих пор чувствую, что в какой-то мере предала его, потому что он уехал один.
«Мне нужно было поехать с ним, чтобы мы поехали вместе. Если бы у меня не было детей, я всё равно поехала бы в Украину, чтобы он не воевал там один».
Вы имеете в виду ехать на фронт, присоединиться к медикам?
Да. Ну, посмотрела бы, куда меня взяли, но поехала бы.
Но, вспоминая, тот день, когда вы узнали…
Я вообще не хочу тот день вспоминать, когда я узнала, когда мне позвонили. Позвонил неизвестный номер. Я не отвечаю на неизвестные номера. Тогда женщина перезвонила моей маме и сестре Виталия и всё рассказала.
Я увидела, что мне дочь звонит, и у меня сразу возникли какие-то подозрения. Неизвестный номер, и сразу дочь звонит. У меня было такое чувство. Я подняла трубку, дочь мне все рассказала, сквозь плач и крик.
Сколько времени прошло, прежде чем Вы смогли это принять?
В тот день у меня был такой шок, непринятие первое время…Может не он, может ложные новости какие-то, потому что мы не видели [его], доказательств никаких не было. Потом сказали, что это точно был он. И, конечно, он больше не звонил.
Если он не звонит, значит, это он.
Что вам помогло собраться в тот момент?
До сих пор сложно это принять. Все время воспоминания о нем, каким он был, какого человека мы потеряли. Не только наша семья потеряла ценного человека, но и наша страна, наша армия потеряла такого солдата. Я думаю, таких солдат, как Виталий, не так много. Поскольку
одно – думать, что ты любишь свою родину и что ты будешь ее защищать, когда войны нет. Но совсем другое – защищать ее, когда начинается война…
Это две разные вещи, потому что война показывает людей такими, какими они есть на самом деле. На войне нет масок. Каким ты есть, таким ты и будешь, это обнажает многих людей.
Возможно, в мирное время все храбрые, все любят свою родину и все готовы [защищать], но, когда начнут летать самолеты, пули и прочее... Когда начнутся ужасы войны, тогда некоторые, возможно, убегут, скроются и исчезнут. Виталий тоже говорил – приехало очень много, но потом сбежали, исчезли. Это было испытанием для всех.
До сих пор поддерживает боевых товарищей сына
Как вы считаете, насколько Латвия, латвийское общество готово к тому, что, возможно, в какой-то момент те же ракеты, бомбы, дроны могут прилететь и к нам?
Конечно, мне кажется, что латвийское общество не готово, но этих людей тоже можно понять, потому что люди не хотят думать про опасности, которые происходят в Украине, и примерять их на себя. Они до последнего надеются, что не будет войны, и ждут лучшего. С одной стороны, они делают всё правильно, но нельзя забывать об одном — помогать Украине!
Существуют различные акции — можно поддержать волонтёров, которые едут и привозят помощь, потому что мы очень зависим от войны, происходящей в Украине. Мы должны много помогать, чтобы украинцы победили. Тогда на 100% мы не увидим тех ужасов, которые видят они.
Вы все еще поддерживаете армию Украины и боевых товарищей Виталия?
Да, я поддерживаю боевое подразделение, в котором служат люди, знавшие Виталия. Латыши. Они считаются элитным подразделением. Не скажу, где они сейчас, но они находятся в интересном месте.
В том самом интересном месте?
В том самом интересном месте. И я купила им то, что они просили… И сказали, что это работает очень хорошо.
Я смотрю на вас и вижу, как ваши глаза светятся, когда вы об этом говорите.
Да.
Такое ощущение, что вход украинских войск в Курскую область РФ вызвал облегчение у многих в Латвии. Вы испытываете что-то подобное?
Да, я хочу, чтобы русские поняли, что война на их территории. И я хочу, чтобы они восстали против Путина.
Я сама с очень противоречивыми чувствами воспринимаю то, что жители Латвии сейчас присоединяются к этой войне, потому что мне очень больно за каждого погибшего или раненого. Это люди, которые в какой-то момент могли бы защищать Латвию. А сейчас они погибают. Как вы сами на это смотрите – должны ли сейчас жители Латвии ехать на фронт и сражаться в войне, исходя из вашего опыта?
Я хочу согласится с мнением Виталия, который сказал мне так:
«Оборона Латвии начинается в Украине, потому что там легче остановить агрессора».
Я согласна с мнением Виталия. Я согласна с тем, что ребята едут и помогают, ведь это наши соседи, и так нельзя относиться к людям, оставляя их одних, без поддержки со стороны других стран, а Россия просто уничтожит эту страну, совершая там свои преступления.
Как вам кажется, Украина оценила то, что делал Виталий?
Да, я считаю, что они оценили его. Потому что после взрыва уже через 15 минут приехала скорая помощь, спасатели, но там уже никому нельзя было помочь. Потом приехал командир, а затем были похороны в Киеве, с очень большим почетом. Посольство тоже помогло получить все необходимые документы. Думаю, да, потому что многие украинцы любят свою родину где-то очень далеко от Украины. И есть парни, которые едут. Поэтому я думаю, что там ценят таких парней.
Как вы поддерживаете боевых товарищей Виталия, какие у них потребности сейчас?
Им необходимы дроны-разведчики с тепловизорами, которые ведут наблюдение за российскими позициями и днем, и ночью. Также необходимы зарядные станции. Им еще нужны снайперские прицелы, тоже с тепловизорами, которые работают в любое время суток, не менее 9 часов без подзарядки. Ещё необходимы противодронные системы, чтобы над украинскими военными не летали дроны. Если бы у Виталия была эта противодронная система, конечно, этот «Шахед» улетел бы и не попал.
Как можно не жертвовать?
Как вам кажется, что мы еще могли бы делать, чтобы помочь украинцам?
Я знаю, что буду делать я, но за других ответить не могу…
Но наша государственная политика очень правильная — они помогали, помогают и будут помогать, я знаю. Здесь политика не изменится.
Если кому-то кажется, что мы помогаем Украине, поэтому плохо живем — это их мнение. В Латвии большинство людей поддерживает Украину. Те, кто понимают, что происходит. Те, кто не поддерживают, их меньшинство, по крайней мере мне бы хотелось в это верить.
Задам болезненный вопрос. Вы уже отдали самое ценное, что может отдать мать. Что вас заставляет продолжать?
Я хочу помочь, и я буду помогать, я уже решила, пока Украина не победит. Что попросят у меня парни, помогу и отправлю. Потому что после смерти Виталия это мой долг — помогать армии, которой уехал помогать Виталий. Украинской армии и украинскому государству.
Что бы вы сказали жителям Латвии, которые привыкли или устали от этой войны? Публикации различных организаций указывают на то, что поддержка значительно снизилась.
Я вообще удивляюсь, что в Латвии есть такие люди. Война идет уже три года, а кто-то даже 5 евро не пожертвовал ни одной благотворительной организации, которая ездит в Украину, возит детские вещи. Какие-то теплые одеяла, теплую одежду для украинских солдат в окопы, кофе.
Как можно об этом не думать и не сопереживать тем гражданским, кому нужны эти одеяла, продукты? Солдатам, которым тоже, может быть, эти продукты нужны? Возможно, нет денег, чтобы купить танк, но можно купить макароны, кофе, сахар, чтобы у солдат что-то было в окопах. Пожертвовать какую-то сумму из пенсии, зарплаты. Я знаю очень многих [кто не жертвует] — им или жалко, или что-то ещё, или только о себе думают. Это не большие деньги, но, если бы каждый принял участие, это была бы большая помощь.
Как в целом ваша семья справляется после смерти Виталия?
Мне дети сказали, что они как будто не верят, что больше не увидят брата, что дверь не откроется, что он не войдет, никого не обнимет. Конечно, им грустно. Мы родственники, и поэтому нам это… Для других людей — был, а теперь нет. Нам надо с этим справиться. Нам нужно помнить, и мы хотим, чтобы другие помнили. Мы должны его помнить, как бы больно это ни было. Мы должны его помнить!